Современный болгарский детектив - Андрей Гуляшки

Женщина — неопределенного возраста, бесплотная, с широкой улыбкой скелета. Голодные глаза. «Недоедает, — подумал Стамен. — Вот уж мода...» Женщина легко ступила на груду слежавшихся камней, которую давно надо было бы убрать, и несколько раз щелкнула дорогим фотоаппаратом.

— Поговорим? — Молодой человек достал пачку сигарет с золотой маркой.

Стамен сунул пальцы в верхний карман, вытащил свою мятую грязную пачку.

— Кашляю от импортных, — пояснил он.

В тихом тенистом уголке — несколько старых деревьев, чудом уцелевших. Здесь есть чешма и два стола. Во время обеда любители играют здесь в беллот, но сейчас вокруг ни души. Выложив на стол микроскопических размеров магнитофон, юноша делает пробу: «Я — Спартак, я — Спартак», будто на военных учениях. Улыбается сладко, лицо белое, глаза круглые, темные, ласковые, волосы расчесаны на пробор. Зефире бы такой тип понравился — похож на артистов с ее открыток. Нахмурив брови, Стамен ждет вопросов. Курит, смотрит на стройку, узкие неровные полосы которой замыкаются, как звенья цепи, где-то далеко по сторонам.

— Расскажи немного о себе, — просит молодой человек, а женщина щелкает фотоаппаратом еще несколько раз. Даже когда она садится, вытянув ноги и скрестив руки, она все равно начеку. Как нанятая свидетельница.

— О своем прошлом, бай Стамен. Поучительно для молодежи...

Бай Стамен презрительно усмехнулся: тех, кому нужно поучение, ведь не заставишь его прочесть... Что ж, он расскажет, как с малолетства, с тринадцати лет, столкнулся с железом, оно хоть и строптивое, но по-своему предано человеку. И зависит от мастера: сумеет тот понять и полюбить его, познать его магию — дело будет. Поверье есть, что руда — это останки людей, изгнанных своими мачехами, но собрать их в одно целое, да в горячий цех, дав в руки крепкой бригаде, — обретет руда вторую жизнь, полноценную, полезную. А если мастер ничего не стоит, то явятся мачехины дети второй раз в этот мир искалеченными, еще более униженными, чем прежде...

— Расскажите нам что-нибудь о своем детстве, — просит гость.

— Детство? — спрашивает Стамен Юруков.

И идет пешком по жесткой каменистой почве, слышит звон в сельской кузнице, видит руки своего отца, преданные железу и огрубевшие настолько, что уже не похожи на человеческие... Запах кислоты, ядовитый дух примитивного огнища, хриплые вздохи мехов, журчанье воды, охлаждающей с мученическим покорством грубые куски металла, которые несут на себе следы огня и тяжесть молота...

Стамен проглатывает все это, как шершавый ком, кадык его прыгает. И говорит сухо: дескать, помогал отцу в кузнице, потом продавал садовые инструменты на базаре. С тех пор научился отличать людей разумных от неудачников, добряков от профессиональных мошенников. И осталось это умение до сего дня — поэтому так трудно подбирать людей в бригаду.

— Много даю и многого хочу в ответ. Народ разный, — добавляет он и задумывается.

— Расскажи немного о бригаде.

— Что?

— Тебе лучше знать...

Молодой человек обменивается взглядом со «свидетельницей», барабанит пальцами по суковатому столу. Недоволен. Еще того хуже — разочарован. Ему дают целых три колонки в газете, как и полагается для передовика стройки, а он едва сможет набрать три страницы, включая описание окружающего пейзажа.

Газетчик оглядывается — холмы, изрытые машинами, каменоломня, выжигающая глаза блеском слюды, деревья, обглоданные ветром. М-да, пейзаж.

— Скажи несколько слов о бригаде, бай Стамен. Что у тебя за люди, какой-нибудь случай, что-нибудь эдакое...

— Ничего особенного. Здесь как и везде. Люди женятся, рожают детей, потом умирают. Есть у нас и кладбище — вон оно, за теми вербами, а если есть кладбище, значит, неподалеку человек забил свой кол и уже не вытащит его из земли... А мои из бригады — люди энергичные, очень трудолюбивые. У меня работают три женщины...

— Женщины? — воскликнул молодой человек. — И как они справляются с железом?

— Одолевают.

— Почему бы им и не справиться с железом? — ехидно спрашивает женщина и снимает ноги со стула. — Мы космос покорили, а тут — железо! Дело в характере...

— Железо — старая-престарая матерь человеческая, — замечает Стамен.

И тонет в открывающемся перед ним просторе, уходит в себя, словно глухой, и всем своим существом впитывает тени, будто и они из железа и пыли, которая ложится толстыми неровными слоями. Она жаждет дождя, эта пыль, и легких дымков, окрашивающих в коричневое скалы и камни, сухую траву, истоптанную колесами машин и человеческими ногами. В котлованах — живая земля, бывшее пастбище, постройка, кривая дорожка, колючая ограда — все обманутые в своих надеждах, что будут пребывать на этом месте во веки веков. Под одним и тем же небом... Что за чудо? Самые непрочные вещи — тени, ветер, пыльные вихри, сломанное дерево и разрушенная овчарня — так прочно вошли в его жизнь, даже в сны его, точно он летит над разбитой землей и покосившейся крышей, над каким-то вечным землетрясением.

— Я все еще в начале, — пробормотал Стамен, и журналист жадно хватается за это признание.

— В каком начале?

— В начале стройки... Все равно, что в начале жизни.

— Дети у вас есть?

— Один, — отвечает Стамен неохотно.

— Мальчик?

— Девочка...

— А! — восклицает женщина. — Верно, и она будет работать на стройке, когда вырастет? Так уж заведено!..

— Не будет, — прерывает ее Стамен.

Женщина удивляется, подсказывает:

— Так уж заведено, правда?

— Она не будет работать на стройке, — твердит Стамен. — Она рисует.

— Сколько ей лет? — любезно спрашивает молодой человек.

Магнитофон пощелкивает — сердцебиение робота...

— Пятнадцать.

Человек вдруг оживился, заспешил, сказал, что еще немного походит по стройке, потом перекусит в ресторане. А сейчас — спасибо, если будет надо, найдут, отнимут у него еще несколько минут...

Стамен посмотрел на часы — целый час пролетел! — и кивнул обоим. Люди из другого мира, что с них возьмешь, и молодые вдобавок ко всему... И пошел в цех, к своей большой работе, к своей ответственности и заботам.

Столовая облицована оранжевой кожей, скатерти в белую и оранжевую клетку. Все легко, весело, как на летнем празднике. На десерт мороженое, тоже оранжевое.

Стамен выбирает стол возле окна, поправляет сбившуюся скатерть — пальцы онемели, он их не ощущает. Злится — жена замешкалась, выбирая, наконец пришла, на подносе у нее два супа, яичница в сковородках, мороженое. Стамен шарит по сторонам глазами, смотрит на часы. Жена, понимая его без слов, говорит как-то заносчиво:

— У нее — важная работа... Обедать будет с журналистами. В городе.

Стамен вытаращил глаза:

— Как — с журналистами?

— Так. Пригласили ее. По-человечески...

Стамен, махнув рукой, вскакивает. Выбегает через кухню. В машине еще есть бензин. Выжимая педаль газа, Стамен заворачивает в чистое поле — твердое, удобное для больших скоростей. Проглатывает четыре километра за несколько слепых минут.

Он входит в ресторан с черного хода. Закупщик, заметив его, приглашает:

— Заходи, бай Стамен, есть у нас пиво, экстра качество...

— Где журналисты?

Тот заговорщически кивает, показывая на гостиную. Стамен бесшумно подходит к занавеске, чуть-чуть отодвигает бархат, заглядывает одним глазом (глаз этот сверкает от страха и безумной тревоги).

Красный шелк по стенам, подсвечники, словно из фальшивого серебра. Настоящий притон... На столе — баранья нога, зажаренная до коричневого цвета. Вино из погреба в запотевшей бутылке. Тревожное око поглощает подробности. Незнакомая женщина с веснушчатым веселым лицом, засучив рукава, разрывает пальцами мясо. Нежное, сочное мясо... Маникюр у нее перламутровый, как хрящи в баранине. Журналист виден в профиль — довольный, руки так и ходят от полной тарелки к бутылке и обратно... Облизывает палец, точно у себя дома за столом. Женщина-фотограф ест деликатно, ножом и вилкой, как на банкете. Зефира сидит спиной к отцу. Маленькая головка с длинными прямыми русыми волосами — такими рисуют фей в ее детских книжках. Фея протягивает слабую руку, такую нежную, что, кажется, косточка просвечивает. Берет рюмку с вином... Стамен отодвигает занавес и выходит на сцену, освещенную свечками. Изумление, неприятный блеск в глазах журналиста. Незнакомка быстро проглатывает мясо, которое поднесла двумя пальцами ко рту. Вытирает салфеткой лицо — в ресторане жарко, лицо блестит от пота.

— О, бай Стамен! — журналист опомнился, голос у него веселый.

— Стамен Юруков, — раздраженно говорит тот и садится на свободный стул — как подкошенный. Рук он не чувствует. Но протягивает руку и берет рюмку Зефиры.

— Рано ей еще пить, — хрипит он, ни на кого не глядя.

Женщина улыбается — лицо ее будто создано для вечной улыбки. Говорит успокаивающе:

— Мы совсем немного — как причастились.