Осенний свет - Джон Гарднер

Лейн Уокер подтолкнул локтем своего друга-мексиканца:

– Вы послушайте, послушайте.

– Прислушайтесь внимательно, – одновременно с ним порекомендовал доктор Фелпс. – Превосходная вещь.

Рут выпрямилась – но тут же вышла из роли, чтобы сообщить:

– Я это один раз читала в Маккулоховском центре. Джон Маккулох слышал где-то, не помню где, как я читала, и пригласил меня устроить вроде вечер поэзии. – Она злорадно засмеялась. – Он мне потом сказал: «Такие стихи я на слух не воспринимаю».

Все развеселились. Внучка доктора Фелпса улыбнулась внучатому племяннику Эстелл, который стоял с нею рядом, и оба покраснели. («Ага», – сказала себе Эстелл.)

А Рут опять выпрямилась, набрала полную грудь воздуха:

Кошка, она животное такое:У огня помурлычет и на улицу сбежит.Нрав у нее то домашний, то звериный,Она за крайности, против середины.

Так и человек всю жизнь лишен покоя,Он Истин боится, но Дьявол в нем сидит.Собака – нам друг отнюдь не по случайности,Она за середину, против крайностей.

Рут кончила. Все молчали. Потом Эд Томас, краснолицый и тучный, наполовину в шутку подтвердил:

– Точно. Мне тоже требуется глазами почитать.

– Миссис Томас, – еле слышно попросила юная Марджи Фелпс, – прочитайте про медведя.

– Про медведя, про медведя! – весело подхватили все.

Без всякой причины по лицу Рут Томас заструились слезы, но она объявила: «Медведь!» – и вскинула голову еще величественнее, чем раньше.

Эстелл прошептала, тревожно разглядывая лицо подруги:

– Слушай, слушай, Льюис. Это прелесть.

Если спросят: «Хотите медведя?» – в ответПоклонись и скажи: «Нет».

Вдруг оказалось, что уже очень поздно. Это уже и раньше заметили, оттого и столпились в кухне одетые, но теперь вдруг все сразу осознали, что подошел последний срок. Вирджиния Хикс почувствовала, что очень волнуется: отца до сих пор нет! Но она ничего не могла сделать – только разве закурить еще одну сигарету, втянуть дым через запекшееся горло в запекшиеся легкие и бросить взгляд на Льюиса, но и он ничем не мог ей помочь, хотя, она знала, тревожился тоже. Если с отцом произошел несчастный случай, им позвонят из полиции или из больницы – если, понятно, его найдут. Она представила себе такие несчастные случаи, когда все происходит бесшумно, никто и не услышит: пикап, оскальзываясь, беззвучно скатывается с дороги в овраг или, тихо перекувырнувшись через ограждение серпантина, проваливается с горы вниз.

– Ну-с, – сердечно говорит доктор Фелпс, – спасибо вам, я лично провел чудесный вечер. И моя Марджи, если не ошибаюсь, тоже. – Он подмигнул, и девочка залилась краской. – Пошли, пора, птичка, – позвал он ее, такой смешной, краснолицый, на шее намотан кругами длинный зеленый шарф, и конец болтается за спиной – похоже на смешного человечка с поздравительной рождественской открытки.

Марджи что-то шепнула Теренсу – может быть, просто «до свидания» – и пошла за дедом.

– Двинемся и мы, ребята, – обратился Эд Томас к внукам. Внуки были готовы. Тогда он обнял за плечи Рут и повел к двери.

– Льюис, мой мальчик, – бросил он через плечо словно бы невзначай, – не забудь, ладно?

– Да, сэр, – ответил Льюис; он помогал Эстелл подняться со стула.

– Не навещайте нас, навестим мы вас! – со смехом пропел Эд Томас.

Доктор Фелпс распахнул дверь, и сразу же, оттолкнув его, со двора в кухню бешеным конем ворвался ветер.

– Господи Иисусе! – вскрикнул доктор.

Ветер ли тут повлиял или что-то более темное, но все вдруг примолкли, застыли, словно возглас старого доктора был и в самом деле молитвой.

– Зима на носу, – только и сказал Льюис Хикс. Остальные молчали.

– А ну убирайся, проказник! – в шутку приказала Рут Томас ветру. – Успеешь нарезвиться в праздники.

Но никто не засмеялся. Она стояла на пороге, высоко закинув голову, величавая, похожая на друида.

В наступившем молчании откуда-то из-под горы, не далее чем в полумиле от них, раздался словно бы взрыв бомбы.

– Что это? – шепотом спросила Эстелл.

Вирджиния, каменея лицом, опустила ладонь на плечо Дикки.

– Кто-то, похоже, не управился с поворотом, – сказал Льюис в темноту ночи.

Оба священника уже бежали через двор к своей машине.

Салли Эббот у себя в комнате не услышала взрыва – или, если и услышала, не обратила внимания. Она только заметила, что в доме стало тихо, всего несколько голосов доносилось еще из кухни. Разобрать, кто это и что они говорят, она не могла. Постояла, вслушиваясь, у двери, потом, когда стали отъезжать машины, подошла поглядеть в окно.

– Удирают со всех ног, – вслух сказала она.

Вернулась к двери, прислушалась: теперь говорили еще тише, совсем не слышно. Салли уселась на краю кровати. На душе у нее было тревожно, руки-ноги дрожали – из-за ветра, наверное, как он воет! Посмотрела на часы: первый час!

Надо заснуть, она это понимала. Но о сне не могло быть и речи. Взгляд ее упал на книжонку в бумажном переплете, и, поколебавшись, Салли взяла ее в руки. Открыла на том месте, где кончила читать. Но на раскрытой странице ей с прежней отчетливостью увиделся тот незваный призрачный гость, который тогда стоял у почтового ящика. Она с трудом подняла на кровать ноги и откинулась на спину; надо было только поправить подушку. Достать до подушки было нелегко, но она справилась, опустила на мягкое голову и, держа перед собой книжку, закрыла глаза. И снова ей привиделся тот призрак, но уже не так отчетливо, теперь с ним смешался голос Лейна Уокера и ощущение полного коридора народу, и, главное, неловкость от того, что мексиканец мог принять ее за расистку. Она открыла глаза – все в комнате стало вдруг четким и твердым, все встало на свои места. Салли заглянула в книжку и сама не заметила, как сразу же опять погрузилась в чтение.

В восемнадцати милях от мексиканского побережья из лона тихоокеанских вод вставал Утес Погибших Душ, подобный то ли темному полуразрушенному природному замку, то ли чернотрубному заводу, остатку некой погибшей цивилизации. На дальнем подступе к нему прямо в море торчал одинокий зеленоватый каменный столб наподобие сталагмита – знак гостеприимства, статуя Свободы без факела и без лица. Остров густо топорщился растительностью, однако с пролысинами, словно шелудивый зверь. Растительность вся была бурая или серая, бесплодная, безымянная: здесь неприглядный, скрюченный кактус, там непроходимый колючий кустарник, в котором скрывались страшные обрывы, скелеты рептилий, старые консервные банки.

– Уголок не очень живописный, – признал Сантисилья, – но вполне подходящий для раздумий. Здесь ничто не отвлекает разум, если, понятно, вы обеспечены провизией. Ничто не смущает духа в том смысле, о каком писал Спиноза.

– Спиноза? – вежливо переспросила Джейн, глядя на него поверх очков.

Сантисилья протянул было к ней руку, но передумал и не стал ее трогать.

– Спиноза пишет, что человек, если он голодный или рассерженный, не свободен в своих рассуждениях. Мудрым может быть только свободный.

– А-а, вот что, – сказала Джейн. Она сдвинула на затылок свою сине-бело-красную кепочку, просунула руку под локоть Питеру Вагнеру и посмотрела на небо, будто хотела запомнить его навсегда. Они приближались к входу в черный туннель.

– Идеальное место, чтобы прочистить мозги, – продолжал Сантисилья. – Вспоминаешь Патмос, где было написано «Откровение» святого Иоанна. – Он улыбнулся удрученно. – Мы никогда не используем эту возможность.

– Ну, вы-то ее используете, – возразила Джейн.

– Разве что, может быть, на этот раз.

Вдруг ее задранное кверху лицо выразило изумление.

– Смотрите! – крикнула она и ткнула пальцем в небо.

Сантисилья, сделав руку козырьком, взглянул наверх, но ничего не увидел.

– Что там?

– Не знаю, может, показалось, – помолчав, сказала она и тревожно улыбнулась.

– А что это было? – настаивал Сантисилья.

Она покачала головой.

Темнота скрыла их лица: начался туннель.

Скованные одной цепью, «Воинственный» и «Необузданный» продирались по узкому крытому протоку, зазор между бортами и каменными стенами в отдельных местах был не более фута. Питер Вагнер с помощью своих товарищей маневрировал при свете факела, ориентируясь на эхо, медленно, трудно, и вдруг туннель кончился широким подземным озером. Прихватив лишь самое необходимое, они кое-как, цепляясь пальцами рук и ног, выкарабкались через тесный колодец, напоминающий заброшенную шахту, на высокую, залитую солнцем площадку, где имелась прозрачная пресная вода, купоросно-зеленая и довольно отталкивающая. Джейн держала Питера Вагнера под руку с одной стороны, безмолвный индеец – с другой. В полной тишине слышалось только тихое недовольное похрюкивание пернатых, питающихся ящерицами. Воздух был теплый и сахаристый.