Обитель духа - Ольга Погодина

Когда Илуге через какое-то время обернулся, чтобы посмотреть, что происходит и утереть вспотевшую шею, он увидел, что под снегом, в замаскированных землянках скрывалось на удивление много приспособлений. Огромные железные противни с высокими бортами для выпаривания воды. Кирпичи. Длинные деревянные черпаки для помешивания. Формы для прессования, в которых соль формовалась в мерные бруски, которые на Пупе служили мерой веса и ценности одновременно. Куча хвороста и бревен, натасканная с округи, выглядела внушительно.

Дальше нужно было только поддерживать огонь и следить, чтобы вода не кипела слишком сильно, выплескиваясь через край. Илуге украдкой опустил в воду кончик пальца и облизал его – вода была горько-соленой. Кто-то вручил ему черпак и он принялся машинально помешивать дымящуюся воду.

Недалеко от них лежал сероватый, запорошенный снегом валун. Илуге с изумлением увидел, как Тулуй и еще двое воинов старательно утаптывают вокруг него снег, аккуратно обметают все рытвины и щербины. Из валуна проступило грубо обозначенное лицо, – должно быть, эзэд этого места. Ну, конечно, следует принести ему жертвы.

– Это Нон-Хохчи, Соленые Уши, – увидев, что Илуге вытянул шею, сказал один из воинов. – Нон-Хохчи чужаков не любит, шума не любит. Только от знакомых подношения принимает. Тулуй, смотри, знакомить тебя с ним поведет, а то засыплет Нон-Хохчи шахту-то.

– А почему? – невольно понизив голос, спросил Илуге. Воин, заговоривший с ним, был уже в годах, лицо сморщенное, как ивовая кора.

– Потому что Река Слез-то – вот она, под нами течет. Слезы-то людские ох какие соленые. Здесь она близко подходит, река-то. А Нон-Хохчи пожалел джунгаров, дырку в земле сделал, пускай соль берут, мясо солят. Узнает Эрлик, – что будет с Нон-Хохчи? А только опасно здесь – мало ли, что еще из мира Эрлика по реке прийти может… Ты, чужак, молчи лучше, пока здесь сидим, и в шахту не заглядывай. Старики говорят, оттуда чудище выпрыгнуть может.

Илуге покосился на шахту с опаской.

– Что, парень, напугали тебя уже? – подошедший Тулуй улыбался. Сердце Илуге подпрыгнуло, и он расплылся в ответной улыбке. Значит ли это, что вождь забыл нанесенную ему обиду?

– Не совсем еще. Вот к ночи, наверно, забоюсь.

– Если я хорошо вижу, то к ночи все мы так нажремся, что спать будем, даже если сам Эрлик заявится, – отвечал Тулуй, прищурясь. Проследив за его взглядом, Илуге увидел, что вернулись охотники. У каждого на бедре висели гроздьями увесистые тушки сбитых тетеревов.

Мужчины расселись кругом и принялись ощипывать жирные тушки, ничуть не кривясь от женской работы. Илуге невольно залюбовался их слаженными действиями: между ними чувствовалась дружность, спаянность, когда вместе любым делом заняться не зазорно. От желания стать частью этого молчаливого братства в горле застрял комок.

– Пойдем, беляк, – сказал Тулуй, подходя.

Его лицо против обыкновения было сурово, и Илуге торопливо поднялся на ноги. Вождь молча отвел его к камню, утоптал снег. Твердая рука пригнула шею Илуге к земле, принудив стать на колени, и по спине Илуге прокатилась дрожь, когда он почувствовал, сколько силы в этой руке. Такой и шею переломить можно, если нажать да повернуть…

– Не гневись, Хозяин, – тихо, нараспев, сказал Тулуй, – не чужака привели, не вора. Знает он твою тайну, Нон-Хохчи, как все мы знаем, но и хранить ее обещается. Обещай. – Рука пригнула его ближе к камню, прямо пред глазами оказалось выщербленное временем каменное лицо. Илуге ощутил исходящую от камня волну – недобрую, настороженную. Шея под жесткой рукой Тулуя мгновенно вспотела.

– Клянусь, – хрипло выдавил он.

– Слюной камень помажь, – приказал Тулуй, – чтобы Нон-Хохчи понял, что ты живой, не оборотень. И чтобы узнал… коли вернешься.

Вождь будто споткнулся на последней фразе. То ли ему мороз вздох перешиб, то ли… В груди Илуге что-то неприятно шевельнулось.

Он послушно выполнил приказ, поднялся на затекших ногах. Тулуй улыбался ему спокойной дружелюбной улыбкой.

«Заяц трусливый! – обругал себя Илуге и постарался улыбнуться в ответ. – Уже то, чего нет, мерещится!»

Когда вода выкипела больше, чем на две трети, а это было уже в сумерках, рассол слили в один противень, а освободившиеся вновь наполнили водой из шахты. На этот раз Илуге помогал тащить бадью, с некоторым содроганием ожидая, когда край бадьи покажется из черной ямы шахты. Таскать полные бадьи, даже вдвоем, по неровному неутоптанному снегу оказалось ничуть не легче.

Костер пылал ярко. Вблизи него по лицу и рукам расползалось блаженное тепло, ноздри щекотал запах насаженной на вертела птицы. Илуге уже представлял, как зубы вонзятся в мягкое, белое, истекающее соком мясо с хрусткой золотистой корочкой…

Как-то так получилось, что он опять оказался рядом с вождем. Стараясь не навязываться, он с завистью глядел, как Тулуй поддразнивает туповатого Чонрага, невзначай бросает похвалу охотникам, от которой те сразу приосаниваются. Джунгары весело и лениво перебрасывались шутками, грелись у костра. Напряженность, сквозившая в них за время похода, растаяла без следа, и теперь над лагерем повисла та особая атмосфера, какая бывает только в настоящем мужском походе, среди хорошо знающих друг друга людей: грубовато-веселая и по-настоящему дружеская. Илуге купался в этом незнакомом для себя чувстве, как воробей в пыли.

Наконец можно было есть. Тулуй, которому подали вертел, по одной снимал тушки, разрывал их и раздавал куски, передаваемые по кругу. Илуге досталась нога с жирным шматом мяса на бедре – хороший кусок. Дочиста обглодав кость, он облизал руки, чувствуя, как вождь смотрит на него.

– Смотри, беляк, костьми не подавись, – шутливо сказал Тулуй. – Еще десять дней здесь будем. Добычи в лесу много, каждый день так будем есть. Разжиреем, как тарбаганы к зимней спячке. Не боишься разжиреть?

– Не боюсь. – Илуге хмыкнул, пытаясь себе это представить.

– А заскучать не боишься? – Вождь наклонил голову, оставив глаза в тени, поэтому прочесть что-то в них было невозможно. – Десять дней будешь воду таскать да лить, да палкой мешать – скучно ведь оно!

– А я песни петь буду, – расхрабрился Илуге, чтобы пошутить. – Громко.

– Громко нельзя, Нон-Хохчи не любит, – посерьезнел Тулуй, и Илуге спохватился: тьфу, дурак, говорили же ему! Кивнул.

– Нон-Хохчи только тихую песню любит. Вот такую, – с этими словами Тулуй достал из-за пазухи коротенькую дудочку с пятью темными отверстиями и резным мундштуком. Подул в нее, выдувая тихий, нежный, завораживающий звук. В этом лесу он звучал, как неведомое заклинание. Пальцы Тулуя прижимали отверстия, и звук менялся, не теряя, впрочем, своего завораживающего, тягучего очарования.