Перуновы дети - Валентин Гнатюк

– Князю да его дружине до нас дела нету, – хмуро рёк старший из мужиков, – лихого люда развелось, по дорогам опасно ездить стало.

– Потому мы припасов, каких смогли, собрали, вооружились и едем родичам своим в горе помочь. – Старший из новгородцев, склонившись ближе к Светозару, заговорил, понизив голос почти до шёпота: – Средь народа слух пошёл, что все беды из-за того, что чужую веру мы приняли. Вот и стали люди в отчаянии попинов греческих изгонять, а некоторых и вовсе порешили, церквушки их палят, глаголют, в чёрных кудесниках сила чернобожья, и потому не будет ладу, пока не изгоним всех.

– Слыхали мы, будто решили волхвы собраться в Суздале на Сход свой. На том сходе и поразмыслить, как людское горе одолеть, Русь от чужестранных жрецов избавить, Вече восстановить и князю, как в старину бывало, Наряд дать, что ему делать да как, чтоб не гибла земля славянская в междоусобицах братоубийственных. Чтобы князь с Вечем народным советовался, а не с попинами греческими.

– Ведают о тебе, отче Светозар, и просят прибыть на Сход, – добавил тот, что помладше.

– Говорите, народ церкви христианские жечь начал и попинов изгонять да бить? – задумчиво спросил волхв, глядя перед собой.

– Так, отче, попины сии твердят, что власть всякая да от Бога, а потому супротив неё идти грех смертный, – горько ответил старший.

– А волхвов народ уважает, – взволнованно заговорил молодой, – они слово только молвят, и пойдут люди.

Все замолчали, молчал и волхв.

– Значит, теперь детей своих спасать, а татей, припасы хоронящих, наказывать – грех есть? – мрачно промолвил Светозар.

Мечислав не глядел на отца, но чувствовал, сколько боли в его голосе.

– Добре, братья новгородцы, я еду с вами! – молвил он. – Скажи матери, пусть соберёт мне, что нужно, в дорогу, – обратился к сыну.

– Нам в дорогу, отец, – таким же решительным тоном молвил Мечислав, – я с тобой еду! – и пошёл выполнять просьбу отца.

– Светозарушка, что ты задумал, не уезжай, ведаешь ведь, что с волхвами нынче княжеские да церковные суды творят, ведь жизни не просто лишают, а люто, зверски пытают прежде. Зачем сына берёшь, Светозарушке малому всего три лета исполнилось, – заливалась тихими слезами на широкой груди мужа Ивица.

– Прости, ладушка, сама знаешь, не могу отказать я людям, кои помощи просят. А сыну я не указчик, взрослый он, сам уже отец, – мягко возразил Светозар, поглаживая волосы любимой. – С тобой младшие остаются. Не рви моё сердце, прошу, я ведь люблю тебя, будто и нет за плечами многих лет, трудных, но счастливых, люблю, Ивушка!

А за стеною рыдала, цепко обхватив мужа за плечи, Русава.

Две больших змеи – серая и чёрная – выползли на шершавый холодный камень. Чёрная свивалась кольцами, шипела и нервно била хвостом. Тут Ярослав увидел, что серая-то не змея вовсе, а ужик, и подивился, ведь не бывает такого, чтоб змея с ужом вместе были. Он пристальней пригляделся к гадам и вдруг почуял себя в теле ужа, а рассерженный чёрный змей тоже был ему знаком, но кто именно, не мог вспомнить.

Ярослав проснулся, поёживаясь от холода. Пуховая перина, которой он был укрыт, сползла. Княжеский спальник тут же поспешил к хозяину с ковшом клюквенного морса и, дождавшись, когда тот отопьёт, осторожно молвил:

– Епископ тебя, княже, давно дожидается, бает, дело у него неотложное…

«Неотложное… небось опять деньги клянчить начнёт, с утра покоя нет», – недовольно подумал Ярослав, запахивая озябшее тело в мягкий бухарский халат.

– Ладно, зови, – махнул он рукой.

Когда епископ вошёл и от большого волнения стал говорить быстро, путая греческие и русские звуки, отчего речь его изукрасилась шипящими, князь невольно улыбнулся своей догадке: вот тебе и чёрный змей, сон-то в руку…

– Бьеда, князь, большшой бьеда!..

– Какая еще беда, Святополк, что ли, воскрес? Так он вроде ещё четыре лета тому как помер в Ляшской земле… Может, племяш Брячислав восстал или брат Мстислав опять на меня исполчился? – Ярослав прошёлся, прихрамывая, взад-вперёд по опочивальне и остановился напротив высокой чёрной фигуры верховного священника, глядя на него снизу вверх.

– Хуше, соффсем хуше, – шипел епископ. – В Суздале шернь сошгла храм Боший! – Он что-то быстро сказал по-гречески своему прислужнику, и два чернеца бережно ввели завёрнутого в плащ человека с синяками и подпалинами на челе. Чернецы распахнули плащ на несчастном, и под ним открылась изодранная ряса с прожжёнными насквозь дырами во многих местах. Руки и чресла попина тоже были изодраны в кровь, даже креста на нём не было. – Вот, княше, отец Ананий, едфа шиф остался… а другой, отец Арсений, погибоше!

– Я чрез окно малое сумеша вылезти, коли храм заполыхаша жарким полымям, – всхлипнул попин, – а Арсений не сумеша, дороден бысть, – горестно опустил очи долу несчастный.

– Ну, не велика беда, – махнул рукой князь. – Народец от голода чудит и ярится, а церквушку мы новую поставим, ещё краше прежней.

– Ох, пресветлый княше, фласть твоя на церкфи, яко на столпах протчшных зишдется. Не церкофь сошгли, а один из тех столпов! Ибо токмо церкофь и пастыри ея народец учат, яко князь Богом над ны постафлен. – Он указал рукой на несчастного Анания. – Народишко же, волхвами подстрекаемый, уже фоорушается и дворы богатых купцофф да горошан знатных потрошит, припасы забирает и промеш голодающе делит, – шипел епископ с такой внутренней силой, что и в тёплом халате князя пробил озноб.

«Умеет, чёртов змей, красно сказать, – мелькнула мысль. – Волхвы точно не попины, они народ умеют смутить. Коль так дальше пойдёт, то они и Вече скоро объявят, – подумал про себя Ярослав, – надобно поскорее вольность сию пресечь».

Слух о том, что в Суздаль прибыли волхвы, мигом облетел град, и он загудел, зашевелился.

– Волхвы, они ведь насквозь зрят, и от взгляда их ничего сокрыться не может, – взволнованно шептались горожане, передавая новость из уст в уста.

– Эти найдут, от волхва ничего не утаишь, ни мысли, ни зерна, – соглашались собеседники, постепенно переставая шептаться и переходя на разговор в полный голос. В изнурённых голодом людях затеплилась, всё более разгораясь, надежда, а самые решительные, вооружившись, присоединялись к тем, что уже собрались вокруг кудесников.

– Коль народ сам чёрных жрецов византийских бить принялся, – молвил один из волхвов, – то мы тому поспособствовать обязаны и возвращать людей к богам славянским исконным.

– Эге, брат, – возразил старый волхв, – а на защиту их дружина княжеская поспешит, так что нам, с той дружиной воевать, снова кровь людскую лить?

– Значит, надо князя самого просветить, что все беды наши от веры чужой, оттого, что не земле да небу родному, а богу чужеродному русы почести ныне воздают.

– Дружину свою создавать надобно, – предложил кто-то, – чтобы супротив княжеских наймитов постоять могла, с окрестных земель русских люди подтянутся.

– Нет, – возразил старый волхв, – крови и без того течёт по земле нашей довольно. Давайте в граде наведём порядок, как исстари делалось в годы лихие. Поделим припасы меж всеми нуждающимися, за порядком в граде и за его пределами ополченцев из люда суздальского следить поставим, чтоб лад был, тогда и князь, на тот порядок глядя, с нами беседу поведёт.

Собрали волхвы народ на площади торговой и предложили избрать старших на каждом городском конце, а в подчинение дать им крепких горожан, чтобы порядок держали, лихих людей ловили и припасы по совести делили промеж страждущих. Гудел град, будто улей встревоженный. Волокли ополченцы на суд народный татей, коих схватили за грабежом подлым, а также черноризцев и людей княжьих, припасы укрывающих. Тут же волхвы вместе с народом суд вершили, споры решали, обозы снаряжали в Булгарию Волжскую за съестными припасами. Бурлил Суздаль, клокотал, мальчишки воробьями шустро кругом поспевали, про всё ведали, во всяком деле участвовать норовили.

Князь Ярослав во главе своей дружины спешил к мятежному граду Суздалю.

Впереди показался обоз из десятка телег.

– Кто такие, куда путь держите? – строго окликнул обозников сотник передового княжеского отряда.

– Суздальцы мы, – ответил крепкий старик в небогатой одежде, – домой возвращаемся.

– Волхвы среди вас есть? – снова спросил сотник, подозрительно глядя на старика.

– Нет, – коротко ответил старый обозник, сдвигая на глаза шапку.

– Обыскать! – кратко приказал сотник и двинулся далее.

Узнав о приближении княжеской дружины, волхвы велели отпору ей не чинить. Ведь не супротив князя поднялся люд, а против чужестранных жрецов-попинов, против людей вороватых да купцов, что от жадности своей не желали поделиться с умирающими от голода. Надеялись люди, что поймёт их князь и поступит по справедливости.