Обитель духа - Ольга Погодина

– Бьеты! Бьеты! – заорал он что есть силы, и воины, отрезвев от своей кровавой забавы, заслонясь щитами, быстро начали отступать. Яо, обернувшись, еле успел отскочить в сторону, под градом игл. Юэ сорвал с плеча лук. Ему удалось сбить одного бьета, имевшего глупость высунуться, но на большее рассчитывать не приходилось: поляна была слишком мала.

– Назад! – Юэ подождал, пока Яо подхватит щит, и оба они, пятясь и озираясь, принялись отступать, пока не вышли опять к реке.

Бьеты почему-то за ними не последовали. Из леса донесся резкий крик, и опять наступила тишина. Сгрудившись и тяжело дыша, куаньлины вслушивались в невозмутимый щебет птиц над головой. Только что произошедшее казалось дурным сном.

– Идем дальше. – В голосе Юэ прозвучала вся усталость, какая только может быть в человеке.

«Жалость к врагам – это роскошь, которую может себе позволить кто угодно, кроме военачальника, – подумал Юэ и понял, что самым постыдным образом всхлипывает. Сцепив челюсти, он вытер грязным рукавом столь же грязное лицо и отвернулся. – Привыкай и сам пачкать руки, благородный сэй. Если хочешь побеждать».

Глава 11

Крылья Эмет

Заплакать, когда сломался единственный оставшийся нож, – пусть плохонький, мягкий, с большой примесью меди, – так вот, заплакать, когда он сломался в руке, хоть и по-женски, но все же не совсем позорно. Это вовсе не то, что, скажем, заплакать потому, что порезалась.

У них и так-то почти ничего нет. А еще и Илуге уехал, практически ничего не сказал. Вернулся мрачный, всю ночь ворочался, а на рассвете буркнул что-то по своему обыкновению про соляные копи и приказ вождя, – и поминай как звали. И чудесный свой клинок взял, которым любо-дорого хоть ложки вырезать, хоть дрова рубить, а хоть и головы.

Грех духов гневить, лучше им сейчас, чем было. Добр оказался шаман. Помогает Нарьяна. Привела дойную корову, теперь молоко есть. Даже после того, как Илуге уехал, заглядывала, – мол, не надо ли чего. Оно и понятно, привыкла в своей семье за старшую быть, обо всех заботиться, а эта привычка – она, как копоть, въедается. Но хоть и приятно ощутить, что впервые в жизни ты постороннему человеку не безразличен, а все совесть надо иметь. Угостили девушку, чем могли, Баргузен все, какие мог, шутки вспомнил. Да и все на том – своим умом учиться жить надо.

Янира вытерла рукавом злые, беспомощные слезы. Нет Илуге рядом. На новую луну уехал. Сказал, вернется не раньше, чем луна на убыль пойдет. Самой надо решать, что делать. Баргузен с самого утра уехал, все надеется своими стрелами без наконечников хоть оглушить кого. Два дня назад ему невероятно повезло – сшиб стрелой зайца, оглушил только, да успел подобрать прежде, чем тот удрал. Был у них в тот день праздник: от зайца-то и мясо, и шкурка. Хоть и мала, а вон какая красивая, беленькая.

Да только шкурка шкуркой, а без ножа ни мясо разделать, ни шкуру выделать. Янира приставила друг к другу два обломка, словно надеясь на чудо. На ноже и раньше была какая-то подозрительная трещина, но, казалось, это просто неровность при ковке, в которую набивается грязь. А теперь клинок откололся вдоль практически до рукоятки, и то, что на рукоятке осталось, не толще ее пальца. Еще дырку в коже она этим обломком пропорет, кусок из котла выловит – ну и всего-то. Плохо дело.

Янира вздохнула. Как ни крути, а без помощи не обойтись. К Нарьяне она обращаться не хотела. Хоть джунгарка ей нравилась, очень нравилась. Да только есть у Яниры к Нарьяне другая просьба, поважнее. А вот к шаману можно и пойти, отнести масла.

Янира высунула нос на улицу. Юрта их на отшибе и, как другие, повернута входом на восток, потому перед ней только покосившаяся коновязь, и дальше – плавные увалы занесенных снегом низких холмов до самой поймы. Хоть первый месяц зимы еще не начался, в воздухе уже звенел сухой морозец, яркое солнце рассыпало на снегу белые искры.

Натянув одежду, далеко не такую теплую, как бы следовало при такой погоде, Янира выдохнула порешительней и отвязала от коновязи свою палевую кобылицу. К сожалению, коней пришлось привязать – вчера какая-то дебелая джунгарка, подбоченясь, долго и пронзительно верещала по поводу того, что их лошади, которые паслись стреноженными, но не привязанными, как и все прочие, поели-де траву на ее территории. Права она или нет, выяснять до возвращения Илуге они не решились. И сейчас голодные лошади, фыркая, тянули к ней огорченные морды. Янира мысленно пообещала себе, когда вернется, сгонять с ними на дальний выпас.

Холод ощутимо щипал щеки, колол пальцы ног в сапогах. Пригнувшись к теплой холке, Янира неслась как на пожар, рассчитывая, что по дороге не успеет совсем уж закоченеть, да и очаг она оставила… Кусок масла в берестяном кузовке, сплетенном Баргузеном, она приторочила прямо к седлу.

У юрты Онхотоя она лихо спрыгнула на землю, оставив лошадь пастись рядом с пегой лошадкой шамана. Один из помощников (они были как-то до странности похожи, и Янира все время боялась их перепутать) изумленно уставился на нее, потом кивнул. Значит, дома шаман.

Она вошла, машинально поклонилась онгонам. После яркого света глаза с трудом привыкали к полутьме. Онхотой возился с кем-то, распростертым у очага. Не оборачиваясь, кивнул.

– Что так торопилась, девица? Неужто боялась – молоко скиснет?

Надо же, узнал.

– Масло, – невпопад ответила она, успокаивая дыхание.

– Вот что, – обратился шаман к лежащему человеку. – От болезни твоей поможет водяная баня. Да пусть тебя кто распаренным багульниковым веником оходит. Да-да, вот по спине чтобы и по ногам, где болит шибче. Духов камлать не буду, не так все страшно-то. И не отнимутся у тебя ноги, дед. По весне лечить буду тебя. Как только листья на березе распустятся. Надо будет листьев набрать полный мешок, и ноги-то в мешок этот сунуть. Да так ночь проспать. Всю боль береза и вытянет.

– Ничего, до весны-то протерпим, – прогудел, вставая, дед. Нимало не стесняясь Яниры, натянул кожаную рубаху на все еще могучие плечи. Влез в штаны, зашнуровал сапоги, побагровев от напряжения, – видно, спина сгибалась плохо.

– Да ты не геройствуй, Сэху, – хмыкнул шаман. – Уж все-таки без малого девятью девять зим повидал, пора перестать перед девками-то рисоваться.

Янира почувствовала, что густой румянец заливает ее щеки.

– Это я рисуюсь? От кого слышу? – взревел дед, поднимаясь. Силы в нем, чувствовалось, еще не мало. Но, как ни странно, Янира не услышала за этим настоящей обиды. Эти двое просто поддразнивают друг друга.

– Дело у тебя какое, красавица? – все еще улыбаясь, повернулся к ней Онхотой. Дед за его спиной, кряхтя, продолжал одеваться.

– Д-да. – Янира заставила себя смотреть прямо. – Подскажи, есть ли у вас кузнец и как найти его. Нож вот сломала.