Мозаика - Гейл Линдс

Сэм нахмурился. Что могло произойти с Пинком? Сэм решил, что во всем виновато его постоянное стремление вернуться к оперативной работе.

— Послушай, Пинк, ты мой должник. Помнишь Одессу? — В этом черноморском порту коммунисты почти загнали Пинка в ловушку во времена «железного занавеса». Сэм тогда вызволил его, спас ему жизнь. — Ты много чем обязан мне. Я прошу всего об одном паршивом одолжении и хочу, чтобы ты сделал это прямо сейчас.

Пинк закрыл глаза. Он действительно обязан Сэму. Но вопрос состоял в том, насколько. Он пожал плечами:

— Ладно, задница. Какой там у тебя телефон? Если я решу выполнить твою просьбу, я дам знать о своих находках. Но сначала нам тут надо позавтракать.

Сэм улыбнулся:

— Ты настоящий друг, Пинк. Я буду молиться за тебя.

Джулия вздрогнула и проснулась. Глаза жгло будто огнем. Страх охватил ее. Почему болят глаза? В полудремотном состоянии она решила, что вновь ослепла.

Но нет... ярко-розовый свет проникал сквозь закрытые веки. Если свет побеспокоил ее, слепота не вернулась. Она попыталась открыть глаза, но взрыв дневного света вызвал болевой шок в мозгу. Она оглядела маленькую спальню, купавшуюся в проникающих через окно солнечных лучах. Света было много. Каждый раз, когда к ней возвращалось зрение, это происходило в темноте. Сейчас впервые она видела при солнечном свете, и разница между ним и искусственным освещением была поразительна. И болезненна.

Она прикрыла глаза перебинтованными руками, и прохладный сумрак устранил жжение. Но тут же боль пронзила челюсть, когда она коснулась ее ладонями. Ладони тоже болели, когда она ими шевелила. Она вздохнула. Измученные мышцы, должно быть, одеревенели во сне.

И тут она вспомнила, как убийца ударила ее в челюсть. Это было непосредственно перед тем, как она застрелила мать. И двух дней еще не прошло? Уже знакомое ощущение ужасной потери обожгло Джулию, терзая душу.

Джулия прикусила губу, чтобы не расплакаться. Она собралась с силами и сняла руки с глаз. Дневной свет опять проник через веки, но глаза болели уже меньше. Наверно, она приспособилась. Теперь ей нужно было открыть глаза и не закрывать...

— Завтрак? — Это был бодрый голос Сэма. Неожиданно в голове всплыло воспоминание о его пряном запахе, о тяжелом теле, навалившемся на нее там, у подъезда дома в Александрии, и возбуждении, охватившем ее, когда он стоял прошлой ночью в дверях этой комнаты.

— Вам пора поесть. — Раздался стук, и дверь медленно открылась. Он заглянул внутрь. — Как? Еще не встали? Давайте, мисс Остриан. Вставайте, нам нужно обсудить дальнейшие действия. Халат в шкафу.

Джулия посмотрела на Сэма. Лицо сияло чистотой, соломенного цвета волосы были аккуратно зачесаны назад, подчеркивая породистость его лица. Но глаза ничего не выражали. Если что-то и возникло между ними прошлым вечером, сейчас исчезло. Он демонстрировал это всем своим видом. Все равно что лампочка погасла.

Разочарование длилось всего секунду. Это даже хорошо, сказала она себе. Она не может позволить себе отвлекаться. У нее только одна цель — Майя Стерн.

У Джулии уже почти ничего не болело, когда они с Сэмом завтракали за выкрашенным эмалевой краской столом в укромном уголке театральной квартиры. Ее чувство опасности обострилось, хотя все в этом тихом балтиморском доме дышало спокойствием.

Над ними висели под стеклом американские и русские киноафиши 1920-х годов с Джоан Кроуфорд, Рудольфом Валентино, Кларой Боу, а также множеством актеров из русскоязычных фильмов, которых она не могла узнать. Сэм вышел и вернулся, неся молоко, бананы и свежий апельсиновый сок. На плите булькала овсянка. Он купил два экземпляра воскресного выпуска «Нью-Йорк таймс», но настоял, чтобы она поела, прежде чем открыть их.

Джулия послушно нарезала бананы в тарелку с горячей овсянкой. Перевязанные руки действовали нормально, а боль почти прошла. Она налила себе соку и ела овсянку, рассматривая старомодную кухню. Впитывала цвета — желтый линолеум, белая эмалированная плита, белый и желтый кафель до середины стены, зеленая кухонная табуретка, белые шкафчики. Цвета были чистые и выглядели так, как она и представляла себе их в уме, но в действительности они сияли для нее радугой оттенков.

— Вы когда-нибудь слышали, что человеческий глаз может различить двести тысяч оттенков цвета? — спросила она Сэма.

Он удивленно оторвал взгляд от овсянки. Сэм выглядел отдохнувшим, его плечи спокойно опирались на высокую спинку кухонного стула. Глубокая морщина между бровей разгладилась. Весь его внешний вид говорил о полной уверенности в их безопасности. Только в глазах оставалась глубокая и мрачная настороженность.

— Нет, — признался он. — Я не знал об этом. А вы откуда знаете?

— У меня в голове хранится множество всяких причудливых сведений. Когда я ослепла, мне казалось важным знать все о том, что случилось со мной... и что я потеряла.

— То есть вы автодидакт.

— Кто?

— Автодидакт. То есть самоучка. Это хороший способ. Позволяет избежать множества скучных лекций.

— Вы когда-нибудь бываете серьезным?

— Нет, если можно обойтись без этого. — Он широко улыбнулся.

Она улыбнулась в ответ:

— Вы мне так и не сказали, чем занимаетесь в Компании.

Сэм осторожно описал свою работу в разведывательном управлении, не раскрывая государственных тайн, которые были разложены по полочкам в его дисциплинированном мозгу.

— Так что это в основном анализ. Затем я делаю выводы, пишу отчеты, высказываю предложения и отправляю их наверх.

— В Белый дом?

— Иногда они доходят и туда, — признался он.

— Все эти отчеты и бумаги, конечно, интересны, — сказала Джулия не очень уверенно. — Но ваша физическая подготовка говорит о том, что вы не проводите все время за письменным столом. Как давно вы отошли от «оперативной работы», как вы ее называете, и как случилось, что вы ее так хорошо помните?

— Я провел в оперативном управлении четыре года, — мимоходом заметил он. — Вот почему я жил в Западном Берлине, где и смог сам заняться поисками Янтарной комнаты.

— Когда вас перевели в разведку?

— Около девяти лет назад. Сразу после Берлина. Через шесть месяцев после того, как погибла Ирини и он решил исключить насилие из своей жизни. Так ему казалось. Но он не собирался говорить ей об Ирини. Это дело касается только его и никого другого. Она обдумала сказанное им.

— Похоже на то, что оперативная работа и в самом деле не для вас, независимо от того, как хорошо она вам удавалась. Вам больше подходит тщательное исследование, какое вы сделали о Гиммлере и Янтарной комнате, и то, чем вы сейчас занимаетесь в разведке. Держу пари, что под всей этой тренированностью, достойной мачо, на самом деле скрывается ученый.

Он улыбнулся.

— Виновен по всем пунктам обвинения, Ваша честь.

Она кивнула, по достоинству оценив его чувство юмора. Личность Сэма Килайна обретала в ее глазах все более четкие очертания. Ученый и вынужденный убийца. Ну и сочетание. Неудивительно, что он показался ей сложным человеком.

Он собрал тарелки:

— Лучше посмотрите новости в «Таймс».

Новости были очень плохими. У Джулии перехватило горло, когда она увидела собственную фотографию на первой полосе. В статье излагались «факты»: доктор Орион Граполис, уважаемый психолог, был застрелен в своей квартире в нью-йоркском районе Северный Ист-сайд примерно в 8 часов вечера в субботу. Подозревается его пациентка — известная слепая пианистка Джулия Остриан. Полиция нашла пистолет рядом с креслом, в котором она сидела, а по утверждению вдовы, Остриан угрожала убить ее мужа.

Статья продолжала развивать мысль о том, каким образом статус Остриан, как главной подозреваемой, может повлиять на и без того уже призрачные шансы ее дяди Крейтона Редмонда на президентство. Затем следовали выдержки из заявления Крейтона, в котором он говорил, что он и семья Редмондов очень сильно любили Джулию Остриан, и призывал ее сдаться полиции.

Дочитав, Джулия ощутила облегчение. Сейчас Крейтон представлялся этаким заманчивым якорем во время свирепого шторма. Она должна позвонить ему. Сегодня он был в предвыборном турне по Калифорнии, но она может связаться с ним через Арбор-Нолл.

Может быть, как говорил Брайс, он сможет помочь ей выбраться из этой заварухи...

Но она продолжила читать дальше. Ее голос задрожал, когда она сказала:

— Послушайте-ка вот это:

В заявлении Редмонда, распространенном его пресс-службой, говорится, что семья глубоко опечалена новостями об Остриан. «В течение многих лет она была психически неустойчивой, — говорится в нем. — Мы считаем, что трагическое убийство ее матери в Лондоне в пятницу, должно быть, окончательно вывело ее из равновесия. Это единственное разумное объяснение для нас, потому что в основе своей она добрый и достойный человек».