Записки гайдзина - Вадим Смоленский

— Так просто?..

— Ну посуди сам. Тутошнюю стагнацию разгребать все равно не нам с тобой. И с дефляцией они сами будут воевать. Про коррупцию я уж и вовсе молчу, нас до нее и близко не допустят. Спрашивается: что зря сотрясать воздух? Какое нам дело до динамики индекса Никкей Двести Двадцать Пять?!

— Вадя, ты так горячишься, что впечатление обратное. Может, тебе и вправду есть дело до этой динамики?..

— Дело в принципе! Номинально я в полном праве ничего не знать ни о каких индексах. Я в полном праве оставаться белой вороной по всем параметрам. Если говорить начистоту, то огорчает меня здесь лишь одно.

— Что же?

— Здесь крайне трудно повстречать черную цаплю.

— Хм… А кого не трудно?

— О, Веня, кого здесь только не встретишь! Сюда слетаются зеленые фламинго и травоядные беркуты, куцехвостые павлины и крылатые киви, буревестники с морской болезнью и совы с куриной слепотой, желтые синие птицы и адские райские птицы. Здесь их всех по чуть-чуть, но это такой паноптикум! И лишь одни черные цапли летят не сюда, а отсюда. Летят к попугаям, летят к дятлам, летят к голубям… И даже — в это трудно поверить — к нам, к воронам! Здесь остаются только белые цапли и серые, а черным приходится туго. Я бы не хотел родиться черной цаплей. Да и белой цаплей, если подумать, я тоже не хотел бы родиться. Я лучше останусь гайдзин. Я буду гайдзин в чужом отечестве.

— …НЕТ УЖ, ПОЗВОЛЬТЕ!..

Мы оба обернулись. В вагонном проходе стоял не кто иной, как гражданин Кузьма Минин, бородатый, босоногий и бронзовый. Он опустился на лавку и строго нахмурился.

— Вот вы, молодой человек, говорите «гайдзин».

— Ну, допустим…

— А нужно, милостивый государь, не эскапировать, понимаешь, а время собирать камни!

— В каком смысле?

— Да в таком! Вам ведь все одно пня под зад дадут — стало быть, прибудете обратно. Гайдзин, не гайдзин, родина призовет. Тут-то вы и пригодитесь. Вы ведь по этому экономическому чуду каждый день ногами ходите. Так вы ж подмечайте! А то что же получается — как сингапур, так азиатский дракон, а как змей-горыныч, так рожей не вышел. Надо смотреть на них и учиться.

— Чему учиться?

— Всему! Коллективизму, понимаешь, ответственности, смекалке! Разному там менеджменту. Все подмечать и внедрять у себя. Тогда будет сдвиг, понимаешь. А разбежаться по углам это мы все умеем, колбасу чужую жрать.

— Отчего же колбасу…

— А что, нет? Зачем это еще «гайдзин»? Придумали тоже. Надо в гуще, понимаешь, всем миром чтобы. Тогда будет сдвиг.

— Но я ведь… Я по-другому, но я тоже способствую… Я тоже болею душой…

— Душой это мы все горазды. А как рукава засучить, так врассыпную.

— Да нет же… Я как бы… У меня свой пятачок, на котором я полезен…

— Знаем мы ваш пятачок!

— Это вот раньше, до технического прогресса, конечно… А теперь время и пространство сжимаются, теперь компьютерные сети…

— Слыхали мы про ваши сети!

— Теперь уже неважно, где ты физически… Вот, скажем, Николай Гоголь…

— Вы, государь мой, шибко высокого о себе мнения!

— …И МЫ ТОЖЕ!!!…

— Мы тоже внутренние гайдзины!

В проходе стояли Рабочий и Колхозница.

— Мы тоже гайдзины в своем отечестве! Мы тоже любим все восточное и японское!

Они побросали инструменты на пол, уселись на лавку, и Рабочий заговорил:

— Моя жизнь протекала в темноте и невежестве, пока ее не перевернули Овцев и Цветочников. Вы читали Овцева и Цветочникова? Они открыли мне глаза. Я вдруг осознал, сколько чрезвычайного таится во всем японском. Я продолжил самообразование, я прочел «Склон Фудзиямы», «Загадку самурайской души», «Менеджеров в кимоно», «Вкус харакири», «Голую гейшу и ее четыре шогуна», «От ваби до васаби» — целую библиотеку.

— Ничего себе, — сказала Колхозница.

— Вот взять иероглифы, — продолжал Рабочий. — Их насчитывается уже десять миллионов, и каждый день рождаются новые. Мы с вами сейчас едем в поезде, а в эту секунду рождается иероглиф. Спрашивается: зачем? Куда такое количество? Ответ: чтобы хватило на всех гейш. У гейш, как известно, имен нет, есть только иероглифы, и повторяться они не должны, иначе это грех перед Буддой. А у каждого японца, помимо жены, обязательно еще и гейша, или целых две. Вот и считайте сами, какую прорву надо обеспечить. Существуют особые фирмы по разработке иероглифов, их услуги стоят баснословных денег, но японцы платят и еще сверху приплачивают, потому что у нас любят говно лаптями хлебать, а у них культура!

— Это надо позаимствовать! — сказал Минин. — Это надо внедрить!

— Или вот, скажем, рыба фугу. Вы знаете, как нужно медитировать на рыбу фугу? Рыба фугу очищается от водорослей, накачивается насосом — есть такие специальные бамбуковые насосы — и помещается между инем и янем. Тогда у нее начинают по-особому вибрировать жабры, а ваш спинной мозг это дело улавливает и переправляет в гипофиз. С непривычки можно и помереть, но если не помер, то открывается астральная чакра, и постигается природа мистических тел. Это сыграло большую роль в обеспечении экономического чуда. Все японские служащие в обязательном порядке медитируют на рыбу фугу большую часть рабочего дня. Рыба фугу объявлена национальным сокровищем и воспевается в официальном гимне компании Шарп.

— Это надо внедрить, — сказал Минин. — Это мы с Пожарским обсудим.

— Конечно, там много необъяснимого. Много такого, чего европеец никогда не поймет, даже если посвятит этому жизнь. Вот, например, интересный обычай: когда японец женится, то он берет свою новую тещу, сажает к себе на закорки и тащит на горную вершину. Там они садятся, выпивают на двоих бутылку сакэ и спускаются обратно — только уже не он несет тещу, а она его. Верхом на теще он доезжает до самого загса. Необъяснимо? Пожалуй, для западного ума. Но этот обычай скрепляет родственные узы и рождает такую социальную стабильность, какой восхищался еще Плеханов! У нас про тещу анекдоты травят, а у них она сакральная фигура и цементирующее звено.

— Вот видите, молодой человек! — обратился ко мне Минин. — Товарищ приобрел глубокие познания, читая книги. А вы тут живете, и не в курсе. Стыдно!

— Да, я очень люблю читать! — воодушевился Рабочий. — Вокруг столько книг, столько поэзии и прозы, столько блистательных переводов! Я вам сейчас почитаю.

Он извлек из кармана пухлый том, раскрыл его и начал чтение:

— В год второй Какацу месяца третьего близ Фукунума подле Маэбара воин Бонъясацуро рода Цуда трехсот коку в год в Такадана близ Коэгама вооружась катана стремглав направлялся в направлении к Аомура питая надежду сразиться с Годзаэмон рода Канъёцухан в Сакамото подле Фудзимура провинции Эцугава достигнув же цели бросился на врага стремглав.

— О-о-о-о-о! — закатила глаза Колхозница. — Какая тонкая работа! Какое знание реалий! Какая бережная передача повествовательной ткани!

— …Безмолвно находящаяся в промежуточном зазоре меж фусума и токонома юная Ханако волнующе направляла страдающий взор на мелькающее стремглав катана и капли крови капающие на белое хакама и исполненное суровой мужественности храброватое лицо Бонъясацуро смело теснящего своего врага стремглав.

— О-о-о-о! Какая самоотдача! Какое вживание в текст! Какая беззаветная влюбленность в японскую загадочность!

— …Воин то и дело вспоминал свое терпеливое дзадзэн в храме Унодзима близ Кацуяма когда великий святой преподобный Гондай Макаку стремглав появился в дзэндо постукивая своими гэта тук-тук и задал всем монахам трудную коан-загадку сколько соку в одном коку если в тысяче сяку ни одного бу.

— Ох, мамочки, я щас кончу…

— …И вот теперь стремглав размахивающий катана храбрый Бонъясацуро долгожданно разгадав коан-загадку с входом в сатори буддийского просветления сразу же одним взмахом стремглав повалил врага Годзаэмон на татами и рассек тандэн катана давая наружный выход кровавому кишечнику и потокам крови пузырящимся буль-буль и победоносный вопль стремглав исторгнулся из его глубинного чрева опрометью.

— Ы-ы-ы-ы-ы-ы! — застонала Колхозница.

— Тут еще всякие сноски, — сказал Рабочий. — Их лучше потом читать, а то запутаешься.

— Нет, уж лучше сразу, — возразил Минин. — Я уже запутался.

— Тогда ладно, — сказал Рабочий. — Тогда не будем прозу, будем поэзию. Вы любите трехстишия? Любите хайку?

— Я очень люблю хайку! — снова оживилась Колхозница. — Послушайте мою самую заветную хайку. Она звучит следующим образом: вся как есть закрывшись кимоно рукавом — ах! — не отважусь и пискнуть.

— Это правильно, — сказал Минин. — Это хорошие стихи.

Веничка потеребил меня за плечо.

— Слышишь, Вадя?..