Сочинения в трех томах. Том 3 - Майн Рид

— Я верю и твердо надеюсь, что именно так случится, а если бы можно было за тысячу фунтов в этом окончательно убедиться, я бы охотно их заплатил, тем более что тогда с моей души спало бы бремя, самое тяжелое, какое я когда-либо испытывал.

— И с моей души также. Но если мы даже и не дойдем раньше них до Панамы, то мы все-таки услышим, были ли они там, и если были, то, значит, все в порядке. Мы узнаем тогда, что они целы и невредимы и что в будущем им также не угрожает никакая опасность. То, что нам не надо задерживаться на островах, кажется мне хорошим предзнаменованием.

Разговор прервался. С высоты мачты открылся вид на Мауна-Лоа.

Глава XXXVI

БОЧКА С ПОРОХОМ

По Тихому океану на 125° долготы шел корабль. Собственно говоря, это был не корабль, а, судя по парусам на бизань-мачтах, скорее барк.

Из всех мелких судов, плавающих в океанах, барк считается наиболее красивым: все его мачты от самого топа и до основания сделаны из одного сплошного куска и из специального сорта дерева.

Такие суда встречаются часто и в Средиземном море, и в испанских портах Америки. Их можно видеть в Монтевидео, Буэнос-Айресе и Вальпараисо. К этому же типу принадлежит и барк, о котором идет речь. Он построен в Чили, и его высокие стройные мачты все сделаны из деревьев древних лесов.

На корме красуется его имя «Кондор», и он находится под командой капитана Антонио Лантанаса. Может показаться странным, что в гавани Сан-Франциско «Кондор» был кораблем, а не барком, и невольно спрашиваешь себя: как могло это случиться? Ответ на это так же прост, как и само превращение: не имея достаточной по численности команды, капитан Лантанас решился прибегнуть к обычной в таких случаях хитрости, переделав свой корабль на барк. Это неожиданное превращение произошло за день до ухода из Сан-Франциско, так что «Кондор», войдя в Золотые Ворота кораблем, вышел оттуда барком, с понижением ранга. В таком же виде он плывет теперь долготой 125° по Тихому океану на юг.

С обычного пути парусников, между Северной Калифорнией и перешейком, он свернул к западу, чтобы идти по ветру, как в течение целых веков ходили из Филиппин в Акапулько нагруженные пряностями испанские галеры. Корабль, наверное, держался бы берегов, окаймленных бурыми бесплодными горами Южной Калифорнии, тогда как барк уклонялся от них так далеко, что потерял их из виду, пока не подошел к Панамскому заливу.

Наступила полночная вахта, первая с ухода из Сан-Франциско. Пробило восемь склянок, и старший штурман, во главе своей части команды, стал на дежурство, вместо младшего, ушедшего на покой. Море было тихое, легкий ветерок дул с кормы, и ничто не требовало напряженного внимания. Правда, ночь была очень темна, но признаков шторма накануне пока не было. Опытный глаз Гарри Блю различал и во мраке тяжелые дождевые тучи, часто затемняющие горизонт в этой части Тихого океана.

Но этот мрак не опасен. Встретить айсберги на такой низкой широте нельзя, а бояться столкновений с судами в этих обширных и далеких водах Южного моря не приходится. Однако, несмотря на все данные, позволившие ему чувствовать себя в полной безопасности, старший штурман шагал по палубе чернее тучи, нависшей на небе над его головой, а напряженное выражение его глаз выдавало какую-то необычную тревогу. Причина ее необъяснима пока, но, очевидно, дело было не в погоде. Он не глядел ни на море, ни на небо, ни на паруса. Походка его была не мужественная и смелая, какой должна быть походка командира судна, а наоборот, шаги его были вялы и неуверенны. Он то бродил, то останавливался, сгорбившись в тени мачт, больверков и лодок; видимо, его больше интересовали исполнители судовой работы, чем самое движение снастей, парусов и других приспособлений. При этом он наблюдал за ними не в моменты, когда они находились за работой, а в то время, когда они лениво бродили по шкафутам и шептались, притаившись в каком-нибудь углу. Короче говоря, он шпионил за ними. К этому были причины, и причины основательные.

Еще до ухода из Сан-Франциско он уже обнаружил отрицательные стороны своего экипажа, набранного так поспешно, С первого же взгляда они показались ему грубыми и дерзкими буянами и пьяницами. В общем их было одиннадцать человек, и в числе их младший штурман; последний, как оказалось, был испанец — Падилла. Еще трое были тоже испанцы или испанские американцы — Гилль Гомец, Иосиф Гернандец и Геацинт Велардез, два англичанина — Джек Страйкер и Билль Девис; француз — Ла Кросс; один голландец, один англичанин и один датчанин. Двое были неопределенной национальности; таких, не знающих своего происхождения, можно часто встретить на многих морских судах.

Старший штурман «Кондора», привыкший к судовой дисциплине военных кораблей, был сильно разочарован всем, что происходит на торговых судах. Он это почувствовал еще до ухода из Сан-Франциско, с некоторым страхом взяв на себя командование этим кораблем.

Штурман предвидел, что с таким экипажем ему предстоят большие затруднения, если даже он избегнет опасности. А теперь, очутившись в открытом море, он убедился, что рискует испытать и то и другое. В эти несколько дней плавания он ясно обнаружил, что его команда, недостаточная по числу, в других отношениях недостойна доверия. Многие из служащих работали до сих пор не на судах, а на берегу; один или два были совершенные невежды, никогда до этого не прикасавшиеся к снастям.

Как возможно было с такими подчиненными управлять барком? Но больше, чем нераспорядительность в управлении канатами и парусами, его страшило отсутствие дисциплины. Оно уже сразу проявилось среди команды и могло во всякую минуту перейти в открытое возмущение. Ему это казалось тем более вероятным, что он хорошо узнал за это время характер капитана Лантенаса. Этот чилийский шкипер, человек в высшей степени мягкий и податливый, любил чтение книг по естественной истории и коллекционирование редкостей вроде четы обезьян с острова Борнео и других животных, набранных во время торговых рейсов по Индийскому архипелагу. Он был очень