Югославия в XX веке. Очерки политической истории - Коллектив авторов

А ситуация в Европе, между тем, в корне менялась, и Сербию ожидал отнюдь не скорый мир, а тяжелейшие испытания.

К февралю военные приготовления Италии продвинулись настолько вперед, что начальник Генерального штаба генерал Луиджи Кадорна мог заверить правительство, что уже к середине апреля итальянская армия будет достаточно подготовленной для участия в войне. Оно, в свою очередь, сочло момент благоприятным для обращения к государствам – членам Тройственного согласия с предложением военного содействия, тем более что русские победы в Карпатах, как казалось, предвещали окончательный разгром австро-венгерских войск, а подготовка союзников к форсированию Дарданелл зашла достаточно далеко. Опасаясь, что Антанта сама, без помощи Италии, покончит и с Турцией, и с Австро-Венгрией, в Риме решили не терять времени и «впрячься» в союзническую военную колесницу.

В союзных столицах (в Петрограде, правда, в меньшей степени, чем в Лондоне и Париже) весьма благосклонно встретили предложение Рима о военном сотрудничестве, и переговоры об условиях вступления Италии в войну начались. 9 марта 1915 г. посол Италии в Лондоне маркиз Империали вручил сэру Эдуарду Грею меморандум с требованиями своей страны. В части, нас касающейся, документ предусматривал передачу ей почти всей Далмации до реки Нарента (Неретва) и островов к северу и западу от нее. Вопрос о будущей принадлежности адриатического побережья Хорватии и Герцеговины Рим требовал передать после войны «на решение Европы». К данным территориям, судьба которых должна была решиться позднее, меморандум относил: «В нижней Адриатике – все побережье от реки Нарента до реки Дрина, в верхней Адриатике – все побережье между бухтой Волоски на границе Истрии и северной границей Далмации»27.

При соблюдении этих условий правящие круги Италии милостиво соглашались «не возражать» против раздела Северной и Южной Албании (из Центральной с портом Дуррес (Дураццо) предполагалось создать квази-независимое мусульманское государство, а порт Влеру (Валону) с прилегающим хинтерландом просто аннексировать) между Сербией, Грецией и Черногорией, причем все потенциальное сербско-черногорское побережье подлежало бы демилитаризации28.

Такие территориальные «прикидки» римского кабинета находились в вопиющем противоречии с принципом самоопределения наций, главным поборником которого, по словам Саландры, Италия считала себя29. Население Далмации насчитывало примерно 633 тыс. человек; из них итальянцев было всего 18 тыс. За исключением Задара (итал. Зара) там не было ни одного города с итальянским большинством. Однако все это мало смущало итальянских политиков, страстно желавших воплотить в жизнь план «полного господства» в Восточной Адриатике, что исключило бы всякую возможность овладения «австрийским побережьем какой-либо другой морской державой»30. Что ж, не так уж и не права была русская дипломатия, быстро разгадавшая «тенденции римского кабинета заменить Австрию на Балканах»31. Как видим, геополитика властно диктовала свою волю принципам, вовсю торжествовал «двойной стандарт».

Что означали эти притязания Италии для Сербии и югославян Австро-Венгрии? Ответ на сей вопрос содержался в ответном меморандуме союзных правительств от 20 марта, в котором они советовали Риму пересмотреть объем своих претензий на восточное побережье Адриатического моря, поскольку «требование Италии о присоединении к ней Далмации, сопровождаемое предложением нейтрализовать значительную часть восточного адриатического побережья, и притязания на острова… оставляют Сербии весьма ограниченные возможности для выхода к морю и запирают южнославянские провинции, которые имели основания рассчитывать, что настоящая война облегчит им осуществление их законных стремлений к расширению и развитию, чего они до сих пор были лишены»32. Как видим, удовлетворение итальянских требований поставило бы под серьезное сомнение саму возможность Сербии вырваться из геополитической «мышеловки», уже гарантированную ей державами Антанты[79].

Вокруг требований Италии по вопросу о Далмации завязалась дипломатическая борьба. Западные державы (особенно Британия), полагавшие, что вступление в войну нового союзника с Аппенин станет ее поворотным пунктом, сняли свои возражения, высказанные в меморандуме от 20 марта. С целью добиться согласия России на условия Рима они начали оказывать на С.Д. Сазонова, твердо поначалу стоявшего на защите интересов югославян в регионе, сильнейшее давление. 11 марта последовала нота союзников об отсутствии у них принципиальных возражений по поводу заявления Николая II, что Константинополь и проливы должны принадлежать России. В ответ – в Лондоне и Париже ожидали встречных шагов Петрограда, и прежде всего достижения соглашения с Римом.

Сазонов, который, по свидетельству очевидца, «был буквально ослеплен константинопольским вопросом и считал адриатический второстепенным для России»33, под давлением союзников начал отступать… В конечном итоге, российское правительство было вынуждено пойти навстречу интересам Италии, оговорив, правда, при этом некоторые уступки в пользу Сербии. Сам Сазонов писал впоследствии: «Мне стоило большого усилия над собой, дабы ради выгод итальянского союза пожертвовать интересами сербского народа. Выход к морю был, во всяком случае, обеспечен Сербии, но значительная часть сербского населения лишалась возможности присоединиться к объединенной родине»34. Окончательное соглашение союзников с Италией об условиях и сроках ее вступления в войну на стороне Антанты было закреплено в Лондонском четырехстороннем договоре, подписанном 26 апреля 1915 г. Договор предусматривал присоединение к Италии, кроме итальянских областей Австро-Венгрии, также Истрии и Далмации. Сербии гарантировался выход к морю в Южной Далмации (узкий, неудобный и демилитаризованный, о котором Пашич с иронией говорил, что это, должно быть, и есть тот самый «широкий выход», каким союзники «соблазняли» сербов, оказывая на них давление35) и обещалась Босния и Герцеговина. Хорватию предполагалось объявить независимой как от Австро-Венгрии, так и от Сербии.

Дальнейшие события показали, однако, что такой расклад не нашел поддержки не только в Нише, но и среди политиков из Хорватии, Далмации, Словении…

Начнем с позиции Сербии.

В Нише слухи о территориальных претензиях Италии вызвали резко негативную реакцию. По словам российского посланника в Сербии князя Г.Н. Трубецкого, регент Александр Карагеоргиевич в разговоре с ним «поделился серьезной заботой, которую внушают ему и сербскому правительству притязания Италии на часть далматинского побережья». Он возложил «все надежды на Россию», полагая, что она «не дозволит сделку, которая передала бы власть над значительным славянским населением из рук Австрии Италии и сделала бы неизбежной новую войну в ближайшем будущем»36. Но перед Россией, вернее перед глазами ее сановников, уже мерещились миражи Святой Софии, почему и надеяться на решительное противодействие Петрограда союзникам в адриатическом вопросе было довольно наивным. Неприятности для сербов на этом не заканчивались – союзники и в начавшемся году продолжали оказывать на Сербию давление, вынуждая ее пойти-таки на уступки Болгарии в Македонии. И мало того, давление это постоянно усиливалось, так как страны Антанты поставили целью во что бы то ни стало втянуть Софию в войну на своей стороне.

Сербия, таким образом, оказалась меж двух огней. С одной стороны, союзники требовали от нее передачи Македонии болгарам, причем с Вардарской долиной – этой единственной, как уже говорилось, удобной артерией, связывавшей королевство с морем. А с другой, – соглашаясь на большинство требований Италии, в отношении Ниша они ограничивались туманными обещаниями «обширных территорий и выхода на Адриатическое море»37. В такой ситуации позиция сербского руководства не могла не измениться – Пашич в беседе с Трубецким заявил, что «многие в Сербии предпочтут сохранить старое, чем приобрести новое»38. Югославянская программа, как видим, начинала «трещать».

Российский посланник с тревогой сообщал в Петроград об ужесточении позиции Ниша по отношению к возможным уступкам Болгарии, подчеркивая, что «теперь едва ли можно будет добиться от сербов таких уступок болгарам, как прежде, и что какое-либо слишком решительное представление держав имело бы, вероятно, результатом только смену кабинетов, но не согласие»39. И он был прав – в воздухе действительно запахло правительственным кризисом. 4 мая 1915 г. престолонаследник доверительно сообщил ему, что «Пашич высказал желание при таких условиях покинуть власть». Что касается самих условий, то королевич не стал скрывать их от своего собеседника. Заметив, что он вполне разделяет единодушное «чувство оскорбленного достоинства по поводу того, что союзники не считаются с сербами», Александр Карагеоргиевич заявил, что Сербия «не заслужила такого отношения своей лояльностью, ибо со всеми нейтральными (странами. – А.Ш.), которые до сих пор одинаково, если не более, помогали нашим врагам, чем нам, разговаривают и позволяют торговаться за счет Сербии, и только с последней не считают нужным церемониться»40.