Кваздапил. История одной любви. Начало - Петр Ингвин

Меня затрясло.

– Не представляешь, как хочется тебе ремня дать.

– Все, прошли те времена.

На этот раз улыбка у сестренки вышла высокомерно-издевательской. Я с трудом преодолел позыв снова отшлепать. Она права, мы ушли из детства. Передо мной стояла современная девушка, она знала жизнь и свои права. В школе правам учат с первых классов, почему-то забывая упомянуть про обязанности. Спорить с такой – себе дороже, и я лишь тяжко вздохнул:

– Да, прошли, к сожалению. Хотя…

– Никаких «хотя». И – к счастью, а не к сожалению. Теперь мы взрослые, мы сами за себя отвечаем.

– За всех не говори. Я взрослый, а ты нет. Ставлю условие: немедленно одеться и вести себя предельно тихо, иначе…

Машка скривилась:

– Хватит строить из себя ханжу. А то мы не знаем, чем вы там занимаетесь. А вы, типа, не догадывались, чем здесь занимаемся мы.

Трудно описать, как внутри взбурлило. Дыхание стало тяжелым, взгляд налился чем-то нехорошим.

Сестренку пробрало, она оглянулась на дверь: успеет ли добежать и закрыться? Чтобы не смылась, я крепко схватил ее тоненькое предплечье – до боли.

– Завтра же вернешься домой, а сегодня чтоб ни звука, ни намека на что-то такое, за что захочется тебя выпороть. Иди.

Когда я вернулся, на выход поднялась Хадя. Очередь, однако.

Прошло две секунды, и она ворвалась обратно, испуганным жестом накрывая ладонью губы:

– Выхожу, а Захар тоже идет туда же. Он в одних трусах!

– Но ведь в трусах.

– В чужом доме, в чужом присутствии? «И скажет Иблис обитателям Огня: «У меня не было над вами никакой власти. Я лишь позвал вас, и вы вняли моему зову».

– Ты верующая? Не знал.

– Слово «верующий» имеет разное наполнение. Религия – часть традиции. Когда ты говоришь «Боже мой» или поздравляешь кого-то с Пасхой – это доказательства, что ты верующий?

– Но цитировать святые тексты…

– Когда говоришь «Око за око», «В чужом глазу бревна не замечает» – ты приводишь аргументы для некой ситуации или молишься?

– Понял.

Я насупился. Хадя взбудоражено продолжала:

– Благими намерениями известно куда вымощена дорога. Если воспитывать недеянием, это не воспитание, а самоотстранение от воспитания, отмазка, чтобы не быть виноватым.

– Я же объяснил – поздно вмешиваться. Они просто уйдут в ночь, где может случиться нечто похуже.

Хадя не удостоила меня ответом. Она дождалась, пока туалет освободится, а по возвращении легла и отвернулась от меня. Через какое-то время донесся тихий голос:

– Если тебе интересно, то дверь на кухню закрыта, а на ручке висит бейсболка. Мое мнение, конечно, не важно, ты из другого мира, и Маша – именно твоя сестра, поэтому тебе решать, согласуется ли то, что происходит, с тем, что ты говорил о воспитании.

Меня не подняло – подбросило. Ведь наказал же негоднице. И если там то, что думаю…

Как ребята ни старались, а звуки, едва доносившиеся из-за двери, сомнений не оставили. Крышка вскипевшего внутри меня котла слетела, он взорвался. Удар плечом чуть не разнес в щепы косяки и не вырвал петли. Дверь распахнулась.

То, что я увидел… лучше бы не видел.

– Ты чего?! – взвилась Машка. – Мы же к вам не ввалива…

Я схватил ее поперек тела, впереди в воздух взвились брыкающиеся ноги, сзади меня колотили кулачки:

– Отпусти!

Вскочил Захар: глаза круглые, лицо в пятнах, ладони безуспешно прикрываются. Он попытался броситься Машке на помощь. Молодец, хоть в чем-то мужик, но у меня силы удесятерились. Отлетевший защитник сполз по стеночке, и намерение помогать у него резко улетучилось.

– Так орать буду, весь квартал разбужу! – верещала Машка, пока кулаки молотили, а когти царапали. – Отпусти немедленно! Чем я хуже тебя?! Почему то, что можно тебе, другим нельзя?!

– Заткнись! Если соседи вызовут полицию, сдам пацана как насильника, свидетели и свидетельства налицо.

– Н… не надо! – пролепетал Захар, растерявший весь боевой задор, – я не думал… Она сказала…

Казалось, еще миг, и он расплачется.

В дверях спальни стояла Хадя и стекленела от происходящего.

– Подай ремень, – бросил я ей, в то время как руки продолжали укрощать брыкавшегося дикого зверя.

Когда брючной ремень оказался у меня, хрупкое тело в руках поняло, что обратного пути нет. В ожидании неизбежного оно съежилось, перекинутое через коленку. Голова свесилась, ладони уперлись в пол.

– А-а! – вылетел отклик на первую встречу белой и черной кож.

Побледневшая Хадя отвернулась. Захар скрючился в позе эмбриона.

– Ой! – второй крик боли разнесся где-то внизу, у моих ступней, далеко от места событий.

За ним последовал третий, четвертый, пятый… Белые луны вспухали кометными хвостами, а когда Захар попытался что-то пикнуть, сдвоенный плоский змей уставился ему в лоб:

– Ты следующий!

В ответ Захар подхватил вещи и был таков.

Едва донесся звук захлопнувшейся входной двери, мой запал иссяк. Провинившееся создание выскользнуло из рук, Хадя накинула на него свой халат. Все молчали.

– А где Захар? – Бегающий Машкин взгляд только сейчас заметил отсутствие бойфренда.

– Где-то на пути домой.

– Трус. Будто я одна виновата. Даже не заступился.

Хотелось сказать, что парень пытался вступиться, но припомнилась история во дворе, где тот притворялся героем. Я промолчал.

Выпоротая всхлипнула, прошлепала к зеркалу и осторожно потрогала под задранной полой халата место моего гнева.

– Дома меня никогда не били ремнем, – с неким обреченным спокойствием сообщила Машка, закончив рассматривать результат воспитания.

– А зря. – Я протянул ладонь. – Дай телефон.

– Чего это?

– Дай, говорю. А то… – Я снова поднял ремень.

Машка затравленно оглянулась, но Хадя устранилась из наших разборок. Помощи ждать неоткуда, все вопросы следовало решать со мной, а я был не в том состоянии, чтобы в чем-то пойти навстречу. Сгорбленная фигурка покорно поплелась на кухню и вернулась с телефоном.

– Сними блокировку.

– Блокировки нет. Саня, не надо…

– Надо. Теперь точно надо.

Открыв галерею, я листал фотографии, и волосы потихоньку вставали дыбом. Наша сладкая парочка фиксировала все экзерсисы с прилежностью отличников. Забавы юных натуралистов сначала отличались разнообразием и развитием сюжета, затем исключительно декорациями. Вот они дома, вот они в городе – сегодня, пока я ждал сестренку на ужин, и в конце альбома – они здесь, на моей кухне. Будто на десерт. Самое лакомое и неприглядное в одном флаконе.

Машка сжалась так, что превратилась в величину отрицательную.

– Только папе с мамой не говори, – выдавила она, пряча лицо в ладонях. Сквозь бледные пальцы проступили красные пятна.

И тут меня взнуздало и подбросило: на одном фото была Хадя, сфотографированная исподтишка!

– Я же просил!

– Всего один или два