Следствие не закончено - Юрий Лаптев

— Кабы я один.

Слова Шаталова прозвучали многозначительно. Торопчин насторожился.

— Случилось что-нибудь, Иван Данилович?

— Есть новости. Полагаю, бюро собрать придется.

— Так. — Торопчин снял испачканный в муке пиджак и устало опустился на лавку. Рассеянно оглядел горницу. Задержал взгляд на младшем брате. Сказал сердито: — Васятка, ты чего не спишь до каких пор? А ну!

Потом обратился к Анне Прохоровне, появившейся из-за занавески:

— Здравствуй, мать, умыться бы мне дала. Да перекусить чего-нибудь.

И лишь после этого вновь повернулся к Шаталову:

— Бубенцов?

— Дураком его назвать, — раздумчиво заговорил Иван Данилович, — не хочется. О вредности — и разговору быть не может. А поставил себя так, что двадцать шесть человек написали на него заявление. В райком просили передать. Тут третьего дня твой Бубенцов такой цирк устроил… На, почитай сам.

Шаталов достал из кармана большой, сложенный вчетверо лист и передал Торопчину.

— Все описано, как в календаре.

Но Иван Григорьевич не успел закончить чтение, как дверь широко распахнулась и вошел сам Бубенцов.

Увидав Шаталова, Федор Васильевич на секунду задержался у порога, но затем решительно подошел к столу и молча поздоровался за руку сначала с Торопчиным, потом с Шаталовым.

— Садись, Федор Васильевич, — сказал Торопчин и вновь углубился в чтение.

Бубенцов, почувствовав что-то неладное, насторожился. Подозрительно покосился на Шаталова, потом уставился на бумагу острым взглядом полуприщуренных глаз. А когда Торопчин кончил читать и аккуратно сложил заявление, сказал:

— Порви.

— Нет, зачем же, — ответил Иван Григорьевич. Встал, положил заявление на полочку под книги и сказал Бубенцову с горечью и укоризной: — Что же это ты, Федор, делаешь?

— Слушай, Ваня, очень я тебя прошу, — тоже негромко и, пожалуй, просительно, сказал Бубенцов, — Давай этот разговор сейчас отставим. Я ведь за трое суток, поверишь, гимнастерки не скидал. Умаялся.

— Я тоже. И многие так. Только это, Федор Васильевич, не оправдание.

Бубенцов ответил не сразу. Опять сердито покосился на Шаталова. Но тот внимательно рассматривал обложку книги, как будто разговор его совсем не интересовал.

— Ну, оправдывается пусть кто-нибудь другой, — вновь повернувшись к Торопчину, решительно заговорил Бубенцов. — А я… Вот закончу сев, как говорил, по району первым, тогда выяснится, кто тут прав, а кто виноват.

Торопчин долго глядел на небритое, осунувшееся за последние дни лицо Федора Васильевича, сказал уже строже:

— Видишь ли, товарищ Бубенцов, сев закончишь не ты, а колхоз. А разговаривать с тобой буду не я, а партия! Не хочешь здесь — хорошо, соберем бюро.

— Собирайте хоть весь райком! Я ничего не боюсь! — запальчиво выкрикнул Бубенцов.

— Так и тебя ведь никто не боится, Федор Васильевич, — внушительно вмешался в разговор Шаталов. — Грозен Семен, а боится Семена одна ворона. О том подумай — кто за твои безобразные поступки перед колхозниками будет отвечать?.. Ведь мы первые оказали тебе доверие.

Но увесистые слова Шаталова вызвали у Бубенцова реакцию, которой меньше всего ожидали его собеседники. Федор Васильевич неожиданно рассмеялся.

— Ловко! Как говорится, грех вместе и барыши пополам. Вот только теперь, Иван Данилович, я тебя понял. Знаешь, где ягоды! Еще и посеять не успели, а ты уж урожай подсчитал. То-то и пахать вышел сегодня. Молодец! Старайся… А вот тебя, — Бубенцов повернулся к Торопчину, — я никак не пойму. За кого заступаешься?.. За лодырей? А кто говорил, что все до одного на работу выйти должны?. Вот у меня и вышли. Впереди других чешут на поле. Погоди, еще и в стахановцы запишутся.

— Вот это да!.. — Торопчин тоже улыбнулся. Подсел ближе к Бубенцову и положил ему на плечо руку. Казалось, напряжение начало рассеиваться. — Слушай, Федор Васильевич, если ты прикидываешься дурачком, это мы быстро выправим. Но если ты рассуждаешь так серьезно… Дубиной лодыря в стахановца не превратишь. Ни-ког-да!.. Вот почитай выступление комбайнера Оськина…

— Так, так, — одобрительно пробасил Шаталов, — газетку почитать не мешает.

— В таком совете не нуждаюсь, — Бубенцов поднялся со скамьи, надвинул на голову фуражку. — Это вам надо газету держать поближе к глазам. Вот!

Он достал из кармана смятый газетный лист и, не развертывая, прочитал, видимо, заранее выбранные строки:

— «Первейшая, святая обязанность всех руководителей колхозов и совхозов — всеми мерами, — Федор Васильевич особенно выделил последние два слова и даже повторил их, — всеми мерами добиться проведения весенних посевных работ в кратчайший срок и на высоком агротехническом уровне…» Все понятно или повторить?

Ни Торопчин, ни Шаталов ничего не ответили. Вернее, Иван Григорьевич только было собрался сказать, но Бубенцов его предупредил:

— Слушай еще… «Каждый коммунист на селе должен всячески поддерживать председателей колхозов в деле внедрения самой жесткой трудовой дисциплины. В этом залог урожая…» Вот. А теперь собирайте бюро. Пусть все послушают!

Бубенцов с торжеством оглядел Торопчина и Шаталова.

Но если на лице Ивана Даниловича он увидел некоторую оторопелость, то совершенно иначе отнесся к услышанному Торопчин.

— Это хорошо, Федор Васильевич, что ты интересуешься тем, что пишут о нас и для нас. Очень хорошо, — сказал Иван Григорьевич с одобрительной улыбкой. — Только давай уж почитаем всю статью. А то ведь одна строка песни не делает.

Но Бубенцов уклонился.

— Завтра агитаторы будут читать газеты на поле. Сходите и послушайте. А у меня часы считанные, — сказал он и пошел. Но, уже взявшись за скобу двери, повернулся и добавил: — Слова ЦК нашего не забывайте. Надо на лодырей наступать яростно. В лепешку их разбивать, сукиных детей!

— Андрей Андреевич сказал не так, — поправил Бубенцова Торопчин. — Перевирать не годится.

— А я за слова не цепляюсь. Идея уж очень знаменитая, по душе мне пришлась. До свиданьица!

Хлопнула за Бубенцовым дверь, Торопчин и Шаталов взглянули друг на друга.

— Вот, брат, где она, арифметика! — опасливо забормотал явно сбитый с толку Иван Данилович. — Торговали кочета, а купили коршуна!

Глядя на оторопелое, с обмякшими усами лицо Шаталова, Торопчин не мог сдержать улыбки. Протянул неопределенно:

— Да-а… История.

И отошел к умывальнику.

Сполоснулся студеной колодезной водой. Принял от матери полотенце. И лишь тогда заговорил, крепко растирая жесткой холстинкой лицо и шею.

— Вот что, Иван Данилович, пожалуй, бюро мы собирать не будем.

— Какое там бюро! — охотно согласился Шаталов.

— Не время сейчас, — закончил свою мысль Торопчин. — Но соберемся! А еще лучше — обсудим поведение Бубенцова на открытом партийном собрании. Как ты думаешь?

— Смотри, как лучше. — Иван Данилович предпочел уклониться от прямого ответа. — Слышал ведь, как он режет. Подковался, видно, на все четыре ноги.

— Хорош! — Иван Григорьевич неожиданно для Шаталова рассмеялся. — Ну-ка, расскажи поподробнее, как это Федор у Елизаветы Кочетковой печь растапливал… Мать, ты слышала?

— Тут и глухой услышит, — накрывая стол и тоже улыбаясь, сказала Анна Прохоровна. — Об этом только и разговору второй день. Знаешь, ведь какая она, Елизавета. Муж, и тот у нее половицей не скрипнет. А тут… Пошла все-таки баба на поле!

— Скажи, пожалуйста! — изумился Иван Григорьевич.

— Это что! Парикмахер наш второй день ходит за бороной.

— Антон Ельников? — Торопчин, изумленный словами матери, вопросительно взглянул на Шаталова.

— Заходишь, — угрюмо подтвердил Иван Данилович. Он сидел красный, насупленный, не на шутку раздосадованный.

Торопчин расхохотался. Искренне, как не смеялся давно.

— А ведь молодец!.. Ей-богу, молодец Федор! Смотри, как всех мобилизовал.

— Так, — заговорил, наконец, Шаталов, сердито упершись острыми глазками в Ивана Григорьевича. — Значит, вы, товарищ Торопчин, одобряете такие ухватки председателя?

— Брось, Иван Данилович. — Улыбка сразу сошла с лица Торопчина, — Ну, зачем нам с тобой казенный разговор?

— Казенный?

— Да не цепляйся. Вот скажи по совести: разве не бывало с тобой так, — говоришь, говоришь иному человеку, убеждаешь его, а он как пень! А то еще назло дурачком прикидывается. И подумаешь: «Эх, врезать бы тебе, голубчику, по уху, чтобы не качалась голова!»

— Не понимаю такого разговора, — Шаталов даже обиделся.

— Не понимаешь? — Торопчин взглянул на Ивана Даниловича насмешливо. Очень хотелось сказать: врешь! И даже кое-что напомнить. Но сказал другое: — Ну, значит, ты кристальный человек. А я — нет. Не переношу я, понимаешь, в людях тупости и подхалимства! А эти «цветочки» в нашем саду еще не совсем завяли.