Простая Душа - Вадим Бабенко

«Зачем?» – спросил Фролов.

«Там берег скоро, – пробурчал Толян. – Ты что, прямо в зад им хочешь въехать?» Он заглушил мотор и приказал свистящим шепотом: – «Давай пешком в темпе вон на ту горку!»

Они рысцой добежали до пригорка – как раз вовремя, чтобы увидеть с него большой катер с людьми на палубе, отплывающий вверх по течению. «Вон твоя, – уверенно показал Толян, – на остров их повезли. Даже номер видно, запоминай: а, вэ, четыре, три, три, пять…»

«На какой остров?» – повернулся к нему Александр, тяжело дышавший после подъема.

«Откуда мне знать, на какой, их здесь сотни, – Толян сплюнул и отвел глаза. – Плохо дело, побежали назад».

«Ну а как же мы теперь за ними? – спросил Фролов срывающимся голосом. – Нам же за ними надо… У тебя лодка есть?»

«Ага, в багажнике вожу, – устало огрызнулся напарник. – Головой-то думай. Какая тебе лодка, зачем она нам? Чтобы притопили тебя с лодкой вместе? Нет уж, совсем назад поедем. Теперь нам путь один – к ментам».

Глава 17

Андрей Федорович Астахов, сиволдайский приятель Крамского, проснулся в понедельник в дурном расположении духа. Ночью от ветра скрипели ставни и хлопала форточка на кухне, а когда он встал, чтобы запереть задвижку, весь сон пропал, так что Андрей ворочался на измятой простыне до рассвета. Будильник прозвенел, как всегда, в девять; он злобно стукнул по нему ладонью и сразу уснул, и проспал до полудня, растратив впустую лучшие утренние часы.

Теперь его терзали головная боль и общее недовольство происходящим. Он хмурился и, морщась, почесывал перед зеркалом небритую щеку. В зеркале отражались скуластое лицо, глубокие залысины надо лбом, нос с горбинкой, в котором проглядывало что-то римское, и большие глаза, серо-зеленые в свете матовой лампы, с явственно различимым желтым волчьим ободком.

В отличие от Крамского, Андрей Федорович не списывал перепады настроений на происки неведомых внешних сил. Утренний сплин в его понимании имел вполне рациональную природу, объясняясь, помимо беспокойной ночи, досадой на собственную лень и чередой неудач, преследовавших его уже несколько дней. Последней каплей стала авария в районном узле связи, оставившая Астахова без домашнего телефона, а с ним и без доступа в Сеть, что доставляло массу неудобств. Именно поэтому он и не ответил на письмо Николая – и вообще не имел понятия, что тот находится с ним в одном городе, прибыв московским поездом этим же самым утром.

Выйдя из ванной, Андрей Федорович бросил взгляд на часы, висящие у входа, раздраженно фыркнул и зашагал по комнатам, обдумывая распорядок дня, уже безнадежно смазанный поздним пробуждением. Комнат было всего две, к ним прилагались кухня и просторная прихожая с гипсовой лепкой под потолком. К своей здешней квартире он успел привязаться и даже полюбить ее чуть стыдливой любовью, несмотря на розовые обои и наивный ампир. Он снял ее у молодящейся особы пятидесяти с лишним лет, но запомнилась ему не хозяйка, а вполне еще юная дочка, возбудившая его босыми ступнями, которыми она вышагивала по половикам, как по паркету бальной залы. Во многом из-за ее ног он вскоре приехал вновь, будто бы для повторного осмотра, и потом как-то незаметно согласился на трехлетнюю аренду, хоть добиться хозяйской дочки так и не удалось.

На кухне пахло вчерашней едой. Андрей чертыхнулся и распахнул настежь злополучную форточку. Оттуда вместо свежести и прохлады противно потянуло горелым – где-то неподалеку жгли битум или кусок резины. «Проклятый город», – вздохнул Астахов и покачал головой. Что-то тревожило его: все происходило не так. Даже в ушах звенело беспокойно – или это организм реагировал на многие дни духоты, ожидая перемену погоды?

«Ну-ну!» – прикрикнул он на себя и преувеличенно бодро направился в кабинет. Там он расстелил на полу тонкий жесткий коврик и приступил к зарядке, от которой сегодня были все основания отказаться. Но Андрей Федорович решил не давать себе спуску – он начал с упражнений Пранайамы, потом выполнил несколько простых асан, сразу после которых застыл в главной позе Йога-Мудры, которая, как известно, способствует гармонии духа. Выйдя из нее, он иронически хмыкнул, скатал коврик и бросил его в угол, после чего, раздевшись догола, выполнил даосский танец яичек – первый шаг на пути к тайнам алхимического секса – завершив его пятиминутной работой с мышцей Ци, устремляя энергию мироздания вверх по позвоночнику. Все это прибавило бодрости, но когда он, пританцовывая, как Шива, направлялся в ванную, чтобы принять контрастный душ, взгляд его упал на местную газету, сотрудница которой заезжала на днях, и настроение тут же испортилось вновь.

Она, заметим, не сделала ему ничего плохого, что и сам Астахов понимал прекрасно, еще больше от этого на себя злясь. Девушка была улыбчива и любезна, демонстрируя даже некоторый пиетет – не так давно Андрей Федорович попал в списки «настоящих» писателей, каковых в Сиволдайске можно было сосчитать по пальцам. Самый большой его роман, после мучительных откладываний и задержек, был наконец опубликован весьма солидным издательством. На него даже вышла рецензия, автор которой в одном месте слегка переврал заглавие. С точки зрения провинции это был успех, зорко отслеженный местным еженедельником, который и представляла гостья, притащившая с собой ореховый торт и поначалу растрогавшая Астахова своей манерой дуть в чашку с горячим чаем, сложив губы трубочкой совсем по-детски. Потом, однако, беседа не задалась. Она, распахнув ресницы, сразу спросила, о чем же таком пишется в его книгах, а особенно – в том самом романе, что послужил причиной ее визита, и Астахов разнервничался, заершился и взял совершенно ненужный тон.

Он вообще не любил говорить о таких вещах, а журналистка, к тому же, настроила его воинственно, употребив несколько штампов – без всякой задней мысли. Андрею, тем не менее, почудилась насмешка, он вскинулся и из радушного хозяина превратился вдруг в неприятно-заносчивого типа, наговорив всякого в том смысле, что подобный вопрос мало того, что обиден, так еще и весьма нелеп. Он, мол, работал над романом не один год и не может теперь рассказать все за минуту или две. Тем же, кто интересуется, неплохо бы набраться решимости и в свою очередь потратить пусть не годы, но хотя бы месяц, чтобы пропустить написанное через себя, прочувствовать его вдумчиво и без спешки и уж потом говорить с автором на равных. «А иначе не стоит и пытаться», – отрезал он хмуро, глядя в пол, на что журналистка, явно сбитая с толку, резонно возразила, что месяц, быть может, потратить и не жаль, если только знать наверняка, что в злополучном романе действительно в достатке содержания, а автор – не самозванец и не графоман.