Самурай - Михаил Савеличев

В некоторых местах попадались детские игрушки — куклы, мячи, велосипеды, сохранившие внешнюю веселость, если не обращать внимание на их увечья, из одной кучи даже торчали башни игрушечной деревянной крепости, обгоревшей так, что создавалась достоверная иллюзия сожженного города на высоком холме.

Сейчас все это пиршество отбросов открыло под звездно-бриллиантовым светом некую долго утаиваемую сущность, скрытое очарование, свидетельствующее о том, что любая, даже самая ценная вещь — творение великого мастера, гордость народа и радость ребенка — на самом деле — лишь неоформившийся, страшноватый и эклектичный зародыш с жабрами и хвостом, мозгом рептилии и примитивными инстинктами, который целиком и полностью привязан пуповиной к тому, кто его творит и кто им владеет, не имея ни свободы, ни жизни как таковой, перемежающий сон и странное бодрствование в замкнутом мирке, куда извне доносятся невнятные голоса и непонятная музыка, и только здесь, именно здесь среди таких же отбросов они по настоящему рождаются на свет, получают свободу, избавляются от ненужных жабр, вдыхают чистый воздух, их больше не душит пуповина, они сами вольны выбирать себе пищу и полностью отречься от хозяев, именно здесь для них настоящая, реальная жизнь, и не следует удивляться — почему она столь скоротечна, столь безобразна и столь похожа на обычную помойку — сами оглянитесь вокруг!

Но даже в здешнем угрюмом месте, если избежать аутодафе на дрянном и слабеньком огне, часто сметаемом мокрым ветром, отчего мучения лишь растягивались, можно вполне сносно существовать и даже получать удовольствие, беседовать друг с другом на своем тайном языке ненужных вещей, дружно свистеть во след наглым крысам-трупоедам, враждебно разглядывать порой приходящих сюда своих бывших хозяев и молить мусорного бога, чтобы он не дал незваным гостям зрения и сил что-то вновь найти полезное для себя, запихать в мокрую, холодную и давно мертвую матку холщового мешка и уволочь воющую от тоски жертву обратно в каменные палаты родильного города.

Вика и Максим взирали на приоткрывающиеся вокруг загадочные чудеса обычных городских отбросов, но шепотом и ветром сказанная истина пронеслась мимо сознания, точнее — не совсем мимо, она наполнила его идеальную пустоту, но, как не старалась, так и не смогла найти там зеркала рефлексии, которое должно быть у всех людей, даже самого маленького, мутного, разбитого и неоднократно заклеенного зерцала, и ей ничего не оставалось, лишь сгинуть, умереть в стерильных комнатах, не сумев прорваться в зазеркалье, в надежде обрести еще одну, возможно недолговечную, а возможно — и наоборот, как знать, жизнь, чтобы таким же тихим шепотом влиться еще в какого-нибудь нищего философа, заставив поделиться ею с чем-то более надежным, нежели память, например, бумагой, и в результате распространиться по земле смертельным вирусом, окончательно разрушая цивилизацию, лишая людей их невинной самоуверенности, которой, впрочем, у них уже и не осталось, производя колоссальный по масштабам аборт, за которым следует не смерть, а настоящее и теперь уж точно вечное существование — не потому ли мы предпочитаем делать вещи из синтетических материалов?

Глаза людей разрушили замершую красоту, неуклюжими взглядами сбили с ниток все бриллианты, слезами и близорукостью смешали цвета в единый грязный фон, лишили кучи четких очертаний и соразмерных пропорций, не заметив как в очередной раз погиб этот мир, не найдя сочувствия и смысла у тех, кого, несмотря ни на что, все еще считал своими родителями.

Максим и Вика ничего не заметили, они только почувствовали эфемерное тепло, слабым ветерком прошедшим где-то внутри, вызвав легкое неудобство, но сочли его отголоском горящего внутри мусорной кучи огня. Вика утомленно положила затылок на бронированное плечо Максима и попыталась достать губами его шеи, видимой узкой полоской между воротником плаща и спутанными космами, но ей не удалось, даже когда она попыталась максимально высунуть язычок, так что неприятно заныло в горле, тогда она успокоилась, наощупь нашла ремни, на которых крепился компьютер, морщась расцепила тугие карабины, отчего машинка упала на колени, вяло стянула освободившийся ремень, немного поколебалась, первоначально собираясь выкинуть его, но, передумав, сунула в просторный промокший карман, кулаками ударила по крышке ноутбука, захлопнув ее, приподняла плоский ящичек над собой на вытянутых руках, словно штангист, выжимающий критический вес, качнулась вбок и разжала руки.

Максим смотрел в ту сторону, куда полетел компьютер, и увидел как тот спружинил на толстом слое бумаге, встал на ребро, затем на угол, замерев в таком положении на неправдоподобно долгое время, потом все-таки потерял равновесие, бухнулся плашмя, внутри него что-то жалобно зазвенело, застучало, словно кто-то гонял по большому пластмассовому ящику крохотную пластмассовую детальку, какая-то неведомая сила вновь подбросила его в воздух и ноутбук, прочертив идеально выверенную баллистическую кривую, упал у подножия мусорной кучи, подрагивая крысиноподобным хвостом.

Полежав тихонько и неподвижно еще несколько минут, компьютер был подобран каким-то невидимым великаном, взметнувшим его метра на три в высоту, был неуклюже раскрыт, так что явственно хрустнули крепления экрана, распластан там, словно бабочка под микроскопом энтомолога, ловко рассечен крестообразным разрезом опять же невидимого скальпеля, отчего несчастная машина раскрылась, как от внутреннего взрыва, выпустив в воздух облако сверкающей пыльцы, потом выпотрошенный корпус безжалостно смяли в крохотный, тугой черный комок и снова бросили на землю, где тот вспыхнул ярким солнышком, заодно воспламенив провод, по которому огонь побежал как по бикфордову шнуру.

Ничем особенным не пахло, но в стойкую вонь горящий пластмассы примешалась лишняя нотка, оттенок настроения определенный Викой как легкое сожаление по чему-то утраченному, хотя, опять же, это, скорее всего, было не ее собственное чувство, ничего такого ей, конечно, в голову не пришло, лишь щекотнуло ноздри, а на глаза навернулись слезы от несостоявшегося чиха.

Провод медленно угасал, превратившись в тускло-красную линию, разбрасывающую микрофейрверки, отчего, при наличие особо извращенной фантазии, его можно было принять за вид сверху на древнюю речную долину, где начались торжества в честь нового правителя и откуда до ушей равнодушных богов доносился слабый отголосок рева толпы и взрывающихся пиропатронов.

Новый мир угас, возгласы стихли, а из темноты послышались шаги приближающегося человека, и хотя Вика и Максим прекрасно знали кто это идет, они практически синхронно щелкнули затворами пистолетов, но человека не смутил двойной громкий щелчок, он продолжал идти уверенно, что-то жужжа под нос, и его фигура обрисовалась в расступающемся полумраке, разгоняемом тлеющим мусором, более темным, почти бездонно черным силуэтом. Максим, сидящий к нему передом, не мог видеть его лица, но тот, естественно, отлично видел его самого, но не замечая Вики, скукожившейся за Максимовой спиной, и поэтому первый вопрос и был о ней.