Окаянный груз - Владислав Русанов

– Ну, извини, пан Юржик, – улыбнулся медикус. – Где там наш кулеш?

Парень спрыгнул с телеги, потянулся.

И остолбенел…

На толстом суку притулившегося обок дороги граба болтался Миролад. Босые ноги не доставали до земли каких-то двух аршин. Голова с посинелым лицом склонилась к плечу, багровый язык вывалился из рта.

– Еще один…

– А ты что хотел? – жестко произнес пан Бутля. – Ежели бы не они с Квирыном, глядишь, и Стадзик живой бы остался. И Хмыз. Предателю прощенья нет.

Ендрек вздохнул:

– Ладно, пошли.

Есть как-то сразу расхотелось.

– Не грусти, студиозус! – Юржик потрепал его по плечу. – Дальше поедем не как изгои. Пани Либушка обещалась до Очеретни проводить. А на Очеретинских порогах завсегда можно к купеческому стругу пристать. Нас-то теперь мало. Заводных коней сговорились продать – вот и плата за перевоз. До самого Искороста доедем. Представь только – сидишь, за борт плюешь, а версты назад ползут и ползут.

Ендрек представил. Ему понравилось. Он повеселел и отправился следом за Юржиком к костру, где гоготали уже вперемешку хоровчане и малолужичане.

На раскачивающегося под легоньким ветром Миролада он старался не глядеть.

Глава двенадцатая,

из которой читатель узнает много интересных сведений об особенностях речного пути по Стрыпе, о нежданной-негаданной встрече старинных врагов, о пробуждающихся в миг опасности способностях и, наконец, всю правду о содержимом пресловутого сундука

Изрядно поредевший отряд пана Войцека встретил осень на Хоровских порогах. Тяжелый и неповоротливый струг капитана Авцея назывался нежно и красиво – «Ласточка». Длинная посудина несла две мачты – одну посередине палубы, а вторую, полого наклоненную вперед, – на носу. Черные просмоленные борта, сшитые внакрой. Высокие штевни, передний украшен вырезанной из дуба головой коня.

Корабль держал путь из Морян. Там он доходил до самого устья Стрыпы – верст на двести восточнее Таращи. Там городов и больших поселков не было, лишь маленькие рыбацкие деревушки, затерянные в длинных песчаных дюнах. Зато местные жители охотно меняли привезенные капитаном ножи, веревки, горшки, сети, изделия искусников-столяров из-под Искороста на вяленую, сушеную и соленую рыбу. На вес золота ценилась чистая, белая соль, добываемая в горах, неподалеку от того же Искороста. Моряне могли, само собой, пользоваться и своей. Для этого прокапывали узкие канавы, через которые море заливало в прилив мелкие рукава старых рек – лиманы. Остальную работу делало жаркое летнее солнце, солеварам оставалось лишь ломать подсохшую корочку, достигавшую иной раз толщины до пол-аршина, и складывать ее в корзины. Только вот беда – засоленную местной солью рыбу на западе покупали неохотно – горчит, морской водой отдает. Вот и мотался капитан Авцей – сухой, подвижный старичок с полностью седой головой и загорелой на солнце до оттенка мореного дуба кожей – туда-обратно. В один конец соль, в другой – соленую рыбу. Не считая сопутствующего товара – плодов кузнечного, гончарного и столярного ремесел.

С живым грузом он связывался неохотно. Потому и на вежливую просьбу сотника Либушки Пячкур ответил сперва столь же вежливым отказом. Других стругов не ожидалось – серпень еще, не сезон. Вот в вресне пойдут струги вверх по течению, повезут в Угорье рожь, просо, ячмень.

Пани Либушка насупилась, а потом отозвала Авцея в сторонку и что-то долго шептала в заросшее жесткими волосами ухо. Капитан ежился, поводил плечами, как лошадь, сгоняющая со спины овода подергиванием шкуры. Потом кивнул.

– Чем же ты убеждала его, пани Пячкур? – поинтересовался Войцек при прощании.

– Да так, напомнила кой-чего из прошлых лет. Как один жадный старичок не хотел бросать груз и удирать в Очеретню, под защиту стен… По чьей милости Либоруш на гаутскую стрелу напоролся… Да рассказала, сколь опасны нынче берега Стрыпы. Оба берега. До сего лета мы хоть левый берег держали под присмотром, а кочевники уж на своем творили что хотели. Теперь по милости королей да гетманов левый берег тоже голый. Приходи, бери что захочешь. А тут шесть сабель лишних… Вернее, пять сабель да одна мочуга. Никуда не денется Авцей. Покряхтит, а после еще благодарить будет.

Капитан и вправду кряхтел, ходил, скреб просмоленными пальцами редкий венчик волос на затылке, разговаривал с перевозчиками – то бишь с мужиками, которые струги вокруг порогов по загодя уложенным бревнам катают. Долго вздыхал. После спросил пана Войцека, сколько тот ему заплатит.

Выручка за угорских коней, приведенных в Очеретню, позволила Меченому не скупиться. Мешочек с двумя десятками серебряных корольков, нежно звякнув, лег в ладонь Авцея. Капитан даже не сразу взял в толк слова пана Войцека, что, мол, это пока задаток, а остальное получит он в Искоросте. А когда уяснил, малолужичане стали самыми дорогими гостями на «Ласточке».

Коней подняли по наклонному настилу на борт корабля и завели в открытый трюм. Ендрек поразился, увидев его. Эдакая дыра в палубе, готовый загон – для семи коней вполне хватило места. Раньше студиозус плавал на кораблях северян, все больше руттердахцев. Там судов с открытыми трюмами не строили.

Телегу разобрали. Не полностью, конечно, но сняли колеса, дышло. Кряхтя, затащили сундук – если бы не Лекса, могучий, как два карузлика сразу, пожалуй, не справились бы.

Кроме шести человек малолужичан, с паном Войцеком во главе, на «Ласточке» возвращались домой два десятка плотогонов из Угорья. Всю зиму они валят лес, в горах аж за Дерно, благо морозы на склонах Отпорных гор случаются такие, что топоры лесорубов звенят и, кажется, вот-вот искру высекут. Бревна очищают от сучьев и скатывают вниз, к верховьям Стрыпы и ее притоков – Быстрецы, Звияча и Коленца. По весне, с половодьем, реки подхватывают их и несут по течению в Искорост, Хоров, Таращу. Плотогоны ставят шалаши поверх прочно скрепленных лесин и даже костры разводят без опаски. Так и плывут… Месяц, другой плывут. Стрыпа – река неспешная. Хотя и широкая, и полноводная. А возвращаются с оказией, нанимаясь гребцами на купеческие суда. Двойная выгода: угорцы-плотогоны едут бесплатно, лишь за харчи и работу, а купцам не нужно постоянных гребцов содержать – их на пути вниз по реке пришлось бы кормить просто так.

Плотогонам повезло. Всю дорогу от Очеретни до хоровских порогов дул сильный восточный и юго-восточный ветер. Треугольный парус «Ласточки» – понимающие толк в корабельном деле называют такие паруса «косыми» – вспучивался и тащил тяжеленное судно вперед и вперед, давая возможность людям отдыхать и заниматься своими делами, к вящему неудовольствию капитана, привыкшего, чтобы все были при работе.

Курс Авцей держал ближе к левому берегу. Злился и ругался почем зря. От Очеретни до Хорова река выгибалась таким манером, что прилужанский берег был отлогим – того и гляди, на мель налетишь. Хотя и кормщик Яраш, и сам Авцей водную дорогу знали как свои ладони, а все же опасались.

Рука пана Войцека стала заживать на удивление быстро. Шевелить пальцами он смог уже на третий день после Куделькиной колдобины, еще когда сговаривался с Авцеем. Ближе к Хорову он попробовал, несмотря на предостережения Ендрека, взяться за саблю. Сперва просто махал, привыкая к весу оружия, потом припоминал сложные связки: укол – защита – удар – батман. Часто останавливался, хмурился, растирал предплечье и начинал сначала.

А когда проходили Хоровские пороги и бородатые артельщики поволокли струг по выглаженным до блеску бревнам-каткам, Меченый предложил Граю переведаться в учебном поединке. Ох и красивая же схватка вышла! Противники встали друг против друга, держа по сабле в каждой руке. А потом взорвались вихрем ударов, отбивов и финтов. Плотогоны и малочисленная команда «Ласточки» – вместе с капитаном и кормщиком их насчитывалось всего шестеро – глядели, разинув рты. Качали головами укоризненно, цокали языками – порубежники рубились на боевом незатупленном оружии. Иного ни один, ни второй не признавали.

Пан Бутля качал головой и объяснял Ендреку все движения. По его словам выходило, что к левой руке пана Войцека еще не вполне вернулась ловкость, а не то быть следопыту мелко нарубленному после первого же десятка выпадов. Однако сам пан Шпара остался доволен. Сказал, что не чаял уж и при двух руках остаться, а тут такое счастье.

– В-видно, славно в Руттердахе сту-у-удиозусов учат, коль так лечить умеешь! – улыбнулся он, что само по себе за последний месяц было великой редкостью. – Что ж то… тогда ваши профессора умеют?

Ендрек не нашелся что ответить, пожал плечами. Для него самого чудесное исцеление пана Войцека явилось полнейшей неожиданностью. Как могли срастись изодранные в клочья сухожилия и мышцы, криво сложенные Беласцями, нашедшими пана Войцека, измочаленного медведем, который тоже, к слову сказать, живым не ушел? Обычно, если рана начала заживать неправильно, то ничем помочь нельзя… И никакой самый мудрый и опытный профессор не спасет. Парень прямо так честно и сказал.