Новый Мир ( № 5 2005) - Новый Мир Новый Мир

“Священная книга оборотня” — продолжение и, судя по всему, завершение цикла романов о поколении “П”, куда входят “Чапаев и Пустота”, “Generation ‘П‘”, “Числа”. Это именно тетралогия (по логике соположения частей напоминающая форму сонета), или “московский квартет”, который как единое целое сопоставим с ранним курортно-приморским секстетом философических притч “Жизни насекомых”. Роман “Generation ‘П‘” слишком узок по набору персонажей, чтобы быть по-настоящему поколенческим, в сумме же получается весьма широкий охват социальных типов искателей истины и их путей-дорог.

Первый такой персонаж из “Чапаева и Пустоты” — некто Петр Пустота, выражаясь словами Пелевина (из его статьи “Джон Фаулз и трагедия русского либерализма”), один из “совков” — людей, которые “не принимают борьбу за деньги или социальный статус как цель жизни”. В основе действия довольно распространенный сюжет (ближайший образец “Загадка доктора Хогинбергера” М. Элиаде) о мистике, который в результате некоего самостоятельного тренинга вступает в телепатический контакт (что дает повод автору сюжетно развить метафору сна о бабочке Чжуан-Цзы) с подлинными учителями, с этого момента руководящими его дальнейшим совершенствованием, к кому он в конце концов и уходит — из дурдома девяностых в любимую “внутреннюю Монголию”. (В тех же пространствах блуждают по ложным путям измененных состояний сознания бандиты, коммерсанты и некоторые другие представители того же поколения.)

В романе “Generation ‘П‘” на первом плане мир рекламщиков и политтехнологов, “не совков”, выбравших деньги и пепси. Главный герой, Вавилен Татарский, — тоже поэт, как и Петр Пустота (и как, забегу вперед, героиня “Священной книги оборотня”), и потенциальный мистик, — под давлением социума избирает тупиковый путь служения многоликому Маммоне-Иштар-Оранусу (тут пригодились его литературные таланты и дар медиума) и уже не может увидеть в своем друге детства, Гирееве (подобно Пустоте ведущем сознательный поиск иного пути и, по всем признакам, имеющем доступ к “Традиции”), ничего, кроме старой майки да пустых бутылок (запой также был атрибутом и Чапаева — учителя Петьки). Итак, опять бродячий притчевый сюжет, но противоположный “Чапаеву и Пустоте”, — теперь об учителе, который не был узнан потенциальным учеником, наложенный на сюжет о непослушном ученике мага (неизбежная “гибель” этого псевдоученика произойдет в “Священной Книге оборотня”).

В “Числах” представлены те сферы обыденности, где возможностей ответа на вопрос “Что такое настоящая природа человека?” еще меньше, хотя, конечно, “каким бы жалким ни было состояние обычного человека, возможность найти ответ у него все-таки есть” (“Чапаев и Пустота”). Главный герой-банкир и его антагонист — оба тоже интуитивные мистики (“Степа, как и большинство обеспеченных россиян, был шаманистом-эклектиком”), служители некоего личного (каждый своего, но взаимоисключающих) магического культа чисел (вполне естественного для банкиров), но их поиск абсолютно утилитарен — средство ответить на вопрос, как делать деньги успешнее, чем конкуренты. Развивается сюжет об исполнении пророчества, где возможность истинного знания (точнее, его присутствие в мире) олицетворяет прорицательница Бинга. Интрига состоит в том, что под воздействием опасности (подробнейше прописанный у Кастенеды прием воздействия на ученика) у героя появляется возможность найти настоящий выход (какой был найден Петром Пустотой под Алтай-Виднянском), но задать правильный вопрос некому. Напоминающий своими разговорами учителей из предыдущих романов гадатель Простислав — осведомитель ФСБ, образчик ложного мастера. Наступление предсказанной жизненной катастрофы героя — момент истины, кульминация и окончание романа. Две противоположные магические стратегии аннигилируют, антагонист гибнет, Степа уезжает в иное географическое и социальное пространство.

Структурно роман “Священная книга оборотня” подобен “Чапаеву и Пустоте”, но имеет иной масштаб: движение по истинному пути предстает как явление, не ограниченное в пространстве и времени. Вновь представлена успешная пара “учитель и ученик” на истинном пути, причем ученик достигает полного совершенства, но здесь же показан нисходящий путь последователя черной магии. Очень похожи в обоих романах рассказчики-поэты, повествование ведется от первого лица и представляет собой их записки — цепочку обстоятельств от некой точки бифуркации, после которой события приобретают вид предопределенного движения к финалу. Но героиня “Священной книги оборотня” уже не человек — это персонаж из китайской мифологии, лиса по имени А, оборотень, живущий едва ли не от начала мира (ее независимость от пола — аллегория “продвинутого” мистика). В результате тысячелетней подготовительной практики, в которую посвятил ее загадочный учитель, Желтый Господин, она находится на пороге достижения окончательного результата — трансформации в состояние “сверхоборотня”. Для продления вечной молодости лбисы кроме обычной пищи должны потреблять человеческую энергию, особенно сильно выделяющуюся во время полового акта, обычно не реального, а внушенного лисой своей жертве. Ради этого лиса А почему-то подрабатывает гостиничной проституткой (рискованный способ охоты, если еще учесть, что ей приходится прятать хвост), а в свободное время занимается самоусовершенствованием. Интересно, что именно оплошности лисы в проведении ее практик (в первом случае она теряет контроль над клиентом, а во втором — упражняясь в негневливости — над своими эмоциями) оказываются поворотными моментами сюжета. В результате она оказывается в большой опасности (последнее испытание адепта), попав в лапы своего антагониста — эфэсбэшного генерала Саши Серого, еще одного поколенческого персонажа — искателя истины, представляющего в тетралогии силовые структуры (как и Татарский, продвинутого по службе столь высоко именно за свои особые способности), оказавшегося в результате своих поисков не тем “принцем” (понятно, не финалистом компьютерной игры, а упомянутым индийским царевичем из рода Шакья), кем хотел стать в молодости, а оборотнем-волком-в-погонах, практикующим со товарищи темный шаманский культ. Вблизи смертельной опасности, как и положено по обряду посвящения, героиню ждет чудесное спасение. Через “любовь” к “волколаку” из тайной полиции постигает она заветную последнюю практику, завершающую земной путь лис, — тренинг (“хвост пустоты”, или “безыскусность”), который и сообщает в конце своих заметок в виде инструкции во благо всех живых существ.

Итак, “Священная книга оборотня” отведена в основном технической стороне постижения истины. Впрочем, и вся квадрига романов представляет собой в некотором смысле “практики”. Так, в “Чапаеве и Пустоте” некий выдуманный автор предисловия, упомянув, что из оригинала исключены описания ряда магических процедур, представляет дальнейший текст как “фиксацию механических циклов сознания с целью окончательного освобождения от так называемой внутренней жизни”. Но поскольку подобная фиксация уже сама по себе есть одна из известнейших магических процедур, то можно предположить, что не только для Петра Пустоты, но и для лисы А их повествования лишь побочный продукт их продвижения к цели. И правда, поскольку вновь открытый лисой А тайный древний метод занимает в ее изложении вместе с комментарием две с небольшим страницы, то все остальные триста с гаком можно объяснить только как подобную процедуру — перед уходом героиня освобождается от впечатлений, чувств и других “предметов ума” своего последнего земного периода жизни. Один механический цикл сознания следует за другим — то, что Лиса говорит банальности, признает и сам автор в интервью “Известиям”, но тбо, что она сообщает читателю о Набокове, ее любимый писатель вполне бы мог включить в свое знаменитое определение пошлости. Парадоксально, но чем более механичен такой текст, тем больше будет он походить на поток сознания, — поэтому в том, что “Священная книга оборотня” изрядно однообразна и затянута, видимо, заключено для автора достоинство правдоподобия. Увы, правдоподобие в передаче пустой болтовни и в обилии матерщины — слабое утешение при чтении десятков скучных страниц.

Вот тут-то и возникает основной вопрос пелевиноведения и пелевинознания. Чем являются его произведения для самого автора? Собственно, по отношению к произведению можно насчитать два основных типа писателей: тех, для кого их произведение — самоцель, которой служит вся остальная жизнь, и тех, для кого текст — только средство, служащее какой-то иной цели. Если же из обширнейшего списка целей духовной сферы выбрать уже заявленную мной вначале религиозную, то здесь тоже видятся два варианта: являются ли эти романы для автора только средством донести до читателя свои взгляды — или такими же процедурами, как и для его персонажей. Если верно последнее, то это проясняет многие особенности текстов Пелевина. Например, их густая цитатность на всех уровнях — это своеобразная техника освобождения сознания автора от накопленного там интеллектуального багажа. Как говорит сируфф в “Generation ‘П‘”: “Человек по природе прекрасен и велик… А мусор — это и есть его незнание. Это identity, которой на самом деле нет. Человек в этой жизни присутствует при сжигании мусора своей identity”.