Воспоминания о монастыре - Жозе Сарамаго

Наконец отправляется Балтазар домой тою же тропинкой, которой поднялся на холм, скрылись за откосом строящийся монастырь и остров Мадейра, если бы не сыпались постоянно сверху камни и комья земли, можно было бы подумать, что никогда не выситься на холме ни базилике, ни монастырю, ни королевскому дворцу, перед ним снова всего только Мафра, такая же невеличка, какою была веками, может, теперь чуть побольше стала, чем во времена римлян, они и постановили, что быть здесь селению, зерно будущей Мафры в землю бросили, такою была она во времена мавров, которые пришли столетия спустя, и возделывали огороды, и сажали сады, от коих мало что осталось, а потом пришло наше время, мы сделались христианами по воле того, кто правил нами, ибо, если и бродил Христос по свету собственной особой, до наших мест он не дошел, а дошел бы, стал бы ему Голгофою холм Вела, сейчас строится там монастырь, может, это то же самое. И поскольку так крепко задумался Балтазар над всеми этими религиозными премудростями, если только и впрямь все эти мысли принадлежат Балтазару, но его ведь не расспросить, вспоминается ему отец Бартоломеу Лоуренсо, само собою, он не в первый раз про него вспоминает, когда остается он наедине с Блимундой, только и разговору, что о священнике, Балтазар вспоминает его и чувствует, как заныло сердце, он корит себя, что обошелся с ним так грубо там, в горах, в ту страшную ночь, такое чувство, словно брата больного побил, я же знаю, что он священник, а сам-то я кто, даже и не солдат больше, но ведь мы с ним одногодки и делали одно дело. Твердит Балтазар про себя, что, как только сможет, вернется туда, где кряж Баррегудо и гора Монте-Жунто, поглядеть, на месте ли машина, ведь могло же случиться, что священник вернулся тайком и улетел один-одинешенек в те края, где изобретения поощряются в большей мере, чем у нас, сказать, к примеру, хоть в ту же Голландию, страну, весьма благоприятствующую всякого рода феноменам по части воздухоплавания, чему доказательством послужит история некоего Ханса Пфааля,[77] каковой в наказание за некоторые незначительные прегрешения до сих пор вынужден проживать на Луне. Разумеется, Балтазар обо всем этом ведать не ведал, более достоверна, в частности, история о том, как два человека побывали на Луне, мы все их там видели, и Ханса Пфааля они не встретили, может, плохо искали. Поскольку с дорогами на Луне трудно разобраться.

Здесь, в Мафре, с дорогами куда легче. От рассвета до заката Балтазар, а вместе с ним многие другие, семьсот, тысяча, тысяча двести человек, грузят в тачки камни и землю, Балтазар крюком поддерживает черенок лопаты, правая рука за пятнадцать лет привыкла к тому, что требуется от нее тройная сила и тройная сноровка, а затем начинается бесконечная процессия Corpus homini,[78] сбрасывают по откосу строительный мусор, и сыплется он не только на заросли кустарника, но и на возделанные земли, на огород, существующий со времен мавров, пришел ему конец, горемыке, столетия за столетиями давал он людям упругую капусту, дышащий свежестью салат, майоран, всяческие овощи и травы, самые ранние, самые лакомые, а теперь все кончено, не побежит больше вода по этим оросительным каналам, не придет огородник напоить истомившуюся от жажды грядку. Воистину, вертится земной шар, но людям, что живут на нем, приходится не то что вертеться, изворачиваться, может, тот, кто только что опорожнил тачку, из которой покатились по откосу камни, подскакивая и крутясь, и посыпались комья земли, сперва те, что покрупнее, может, он и есть огородник, ухаживавший за этим огородом, только навряд ли, на глазах у него ни слезинки.

Проходят дни, недели, а стены почти совсем не растут. Сейчас солдаты ведут подрывные работы на крепчайшей скале, от нее был бы прок и были бы возмещены все тяжкие труды, если бы камень ее сгодился, как всякий прочий, для того, чтобы возвести стены, но камни эти, достающиеся нам с такими муками, стоит их отделить от породы, растрескиваются и крошатся и в скором времени рассыпались бы в пыль, если б не грузили их на тачки и не выбрасывали. Перевозят грузы и на двуколках, впрягают в них мулов и нередко перекладывают лишку, а поскольку последнее время шли дожди, животные вязнут в жидкой грязи, откуда в конце концов выволакивают груз под ударами хлыста, что сыплются им на спину, а то и на голову, если Бог не призрит, хотя ведь делается-то все это на пользу и во славу Божию, а потому, как знать, может, он и нарочно глаза отводит. Люди с тачками меньше груза берут, а потому и не увязают так глубоко, к тому же из бросовых досок, остатков отслуживших лесов, они сделали мостки, но мостков на всех не хватает, вот и идет война, кто кого обгонит, а если пришли вровень, кто первым опорожнит тачку, а там, глядишь, пошли пинки и подзатыльники, а то и расколотые доски замелькают в воздухе, но тут подоспеет солдатский патруль, обычно его появления достаточно, чтобы остудить пыл, а если нет, солдатики вытянут драчунов по спинам разок-другой, как мулов.

Идет дождь, но не настолько сильный, чтобы работы прекратились, только каменщикам приходится сделать перерыв, ибо вода размывает штукатурку, застаивается в толще стен, потому-то и уходят каменщики под навесы, ждут, когда небо прояснится, а вот каменотесы, у них работа тонкая, всегда под крышей трудятся, обтесывают камень для кладки, высекают орнаментальные части, может, они тоже предпочли бы отдохнуть. Им-то все равно, медленно поднимаются стены или быстро, им нужно воспроизвести на камне узор, каннелюры, аканты, фестоны, пальметты, гирлянды, когда работа над глыбой закончена, грузчики на шесте и канатах уносят ее в кладовую, где она будет храниться вместе с остальными, а когда подойдет пора, таким же манером переправят ее на место постройки, а если окажется она слишком тяжелой, пойдут в ход лебедка и наклонная плоскость. Но у каменотесов то преимущество, что работа им всегда будет, и в вёдро, и в ненастье, и они всегда зарабатывают свои деньги здесь, под черепичной кровлей, они белы от мраморной пыли, ни дать ни взять дворяне в пудреных париках, тук да тук, тук да тук резцом и молотком, работа для тех, у кого есть обе руки. Сегодняшний дождь не настолько сильный, чтобы надсмотрщики позволили укрыться под кровлей всем работающим, хотя бы тем, кто работает с тачками, им не так везет, как муравьям, ибо муравьи, почуяв, что надвигается дождь, прячутся у себя в муравейнике, они ведь не люди, чтобы работать под дождем. Но вот со стороны моря, нависая над полями, близится темная водяная завеса, люди бросают свои тачки, не дожидаясь приказа, и прячутся под навесами либо прислоняются к стенам, и зря, все равно на них уже нитки сухой не осталось. Невыпряженные мулы стоят безмятежно под проливным дождем, их шерсть уже взмокла от пота, а теперь их поливают непрекращающиеся потоки воды, волы жуют, подъяремные и равнодушные, когда дождь припускает, встряхивают головой, кто мог бы сказать, что чувствуют эти животные, когда соприкасаются они поблескивающими рогами, может, это означает всего лишь, Ты здесь. Когда дождь кончится или приутихнет, люди выходят из-под укрытий, и все начинается сначала, грузи и разгружай, волоки и толкай, поднимай и тяни, сегодня взрывов нет, воздух слишком уж влажен, тем лучше для солдат, наслаждаются передышкой под навесом в компании часовых, укрывшихся там же, радости мирной жизни. А дождь снова зарядил, небо темным-темно, он не скоро кончится, и потому было приказано людям прекратить работу, одни только каменотесы по-прежнему тесали камень, туки-тук, туки-тук, навесы широкие, даже брызги не залетят, не осядут на мрамор.