Следствие не закончено - Юрий Лаптев

— Хорошо!.. Закуривай, Андриан Кузьмич. — Бубенцов сунул бумагу в карман гимнастерки и тем же движением достал оттуда две папироски. — Московские еще сохранились, берег для особого случая.

— Спасибо. Мальчишкой этим не баловался, а теперь и вовсе интересу нет. Хочется, Федор Васильевич, пожить хотя бы лет до ста.

Бубенцов рассмеялся.

— И проживешь при твоем характере. Молодец ты, Андриан Кузьмич. Эх, если бы все люди в колхозе нашем такие были!

— Будут, да не враз. Сознательность, Федор Васильевич, сама не приходит, и кулаком ты ее не вобьешь. Ее, голубь, в человека по зернышку вкладывать надо.

В округлом благочестивом говоре старого бригадира Бубенцову послышалась язвительная нотка. Но взгляд Андриана Кузьмича был доброжелателен. И все его длинноносое, не по-стариковски румяное лицо, опушенное чистенькой бородкой, выражало приветливость.

— По зернышку, по зернышку, Федор Васильевич.

— Ну, на это у меня характера не хватит, — усмехнулся Бубенцов. — Я вон с Камыниным бьюсь неделю, а толку мало. Режет нас третья бригада. А из райкома уже три раза звонили. Сводки ждут. Сейчас поеду, вкачу камынинцам не зернышко, а целый чувал!

— Гнать незачем. К сроку все закончим, — уверенно сказал Брежнев. — Сейчас мои сеялки к Камынину пошли. Разве не приметил?.. И Торопчин оттуда второй день не отходит. Вчера он, слышь, выполнил на плуге больше половины нормы.

— Так, так, — Бубенцов искренне обрадовался. — Смотри, а я сразу и не сообразил, что твоих людей можно теперь перекинуть в третью бригаду.

— Навоз через плетень перекидывают, а не людей. Человек сам идет, — наставительно сказал Брежнев, — Это, Федор Васильевич, запомни. Что ты сейчас не сообразил, мы еще когда обдумали и записали на бумагу. Чтобы друг дружке помогать.

— Правильно, — Бубенцов смутился. Его злило то, что этот длинноносый старик, разговаривая с ним ласково, в то же время подкусывает его и поучает, как мальчишку. Но и возразить было нечего. Он покосился на свой мотоцикл.

— Ты вот что, — как бы угадав желание Бубенцова, сказал Брежнев, — садись на своего коня да спеши к Коренковой. Брежнев, мол спрашивает, помощи не требуется? А то, гляди, и Камынин ее обойдет.

— Ага! — Бубенцов поспешно направился к мотоциклу.

Ехидной улыбочки на лице старого бригадира он уже не видел. И не слышал заключительных слов Андриана Кузьмича:

— Не любишь! А ведь и не такие, как ты, молодцы управлять людьми у людей же учились.

Когда поле второй бригады осталось позади, Бубенцов сбавил скорость и поехал медленно, то и дело останавливая мотоцикл. Пытливо всматривался в работавших колхозников. Бормотал что-то.

Но трудно было определить по жесткому и скуластому, почерневшему и обветренному лицу Федора Васильевича его состояние. А глаза были затенены козырьком низко надвинутой фуражки.

Коренкова вышла навстречу Бубенцову и, широко раскрыв руки, преградила мотоциклу дорогу.

— Стой! Рановато прибыл, председатель. К вечеру — раньше не управимся. Ну, может быть, останется на завтра самый пустяк.

Вот только сейчас Федор Васильевич увидел, что Коренковой разве только по годам сорок лет, что сохранила она и стать, и привлекательность лица, а уж про глаза и говорить нечего. Не у каждой девушки так призывно и молодо синеет из-под темных, чуть раскосых бровей горячая, влекущая к себе жажда жизни.

— Расцеловал бы я тебя, Марья Николаевна! Да не позволишь, пожалуй.

Не столько слова, как взгляд Бубенцова смутил женщину.

— На людях-то! — попробовала она отшутиться, но и сама почувствовала, что слова прозвучали почти искренне.

Нравился Марье Николаевне Бубенцов. Большая, пусть упрямая и дерзкая, но подчиняющая сила была в этом человеке.

— А Брежнев, чудак, помогать тебе собирается.

— Брежнев? — Сначала Коренкова удивилась. Но сразу же удивление на ее лице сменилось испугом. — А он что — тоже заканчивает?

— Уже закончил. Его сеялки пошли к Камынину.

Некоторое время Коренкова молчала, и Бубенцов видел, как за минуту лицо женщины совершенно изменилось. Изменился и голос, когда она заговорила:

— Ну, не хитер бес, а? Еще вчера вечером прибегал ко мне на стан: «Плохо, говорит, у меня, Маша, нипочем к сроку не управлюсь». А сам, суслик старый, так глазами и зыркает. И я-то, дура, уши развесила. Собственными руками борону ему дала. Да еще и кулешом попотчевала. Тьфу! — На лице Коренковой отразилось неподдельное огорчение.

Но Бубенцов не мог сдержать улыбки.

— Ничего, Марья Николаевна, ведь дело-то общее.

Но Коренкову эта фраза не успокоила.

— Общее, общее. Хороши слова, а все не пряники. А ну-ка, если бы ильичевцы вперед нашего колхоза отсеялись, тогда ты чего бы запел?.. То-то вот. Нет, хоть все мы и колхозники, а, видно, каждому охота пусть на столечко, да повыше других быть. И надо было мне, дуре, первой вызвать его на соревнование!

Бубенцов слушал быструю и страстную речь Коренковой с одобрением. И сам подхватил с такой же горячностью:

— Молодец, Марья Николаевна! Это по-моему! Раз поручили тебе звено — сумей так дело поставить, чтобы все звеньевые тебе завидовали. Дали бригаду — дерись за бригаду, не давай никому спуску. Выбрали колхозники меня председателем — не ошибутся. Никому свой колхоз в обиду не дам! Ни изнутри, ни снаружи. Вот лодырей обуздал, теперь другая забота. Знаешь, сколько еще нам должны и соседи, да и район?

— Еще бы! — Коренкова усмехнулась. — Сама сколько раз отвозила одному гороху, другому порося, а следователь и сейчас катается на нашей тележке.

— Вернет! А не вернет, так встречу и посреди поля выпрягу.

— Ты такой! — Коренкова ласково и одобрительно взглянула в лицо Бубенцова.

— А легко мне, думаешь, таким быть? Только начал, а уж многим мое поведение не нравится. Тому же… — Но кому именно, Бубенцов не сказал. Свернул на другое: — Ничего. Придет время, все скажут спасибо. Так или нет?

— Меня ты об этом не спрашивай, Федор Васильевич, — отведя в сторону взгляд, сказала Коренкова.

— Почему?

— Если бы я сама ни в чем не ошибалась. Вот Иван Григорьевич, тот бы объяснил.

— Та-ак, — Бубенцов усмехнулся. — А крепко все-таки Торопчин въелся всем вам в нутро. Молодец, силен. Он и мне столько наговорил, что не знаю, куда и девать его советы. Карманов в голове не хватает. Только, если своего ума нет, чужим, Марья Николаевна, не проживешь. Горшками в печи и то с толком двигать надо. А у меня, у Федора, вон какое хозяйство. За день не обойдешь. Понадобится — не одну тыщу человек прокормлю!

Бубенцов лихо сдвинул фуражку на затылок, обнажив белую, незагоревшую полоску на лбу и седую прядь среди темного, туго закрученного чуба. Привстал и окинул горделивым взглядом окрестности.

Да, велико у Федора хозяйство.

Вон они куда протянулись, поля, — чуть ли не до горизонта. Попробуй — измерь!

А людей сколько на Федора работает?.. Правда, сразу не увидишь — рассеялись работнички. Кто на зяби, кто на озимых, кто на просе. На картошке, на подсолнухах, на огородах, на бахчах, на ферме… Везде понемногу, а попробуй — собери-ка всех в одно место да посчитай!

Вот он какой, Бубенцов Федор!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

…Не ругай меня, мать,Все равно не лягу спать.Притомилась на работе,Дай хоть ночку погулять.

Прямо посередине улицы выступает комсомольское звено Дарьи Самсоновой. Восемь девушек — все как одна, и все разные — идут в обнимку, плотно прижавшись друг к другу. Так и движутся живым заборчиком.

Но возглавляет это победное шествие все-таки парень. Известно — гармонисту в праздник первый почет. А у Николая Шаталова из-под пальцев будто жаворонки выскакивают и несутся вдоль улицы звонкой многоголосой стаей, кувыркаясь в солнечных лучах, залетая в раскрытые настежь оконца домов.

Высовываются из окон люди. Смотрят, слушают, одобрительно улыбаются.

— Ну, загуляла Дуська — нет на нее удержу!

А девушки идут и идут. Все в ногу выступают, неторопливо, сегодня спешить некуда. Отсеялись!

…Колос тонок, зерен мало,Настроение упало.Рожь плохая у звена —Звеньевая влюблена…

Разные бывают праздники.

Есть во всех календарях дни, которые празднует вся страна. Красные дни, всенародные. Нет в календарях, но записаны в исторических книгах и в народной памяти дни особо торжественные для одной республики, или области, или даже для одного города. Но нигде не записаны и никем не предусмотрены денечки, когда неожиданно среди недели начинает веселиться один колхоз.

В соседних селах тихо и безлюдно. На улице перестарки, дети да телята у колышков. А весь народ в поле — пашут, боронуют, сеют. Да вот перейдите по гремучему мосту речку и увидите, как совсем рядом, на том берегу, трудится народ.