Югославия в XX веке. Очерки политической истории - Коллектив авторов

Давление союзников, их требования территориальных уступок «соседке» заставили сербских политиков задуматься и о собственных контрпретензиях. 29 августа заместитель Пашича по министерству иностранных дел Йован Йованович подчеркнул настоятельную необходимость разработки целостной программы, «в связи с вопросом о компенсации Болгарии». Когда же сутки спустя в адрес сербского кабинета последовал уже совместный англо-русско-французский демарш аналогичного содержания (уступки Болгарии в Македонии с обещаниями возмещения в другом месте), Пашич в ответ заявил, что «Сербия была бы расположена уступить часть своей территории после победоносной войны держав Тройственного согласия, когда они диктовали бы условия мира и дали бы возможность получить сербо-хорватские территории с прилегающим побережьем»11. Налицо, как видим, известная подвижка в сторону возрастания территориальных требований (по сравнению с претензиями только на Боснию и Герцеговину с выходом к морю), но это еще не всеюгославянский формат.

Таким образом, можно заключить, что поначалу сербское правительство в принципе было готово обменять часть своей Македонии на территориальные приращения на западе и севере – т. е. в Боснии и Герцеговине и Хорватии, но обязательно с гарантированным выходом на Адриатическое побережье. С точки зрения геополитики, здесь все ясно и логично. Сербия – это единственное на Балканах государство, не имевшее свободного выхода к морю, что делало его положение крайне уязвимым, – изо всех сил держалась за долину реки Вардар, представлявшую собой единственный удобный выход к Эгейскому порту Салоники. В условиях же активизации попыток дипломатии стран Антанты привлечь нейтральную Болгарию к участию в войне на своей стороне и обещаний ей обширных компенсаций в Македонии, что сопровождалось усилением давления на Сербию, в Нише выдвигали свои контртребования – обеспечить протяженный выход к Адриатике. Разница между болгарскими и сербскими «аппетитами» заключалась в том, что для удовлетворения Болгарии требовалось согласие Сербии, для сатисфакции же последней – окончательная победа держав Антанты в войне, поскольку Сербия претендовала уже на австро-венгерские владения – Боснию и Герцеговину, Хорватию, Далмацию. Потому и соглашались сербы на этот «обмен» только после победоносной войны, хотя союзники настаивали на немедленном согласии Ниша на передачу вожделенных македонских земель Софии.

Интересны объемы компенсационных притязаний Сербии в первый месяц войны – они неопределенны, весьма противоречивы и неполны (то Босния, то сербо-хорватские территории Австро-Венгрии, но и то, и другое с побережьем – это главное; о словенских землях упоминаний вообще пока нет). Оно и понятно, ведь интегральная югославянская программа только разрабатывается – для ее подготовки и аргументации правительство привлекло крупных специалистов в сфере этнографии, лингвистики, истории: Йована Цвийича, Александра Белича, Йована Радонича, Слободана Йовановича12…

А тем временем представители Антанты вели активные переговоры с другим кандидатом в союзники – Италией, о позиции которой следует сказать особо, имея в виду ту роль, какую «итальянский фактор» сыграет в истории объединительного движения югославян в годы войны.

Как известно, после открытия военных действий в Европе Италия не выступила на стороне своих «партнеров» по Тройственному союзу (Германии и Австро-Венгрии), а объявила о нейтралитете, искренность которого мало кого могла обмануть, ведь статус нейтральной державы позволял ей, выждав время, выяснить у воюющих сторон, какую цену готова предложить каждая из них за сохранение нейтралитета или потенциальное военное содействие. Опираясь на провозглашенный принцип «sacro egoismo» («священный эгоизм»), итальянское правительство в первые же дни войны вступило в параллельные переговоры как с представителями государств Антанты, выговаривая себе лучшие условия для возможного вступления в войну, так и со своими номинальными союзниками – Центральными державами – о будущих компенсациях за нейтралитет (согласно статьи VII Тройственного союзного договора от 1887 г.)… Начиналась долгая и рутинная «игра» в нейтралитет, что и понятно, поскольку ставки были слишком высоки, чтобы ошибиться или продешевить, – именно со вспыхнувшей войной в Риме связывали все надежды не только на осуществление своих национальных стремлений, но и на удовлетворение широких геополитических вожделений.

Как вспоминал Антонио Саландра (премьер-министр Италии в 1914–1916 гг.), «мы были убеждены в том, что не должны пропустить благоприятный случай, какой в течение столетий больше не повторится, чтобы вернуть себе всю нашу национальную территорию, создать сухопутные и морские границы, закрытые для обычных вторжений, возвысить Италию до настоящей великой державы, что означает нечто иное, чем приобретение скромного клочка земли, с границами, плохо обозначенными в географическом и языковом отношении»13.

Речь шла о присоединении к Италии Трентино (Южного Тироля) и Триеста – областей с преимущественно итальянским населением и более того о создании «сухопутных и морских границ, закрытых для обычных вторжений» (расшифровать подобную казуистику можно так: претензии на Истрию, Далмацию и часть албанского побережья), что превратило бы Адриатику, как в достопамятные времена римских императоров, в итальянское «mare nostro». А поскольку на пути завершения процесса национальной консолидации итальянских земель стояла Австро-Венгрия, то вектор стратегического выбора Рима предугадать было нетрудно. Тот же Саландра писал: «Италия никогда не получит такой благоприятной оказии для сведения счетов с Австро-Венгрией»14.

И выбор был сделан. Причем довольно скоро. Решение примкнуть к Антанте Консульта приняла во второй половине сентября 1914 г. Но это было лишь принципиальное решение, не более. Впереди союзников ждали долгая «торговля» и многочисленные согласования в четырехугольнике Рим-Париж-Лондон-Петроград относительно конкретных условий его «материализации». В такой ситуации вопрос о будущей принадлежности югославянских территорий Австро-Венгрии (словенских земель, Истрии, Хорватии, Далмации) становился центральным в различных дипломатических комбинациях.

Сама Италия, наряду с требованием обеспечить себе решающее преобладание на северном и особенно восточном побережье Адриатики, уже в сентябре 1914 г. выдвинула идею автономии или независимости Хорватии, что создало бы, по мнению ее авторов, идеальные условия для единоличного господства Рима в своем «внутреннем море». «Мы не можем, – писал за месяц до смерти (16 октября 1914 г.) министр иностранных дел Антонио Сан-Джулиано, – переменить кошмар австрийской угрозы на кошмар славянской угрозы, и для этого нам нужны твердые гарантии»15. В качестве таковых и предполагалось создание «независимого» Хорватского государства и сужение до минимума уже обещанного союзниками Сербии выхода к морю.

Миланская газета «Secolo» подчеркивала по этому поводу: «Лучше иметь в качестве соседей два маленьких государства (т. е. Сербию и Хорватию. – А.Ш.), чем одно, которое включает оба маленьких. При наличии преимущественно антиславянской Албании, с одной стороны, и католической антисербской Хорватии – с другой, мы установили бы выгодное равновесие в Восточной Адриатике»16. Геополитические мотивы итальянского правительства очевидны – не допустить возможного объединения югославянских областей Австро-Венгрии, в крахе которой в Риме были кровно заинтересованы, с родственной по языку Сербией, чьи притязания на выход к Адриатике объявлялись «славянской угрозой».

Чрезвычайно показательным и весьма значительным для характеристики поведения Италии является то обстоятельство, что ее откровенное стремление стать единственной региональной сверхдержавой, сопровождаемое политикой раскола, по выражению той же газеты, «империалистического сербского блока», мирно уживалось с инструкциями Сан-Джулиано своим дипломатам в столицах государств Антанты… «получить гарантию, что Сербия будет вместе с Италией продолжать войну против Австро-Венгрии вплоть до ее гибели»17. Что ж, политика «священного эгоизма» набирала силу. Своего пика она достигнет весной 1915 г., в момент самой интенсивной «торговли» Италии с новыми союзниками, но основные ее контуры без труда прослеживаются уже спустя два месяца после начала войны.

Слухи о переговорах Италии с Антантой, а также идея Рима о независимости Хорватии вызвали у сербского руководства немалое беспокойство. Потому-то и поторапливал все тот же Й. Йованович маститых ученых с выработкой программы югославянских притязаний Сербии, ибо, по его словам, «в некоторых дипломатических кругах, с подачи Италии, уже начинают говорить об автономной Хорватии, в состав которой вошли бы собственно хорватские земли, Словения и часть Далмации, а, может быть, и какая-то часть Боснии»18. В тех условиях искомая программа должна была стать серьезным контраргументом сербского правительства в его дипломатической борьбе с претензиями Италии в столицах союзных держав.