Мастиф - Елизавета Огнелис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тихо всем! — повернулся к толпе Артемич. Видно, не сразу собрался с мыслями старик. Или хотел, чтобы страх прошел, чтобы не стаду обезумевшему говорить — но людям?
— Что же, бабоньки мои дорогие, вы делаете?
«Бабоньки», до этого примолкшие, вновь окрыли рты.
— Молчать, суки! — Кощей припечатал прикладом особо чувствительную истеричку. — Убью…
— Как же так, женщины? Откуда в вас это? Скажете — детей кормить нечем? Скажете — у нас старики? Я вот тоже старик… Как же вам такое в голову пришло? — Артемич набрал в легкие воздуху. — Вместо того, чтобы лопаты да вилы в руки взять, вы сюда пришли. Отобрать у нас хлеб хотите? Скажете еще — распределять хотели? Дак, чтобы распределить, надо хлебушек вырастить сначала. Рыбку выловить, бычка откормить. Неужели не умеете? Вы своим неумением да глупостью из нас зверей сделали… Вот, — длинный палец уперся в Мастифа. — Смотрите! Внимательно смотрите! Все нутро нам перевернули, одна дикость осталась. Мужей своих и сыновей не пожалели. Посмотрите вокруг! Они за вас легли! За вас, бабоньки. Этого вы хотели? Эх, бляха-муха… Пошли отсюда, парни… Сашок, слезай…
— Ты пойми, — негромко говорил Артемич, а Саша стоял над убитым Гнедко и осторожно трогал свою щеку. — Как же я своей бабке в глаза посмотрю? После такого?
— Да хватит меня ублажать, — пробулькал кровью Александр, а потом потыкал носком сапога коню в живот. — Надо его потрошить быстрей. Жарко. Протухнет зазря. На колбасу пустим.
— Мастиф, — подошел Полкан. — Там ребята раненные. У Боксера живот, а Димку Добермана напополам раскрошило. Кольку-Колли зацепило здорово…
— Чего еще надо? — оборвал Мастиф.
— Дык, это, — облизнул Полкан губы. — Надо Ванюшу, сына твоего, просить. Он вылечить сможет?
— Сможет, — отрезал Александр, резко повернулся к Артемичу, и чуть не упал. — Ведь двух лет еще не прошло. Снова появились. Чудится мне, надо весь город вырезать. Артемич, это же не дело! Если прохлопаем ушами — нас самих к ногтю прижмут. Шустрые они, что твои тараканы. Все я понимаю. А если нельзя иначе? Чего ты рожу воротишь? Ты в глаза смотри.
Но старика в «смотрелки» не возьмешь. У него вместо глаз — шарики от подшипников, причем высшей закалки.
— Надо с Гаврилой говорить, — пробормотал Артемич. — Может, он поможет…
— Кому здесь требуется помощь? — произнес голос, от которого рука Мастифа сама собой легла на рукоять меча.
Гаврила стоял очень близко — рукой можно дотянуться. Может, стоит попробовать?
Сверхчеловек смотрел на одного из убитых. Тело в форме дрогнуло, зашевелилось. Артемич гулко сглотнул. Человек, разрубленный острейшим лезвием почти напополам, оперся руками об землю, попытался встать на корточки — и встал, но на ноги. Его здорово мотало, и глаза были мутные, словно после долгого, тяжелого сна. «Волкодавы» глухо заворчали за спиной Мастифа, клацнул затвор. Гаврила перевел взгляд на Мастифа.
— Ранило. Дважды. А ты на ногах. Надо помочь? — спросил сверхчеловек.
— Сам справлюсь, — буркнул Александр. Щеку саднило нещадно, и плечо не ныло, не ломило — горело адским пламенем.
— Красиво. Я знал, но никогда не видел, — сказал Гаврила.
— Ты пулемет заклинил, — жестко сказал Мастиф.
— Какая разница? Главное — красиво. Иногда вы красивые. Я пришел, и оказалось, что дом занят племенем диких и опасных обезьян. Где тот страх, правящий миром? Когда нет шансов — вы сражаетесь. Глупо, но красиво, — говорил Гаврила будто сам с собой. — В таком доме нельзя жить. Я ухожу.
— Так что ж ты не вырежешь этих обезьян? — выкрикнул Мастиф, морщась от боли. — Кишка тонка?
— Думаете, вы одни такие? — обернулся вдруг Гаврила и лицо в этот момент у него было такое… совсем человеческое. — Мы ведь… почти такие же. Пока сражаемся — сильны и красивы. Вот и вы. Перестанете драться — и умрете. Плохой путь. Верный, но плохой. А все дело в том, что вы производите больше, чем можете съесть. Наверно, это общая беда. А я — просто оружие…
Гаврила развернулся и пропал. Но он был все еще здесь — Мастиф это чувствовал совершенно отчетливо.
— Гаврила, — пытался прорваться сквозь красную пелену Сашка. — Только электричество не включай… подожди еще чуть-чуть… может, придумаем что…
— Хрен мы что придумаем, — хрипел Александр, неимоверным усилием удерживаясь на ногах. — Мы и без электричества целый город дармоедов кормим. Все правильно, сука, сказал. Они, мля, на эти млядские «излишки» рты разевают… Маркса надо читать.
Мастиф слабеющими руками вцепился в Артемича:
— Ну что, дашь город?
Артемич подхватил Сашку под руки, поддержал.
— Не дам, — твердо сказал старик. Здесь весь он… не человек, даже не сверхчеловек — бревно, валун, лежачий камень…
— Да и хрен с тобой, — шептал Мастиф. — Но эту кашу ты расхлебаешь.
— Расхлебаю, — сурово ответил Артемич, и легко взвалил потерявшего сознание Сашку на плечо.
Глава 28
Чтоб ты жил во время перемен… Восточная мудрость. Иногда кажется, что само по себе словосочетание «восточная мудрость» — почти тавтология, как «масло масляное».
Александр пытался предугадать хотя бы часть перемен. В России любые реформы, а тем более глобальные изменения, совершаются медленно. Словно на конной тяге. Вот все деньги в стране поменять можно за три дня. А чего их менять? Откуда у народа деньги? Так, если на черный день остались, но уж не обессудь, бабушка, у нас новое министерство ввели. Министерство быстрого спасения. А им тоже кушать хочется… Две бумажки вместо одной надо заполнять — всем чиновникам эта процедура через пять минут после принятия постановления становится известна… А как же — лишняя денежка в казну! Это вам не мост через железную дорогу строить.
В любом случае, думал Александр, перестройка случается в восемьдесят пятом, гласность открывают в девяностом, президента ставят в июне, должность генерального секретаря убирают в августе (конечно, вдвоем нельзя править, какая тут может быть демократия к опарышам?), демократическую конституцию принимают через восемь лет после начала всех событий, после кровавого побоища в самом центре столицы. Строй с коммунистического поменялся на демократический. За восемь лет. А с монархического на коммунистический? Саша пробежал взглядом по датам. В семнадцатом переворот, потом четыре года неразберихи, за которые погибло от восьми до тринадцати миллионов человек. И только к двадцать четвертому государство стало походить на таковое. Семь лет. Можно сказать — тоже восемь, Сталин не сразу вожжи взял. Сталина, кстати, тоже Иосифом звали… Прародитель, блин, сынов божьих…
Да, прошло четыре года, можно уже ждать новой власти. Кто придет? — вздохнул Александр. Силенок маловато, но тут, может быть,
