Морские повести - Николай Панов

Маленькими глотками Калугин прихлебывал сладкий и терпкий чай. Ларионов залпом выпил полстакана, опять закурил. Опершись локтем на стол, Калугин рассматривал каюту.

Когда он был здесь в первый раз, на стоянке, стопки документов и книг, синие свертки кальки покрывали поверхность стола. Теперь все было убрано по-штормовому, лишь под толстым настольным стеклом темнело несколько фотографий.

— Я тогда спросил вас про Ольгу Петровну, — отрывисто сказал Ларионов. Это было так же неожиданно, как при первом разговоре. Калугин молча ждал. — Как ей там живется у вас? — Капитан-лейтенант взглянул на Калугина и снова зашагал по каюте. — Конечно, неуместный вопрос, но когда я узнал, что вы работаете вместе с ней… Так давно не видел ее… Как она выглядит, с вашей точки зрения? У нее, знаете ли, не крепкое здоровье, а работа машинистки… всегда сидеть согнувшись… До войны ей не приходилось служить. А теперь, я слышал, уходит домой очень поздно…

Оборвав фразу так же внезапно, как начал, капитан-лейтенант стал старательно вставлять новую сигарету в мундштук.

— Да, она работает много, не считается со временем, — сказал Калугин, и в памяти встал образ молодой молчаливой женщины, склонившейся над пишущей машинкой. — Но у нее подчас такой грустный, сосредоточенный вид. Товарищи говорили: ни разу не удалось убедить ее пойти в Дом флота, хотя раньше она очень любила танцевать.

— Да, — сказал Ларионов, ловивший каждое его слово с напряженным вниманием, даже слегка наклонившись вперед. — Раньше она любила танцевать. Она превосходно танцует…

Он снова резко оборвал:

— Вы случайно не знаете: Ольга Петровна не намеревается эвакуироваться в тыл? Женщинам сейчас здесь трудновато… особенно во время тревог…

— Нет, не знаю, — сказал Калугин.

Капитан-лейтенант молчал, застыв в выжидательной позе.

— К сожалению, затрудняюсь рассказать вам о ней что-либо еще. Я в этой редакции совсем недавно… — Калугин не смог побороть невольно возникшего вопроса: — Но если, товарищ капитан-лейтенант, вы так тревожитесь… Разве сами совсем не видаетесь с ней? «Громовой» часто стоит в базе.

— Мне кажется, ей было бы тяжело видеть меня, — тихо, через силу, сказал Ларионов.

Он порывисто допил чай, убрал стаканы в шкафчик, вновь зашагал по каюте. Его всегда спокойно-сосредоточенное лицо будто приобретало новые очертания. Будто новый, страстный, темпераментный облик проступал сквозь прежнюю оболочку.

— Кстати есть просьба. Завтра будем на суше. Когда в редакции увидитесь с ней, прошу не упоминать обо мне. Ни слова не говорить обо мне, о моих вопросах. Очень обяжете! — попрежнему отрывисто продолжал Ларионов.

— Есть ничего не говорить о вас, — произнес удивленно Калугин.

— Этот чортов чай развязал мне язык. — Ларионов улыбнулся, нахмурился, провел ладонью по гладко выбритым щекам. — Когда не спишь четвертые сутки… А мне очень хотелось расспросить о ней… Я прошу вас потому, что у некоторых журналистов — вы извините — очень длинные языки. Раз в жизни я говорил с одним корреспондентом и потом прочитал такое… С тех пор опасаюсь журналистов… Извините…

— Уверяю вас, товарищ капитан-лейтенант, вы мало знаете наших журналистов, — резко сказал Калугин. Но тотчас сдержался, дружески улыбнулся хозяину. — Если вам не повезло в этом отношении, едва ли следует обобщать…

— Не сердитесь, — Ларионов дружески положил ему на плечо руку.

Совсем вплотную смотрели на Калугина светлоголубые, яркие, но очень усталые, обведенные воспаленными веками глаза.

Он постоял так несколько мгновений и отошел, сел в кресло перед столом.

— Лучше скажите, вам ничего не рассказывали обо мне? Вы знаете историю подводной лодки «Пятьсот три»?

— Лодки «Пятьсот три»? Нет, не знаю.

— Да, вы ведь, кажется, недавно на флоте?

— Я был корреспондентом на сухопутье. Совсем недавно пришел на корабли.

— Ясно, — сказал Ларионов. Он задумался, нахмурился, взял новую сигарету. — Ну, неважно, это не меняет дела… Дело в том, что я был помощником командира лодки «Пятьсот три», а Ольга Петровна — жена бывшего командира лодки.

Он говорил по-обычному размеренно и негромко, как о совсем незначительных вещах, но, уже присмотревшись к этому человеку, Калугин понимал, как волнуется капитан-лейтенант. Сделав одну глубокую затяжку, Ларионов притушил сигарету об извилину китового уха, смял сигарету, стал тщательно выбирать другую.

— Дело в том… — прежним бесстрастным тоном сказал Ларионов. — Бывший командир лодки Борис Крылов погиб в боевой операции в первые дни войны. Он был лучшим моим другом… так же, как его жена Оля. И случилось так, что она считает меня виновником гибели Бориса.

Он помолчал, дымя сигаретой.

— Оля не спит по ночам, — с болью в голосе сказал Ларионов, — уже много месяцев… Мне говорили… Я сам видел ночью щелки света в ее окне… Она до сих пор дожидается мужа…

Облокотясь на стол, несколько секунд он просидел неподвижно.

— Если не скучно, расскажу вам эту историю, так сказать, для ясности картины.

Он выдвинул ящик стола и протянул Калугину фотокарточку кабинетного формата.

Два морских офицера и женщина между ними глядели с глянцевой глади. Моряки, улыбаясь, сидели на стульях, женщина, стоя сзади, положила им руки на плечи.

Калугин сразу узнал Ольгу Петровну. Один из офицеров был Ларионов, с нарукавными нашивками лейтенанта, другой, массивный, широкоплечий моряк, с очень правильным, открытым и, несмотря на улыбку, строгим и гордым лицом.

— Это мы снялись незадолго до войны, — сказал Ларионов. — Мы трое были лучшими в мире друзьями.

Мы подружились с Борисом еще в училище, в Ленинграде, хотя он был на два выпуска старше меня. Он сам выбрал Северный флот. Был отличником, по училищной традиции мог выбрать для службы любой флот. Выпускники, понятно, больше стремились на Балтике плавать, на Черном, но он выбрал Север.

«Есть там где поплавать военному моряку», — сказал он мне. И верно — здесь есть где поплавать. Он и меня сагитировал проситься сюда. И Ольга поселилась с ним здесь, хотя, по правде сказать, трудновато ей было привыкать тут после Ленинграда. Но для Ольги Петровны главное — ее любовь к Борису, а потом уже все остальное.

Когда я приехал сюда, Крылов уже командовал подводной лодкой. Взял меня к себе сперва штурманом, потом помощником. Мне, конечно, повезло — плавать с таким командиром!

До войны он считался одним из лучших подводников флота. Замечательный товарищ, умница, храбрец! Вот он здесь, на карточке, как живой.