Русский вопрос на рубеже веков [сборник] - Александр Солженицын

Сегодня тот подвиг русского, нет, треславянского, народа (подавляюще главной силы в Красной армии и на заводах тыла, и на колхозных полях), сокрушившего гитлеризм, спасшего западные демократии при наименьших для них человеческих потерях, — сегодня, в живых чувствах и мировой памяти изглажен, забыт, невозблагодарён, потонул под струёй современной жизни, для которой остов ещё сохранившейся России — некое реликтовое, всем помешное и многим — презренное Чудовище.

22. От Сталина к Брежневу

В последние годы царствования Сталин понудил советскую идеологическую пропаганду совершить уродливый излом в сторону безграничного национального чванства, русского во всём «первопроходства». Нельзя предположить, что он так повёл для нового вреда русскому сознанию, нет, он повёл так по отсутствию чувства меры и вкуса и, по всей видимости, предполагая, что тем укрепляет под собою русского конька-горбунка для следующего всесветного агрессивного прыжка. Смерть помешала ему довести это направление до какого-то результата — но он вполне успел нанести ещё один ощутимый вред русскому сознанию и подставил его под всемирные насмешки.

А Хрущёв внезапно проявил сохранённый с комсомольской молодости большевицко-интернациональный накал. Он оказался к ленинской линии много ближе, чем трезвый государственный стратег Сталин. С ленинских лет никто так безоглядно не раздавал русские земли — Чечне, Дагестану, а прежде-то всего Украине. Именно он вдруг издумал сумасбродный «подарок» Крыма — тот соблазн, который чёрт подсовывает, чтобы совратить душу, в данном случае — государственное сознание Украины. — И Хрущёв же, безо всякого видимого повода, с 1961 года неистово кинулся терзать смирную, лояльную и столь полезную для фасада режима православную Церковь, массово закрывать храмы. Ничем другим, кроме большевицкого идейного остервенения, эту кампанию объяснить нельзя — а по интенсивности она напоминала ленинскую 20-х годов, только без массовых арестов священников. — Русский патриотизм Хрущёв уже не решился объявить врагом, но и симпатий к нему не испытывал, а всячески переиначивал в «общесоветский».

Именно эту линию наследовало брежневское политбюро: что в СССР достигнуто невиданное слияние всех наций в единую «советскую нацию». Как во многом те старцы видели только то, что желали, они как будто и поверили в миф «единого советского народа». (И даже им удалось наслоить такое на массовое сознание, многие начинали верить тоже.)

Хотя в том направлении русских националистов, которые всё больше льнули к коммунистическому стержню, рассчитывая на его прочность, и создался свой миф о национальном благоперерождении брежневского режима, — этот самый режим не задрёмывал ударить по опасному врагу, впустить когти марксо-ленинской Идеологии, и в 1972 завотделом пропаганды ЦК опубликовал сигнально-грозную статью против пробуждения русского национализма и симпатий к религии. Эта статья надолго осталась идеологическим памятником брежневской эпохе[72]. — (Но почти неизвестна совсекретная докладная в Политбюро записка Андропова 28.3.81 — о «деятельности антисоветских элементов, прикрываемой идеями русизма»: они, «прикрываясь демагогическими рассуждениями о защите русской истории и культуры, готовят подрыв коммунистической власти».) Нынешние вздохи заблудившихся патриотов, что «не надо было сокрушать коммунизм», так-де хорошо «скреплявший» Россию, — это постыдный упадок духа перед убийцами.

Заметим и то, что хотя брежневский режим в своём насильственном и напористом упразднении тысяч «неперспективных» деревень руководился как будто лишь экономическими (на самом деле ложно понятыми) соображениями, — но, проводя, без шума и возглашения, эту акцию, самую разрушительную после сталинской коллективизации, покидая в одичание ещё не рушенные, драгоценные сельскохозяйственные угодья, покидая самую землю Средней России, брежневское политбюро разгромило и множество тех глубинных мест, где хранился народный быт, обычаи, психология, сработало на дальнейший подрыв русского народного самостояния. Если к этому добавить безмозглый и разрушительный проект «поворота северных рек», едва-едва остановленный Божьей волей — концом самой брежневской клики, — придётся признать более чем захвальным миф о том, что эти старцы медленно сдвигались в сторону «русского развития».

23. Отворот культурного круга

Но кто действительно возродился в какой-то мере при дряхлеющем брежневском режиме — это многонациональная российская интеллигенция, уже внутренне будто не советская и с богатой интеллектуальной жизнью, по невольности сосредоточенной лишь в частных устных беседах, самиздате да в публикациях за границей. Внимание этой кипучей среды коснулось многих современных вопросов, затем и исторического огляда — и в один из центров того внимания не мог не попасть русский национальный вопрос и получить свою новую трактовку.

За 20-30-е годы — сколько тысяч новых советских интеллигентов были всем сердечным порывом привязаны к коммунизму, яро участвуя и в его аппарате, но особенно — в его пропаганде, ещё особенней — в писании книг, одурачивающих массовых песен, кинофильмов для народа, — и вдруг куда всё делось? Приверженности к коммунизму — вдруг не стало, как вовсе не было её (у других — смягчилась, затаённая), — перелом памяти? забывчивость? С конца 60-х годов решительно писали в самиздате: «Не мы выбирали эту власть!» И с недоумением: а с тех пор какое-то «попёрло революционное быдло, "стать всем"». Вдруг мы узнали, что единственный виновник революции — русский народ в целом, и никто больше: «русская идея есть главное содержание большевизма». «Русский народ — угнетатель и потому не имеет права на национализм», который есть «расистский руссианизм».

Как вскоре затем оказалось — это настроение совсем не было выражением узкой группы, оно с 70-х годов широко разлилось по столичной интеллигенции, выражаясь в самиздате, а через уехавших на Запад эмигрантов — более всего в западном радиовещании на русском языке, размноженном по всему Союзу через миллионы радиоприёмников. Теперь была охотно перехвачена та версия о безнадёжной испорченности русского народа и самой русской истории, версия от меньшевиков и троцкистов, в 20-е годы разочарованных поворотом революции: де замысел её был светел, но разве с этим народом совершишь что-нибудь достойное? Да «долгие века Россия страдала маниакально-депрессивным психозом». И даже «бесчисленные унылые песни» этого народа, «протяжные русские песни отражают начало душевного заболевания нации».

И в продолжение: в «этой стране» — «весь народ сливается в реакционную массу»; «ставка на народную правду — самообман»; в этой стране даже «христианские глубины практически всегда переплетаются с безднами нравственной низости». «Россией принесено в мир Зла больше, чем любой другой страной». И наряду с замечаниями болезненно меткими (сегодняшняя «Россия отражается в стекле пивного ларька»), мы читали и слушали: «эта Русь» «переполнена скверною от покрышки до дна», «человеческий свинарник», «помойная яма», «это ваша страна, ваш народ!..» Или порхание попутных насмешечек, вроде «страна Ива́нов и Емель», «исконное-посконное» и ещё, ещё в этом остроумном роде. Были суждения и покруче (особенно в зарубежных публикациях уже выехавших советских авторов: «России правда — мать порока», «православие есть готтентотская религия», «шелудивые жители» России), — приводить несчётные примеры сюда уже избыточно.

24. Распря 80-х годов

Возглашённая Горбачёвым Гласность открыла упоительную возможность говорить, однако та же возможность опасно открылась и для голосов, не принадлежащих к признанному культурному кругу. Но ко громкоговорению всегда (это — и не только в России) стремятся лишь малые социально активные группы либо профессиональные голоса и перья. И о степени нездоровья (или здоровья) общества можно судить по тому, в какой мере эта активная, узкая прослойка оторвана (или не оторвана) от забот, болей, настроений народного массива. Нечего и говорить, что больнее нашего нынешнего общества трудно вообразить.

Итак, от момента, когда советскому образованному классу была внезапно дарована свобода говорить всё, что угодно, — тотчас нашлись такие «демократы» и такие «патриоты», которые потеряли равновесие, потеряли самосдержки, одни только и сохраняющие свободу слова разумной. Быстро нараставший словесный экстремизм обеих сторон отвратил и отделил массы слушающих от громкоговорящих.

Патриоты (да многие давно уже припаянные расположением к вот утериваемой коммунистической власти) отнюдь не напряглись довершать падение тоталитарного режима, 70 лет удушавшего Россию. И не для разбора наших физических и моральных потерь, глубины нашего духовного ущерба за эти десятилетия, не для поиска надёжной нравственной основы к возрождению русского бытия и духа потратили они свои теперешние горячие усилия и речи. Но кинулись в незрячую крайность: за поражения России в XX веке искать виноватых не в нас самих, так дёшево клюнувших на ленинский призыв к грабежу и «штык в землю» вместо защиты Родины; и не в нашей же отнюдь не масонской династии и правящем слое, — но во всём происшедшем обвинить «сионизм», а кто и прямо «евреев», и даже с карикатурной подачей. И всплески с патриотической стороны почти только к этому и сводились. А тут вдобавок и возникшая «Память» (неведомого и как бы не провокационного происхождения), крохотная по силам, но накалённая по страсти, нажигала, вызвав грандиозный переполох — без преувеличения в целом мире года на два, и даже до грозной резолюции европейского парламента.