Берег Скардара - Владимир Корн

Я шел и улыбался, хотя ситуация к этому не слишком располагала. Просто я представил, что живец наш падет жертвой оборотня и размер следующей награды придется значительно увеличить. Пара таких попыток — и случится одно из двух: либо закончатся желающие рискнуть, либо у нас с Кресле закончатся деньги. Любая ситуация становится смешной, если довести ее до абсурда.

Все так же улыбаясь, я наполнил флягу водой из ручья, а затем поднял глаза и увидел зверя. Это был волк, но не просто большой — огромный. Верхняя губа хищника задралась, и показались на удивление белоснежные клыки. Но не цвет клыков поразил меня, а их величина. Не может быть у волков, пусть и громадных размеров, клыков такой неимоверной длины.

Я замер, полусогнувшись, чувствуя, как занемело тело, и рассматривал зверя, как будто пытался запомнить на всю оставшуюся жизнь. Волк зарычал, шерсть у него на загривке поднялась дыбом. Рычал он тихо, но мне казалось, что его рык проникает в самые отдаленные уголки моей души.

Я стоял, понимая, что нож, висевший на поясе, не поможет, что пистолет я выхватить не успею, а если и успею, то мне не хватит времени взвести курок.

Прошка дожидался наверху, и сейчас моей единственной надеждой оставалось похожее на рогатину короткое копье, которое было прислонено к небольшому деревцу в паре метров сзади. И еще я понимал, что волк сейчас прыгнет. Вот тогда мне почему-то вспомнился Годим, старик, с которым я когда-то встретился по пути в Дрондер. И то, чему он учил меня тогда, буквально за несколько минут до своей смерти.

Я зарычал сам, бросаясь спиной к рогатине, прислоненной к дереву. Перед тем как упасть на землю, мне нужно было успеть схватить ее, упереть древком в землю и развернуть лезвие так, чтобы оно могло пройти сквозь ребра прыгнувшего на меня хищника.

Затем было бледное лицо Прошки, который о чем-то меня спрашивал. Потом появились остальные. Они громко говорили, даже спорили. Я долго сидел в одиночестве, попросив, чтобы ко мне никто не подходил. Очень не хотелось, чтобы люди видели, как у меня дрожат руки.

Страха уже не было, но… Я никак не мог забыть взгляд хищника… Взгляд был каким-то разумным, не было в нем тупой ярости или еще чего-то, что обязательно присутствует во взгляде зверя.

Волка не стали тащить наверх — слишком он был огромен, шкуру с него сняли здесь же, у ручья. Я приказал не делать из него чучело, хотя мне сказали, что именно так волк будет смотреться особенно впечатляюще. Шкуру выделали, оставив клыки торчать из пасти, и я постелил ее в кабинете своего столичного дома перед камином.

Яна, время от времени бывавшая у меня в гостях, всегда проходила мимо нее с легкой опаской. Потом мне удалось уговорить Яну на то, что я давно уже представлял в мечтах, и выражение глаз ее при взгляде на шкуру изменилось.

Взамен я получил известие о том, что отныне являюсь обладателем самого страшного секрета Империи, поскольку девушки ее происхождения и ее положения… на полу, на шкуре…

Я поведал своему собеседнику эту охотничью историю, разумеется, сократив кое-какие детали, его не касающиеся и напрямую к истории не относящиеся.

Во-первых, она, на мой взгляд, была достаточна интересна. Во-вторых, от того же Иджина я слышал о встречающихся на территории Скардара гигантских волках, по описанию очень похожих на убитого нами. Ну и в третьих, мне до чертиков надоели его ненавязчивые вопросы, и, чтобы избавиться от них, пришлось делать так, чтобы он слушал, не перебивая.

Затем в голову пришла другая мысль: что-то не на шутку я распустил язык, никогда раньше за собой такой словоохотливости не замечал. Вряд ли у них имеется что-то вроде скополамина, пентотала или любой другой разновидности «сыворотки правды», но чем иначе я могу объяснить свое поведение? И как бы я его мог принять внутрь? Хотя, общаясь с девушками, я выпил один бокал вина и пригубил из другого. Да и в компании дир Мессу позволил себе еще немного.

Или так подействовали на меня сами девушки? В любом случае, я где-то слышал, что для того, чтобы преодолеть действие такого препарата, как раз и необходимо говорить, говорить много и не по существу. Так что шутка «молчал, как Штирлиц на допросе» оказалась явно не про меня. Нет, наверное, это все же заслуга девушек, они были такие миленькие, а я так давно не общался с женщинами.

В общем, настроение у меня было довольно игривое, несмотря на то, что дир Мессу при Минуре несомненно являлся кем-то вроде начальника Тайной стражи Империи, больно уж повадки у них у всех одинаковы. Если бы меня ждали какие-то неприятности, они бы уже наверняка произошли. То, что мне предстояла встреча с местным фюрером, а именно так я назвал правителя Скардара после рассказа Иджина о любви Минура к долгим речам, меня не особенно тревожило. Интерес Минура ко мне понятен, ему непременно донесли обо мне все, что успели узнать.

Не знаю, насколько рассказанная мною история показалась интересной дир Мессу, по его лицу вообще трудно что-то понять, но сразу по ее окончании мы и отправились на встречу к отцу Диамуна. Правда, и здесь по-простому не обошлось.

Когда мы прошли некоторое расстояние по широкому дворцовому коридору, по обеим сторонам которого стояли фигуры рыцарей в полных доспехах, опирающихся на длинные двуручные мечи, дир Мессу внезапно хлопнул себя по лбу. Сославшись на страшную забывчивость, связанную с многочисленными делами, он извинился и заявил, что этим путем покоев ондириера мы не достигнем: во дворце ремонт, и нам следует пойти в обход.

Путь наш почему-то проходил через подземелье, мрачное, освещенное редкими факелами. Пару раз мне даже послышались жуткие стоны, доносящиеся сквозь каменные стены.

Впрочем, и это не испортило мне настроения, ведь, чтобы заманить в узилища дворца, вовсе не требовался такой сложный алгоритм действий и событий, достаточно было вызвать дежурный наряд стражи.

Затем мы поднялись на два уровня выше и снова оказались на поверхности. Мне снова пришлось немного подождать, теперь уже у двери, за которой скрылся дир Мессу. Наконец он вышел и жестом пригласил меня в комнату.

Минур дир Сьенуоссо, ондириер Скардара, на фюрера не был похож абсолютно. Он походил на внезапно состарившегося лет на двадцать — двадцать пять своего сына Диамуна. Разве что манера держать себя отличалась, да еще глаза. Такие же темные, как у сына, но выражение у них было совсем другое. Они выдавали человека, привыкшего к тому, что подчиняются малейшему его слову или жесту. В остальном отец и сын были похожи: ростом, комплекцией, отсутствием растительности на лице, даже привычкой тянуть вверх правый уголок рта. Разве что волос на голове у отца было еще меньше, чем у Диамуна, что в большинстве случаев говорит о хорошем мужском здоровье.