Русский вопрос на рубеже веков [сборник] - Александр Солженицын

Итак, от момента, когда советскому образованному классу была внезапно дарована свобода говорить всё, что угодно, — тотчас нашлись такие «демократы» и такие «патриоты», которые потеряли равновесие, потеряли самосдержки, одни только и сохраняющие свободу слова разумной. Быстро нараставший словесный экстремизм обеих сторон отвратил и отделил массы слушающих от громкоговорящих.

Патриоты (да многие давно уже припаянные расположением к вот утериваемой коммунистической власти) отнюдь не напряглись довершать падение тоталитарного режима, 70 лет удушавшего Россию. И не для разбора наших физических и моральных потерь, глубины нашего духовного ущерба за эти десятилетия, не для поиска надёжной нравственной основы к возрождению русского бытия и духа потратили они свои теперешние горячие усилия и речи. Но кинулись в незрячую крайность: за поражения России в XX веке искать виноватых не в нас самих, так дёшево клюнувших на ленинский призыв к грабежу и «штык в землю» вместо защиты Родины; и не в нашей же отнюдь не масонской династии и правящем слое, — но во всём происшедшем обвинить «сионизм», а кто и прямо «евреев», и даже с карикатурной подачей. И всплески с патриотической стороны почти только к этому и сводились. А тут вдобавок и возникшая «Память» (неведомого и как бы не провокационного происхождения), крохотная по силам, но накалённая по страсти, нажигала, вызвав грандиозный переполох — без преувеличения в целом мире года на два, и даже до грозной резолюции европейского парламента.

В свою очередь и демократическая сторона ударилась в другую паническую крайность: любая русская патриотическая группировка в СССР клеймилась только как «черносотенная», «шовинистическая», «реакционная», «нацистская». Теперь к «русофилам» добавились и «руситы», да выплыли снова и «русопяты», не забыли хорошего словечка и за 60 лет, от расцвета большевизма. (При этом обронили и сущностные цели демократии, и непростой путь к ней от тоталитарного режима. И ошибочно переоценили своё уже якобы достигнутое авторитетное влияние на новую власть и ход реформ.)

А та же Гласность открыла и возможность свободной переклички и слияния голосов метрополии и недавней эмиграции. И оттуда тоже подбавились решительные голоса: «Россия всё там же, где была столетие назад, — во лжи»[73]. «Разве редко приходится нам слышать… что русский народ имеет право на своё собственное, самобытное развитие?»; «русофилы сегодня… сила в стране, угроза которой недооценивается». В борьбе с этой опасностью «наиболее оптимальной выглядела бы консолидация [прогрессистов, демократов] с партийным аппаратом, КГБ и хозяйственным аппаратом»[74].

Но и без этой неосуществлённой консолидации разгром «русофилов» продолжался и ширился: «Так называемое русское возрождение — фашиствующее течение». Даже «писателей-деревенщиков» прямо и неоднократно относили к «погромщикам», «фашистам» (и по «Свободе», и в печати); о настоянии Валентина Распутина на чистоте старинных русских истоков — «это имеет опасный запах». О призывах патриотов к укреплению семьи, нравственности, повышению деторождения и защите природы писалось в московском журнале: это «гремучая смесь»; и даже скорбь, как разрушительно пострадала Россия от коммунизма, — это «мазохистический экстаз, когда… рвут рубаху до пупа»[75]. (Такая лавинная атака развёрнуто поддерживалась и статьями в американской прессе.)

А радиостанция «Свобода» в эти годы стала уже легальным как бы внутрисоветским радио. Она завела серию передач «Русская идея», где издевательски опошляла и русскую историю и русскую мысль, прямо требовала «мутации русского духа», сокрушала русские мозги в безнадёжность, а в других слушателях наращивала неприязнь к русским. «Не являются ли русские народом прошлого, которого уже нет?» Униженная и отчаявшаяся Русь могла слышать: «причина тоталитаризма — русский родовой соблазн» (11.12. 89); «у русских всё всегда на костях да на крови, а добром русский народ не умеет» (27.10.89); «говорить о патриотизме русском в такой стране просто бессовестно, безнравственно» (12.1.88). (Все эти радиопередачи так назойливо и целеустремлённо повторялись, что, кроме служебного задания от кормящих источников, выражали и собственные пылкие чувства вещателей.)

В эти самые годы шли массовые убийства в Азербайджане, Закаспии, Киргизии, Таджикистане, Карабахе, Южной Осетии — все вне России и безо всякого участия русских. Но советская печать и американская радиостанция гремели только и именно против «русского расизма», против русского патриотизма, который «дурно пахнет».

Так несколько лет подряд происходила жестокая распря между разными ветвями общественности в СССР.

«Демократы» и «патриоты» полосовали друг друга бранью вместо того, чтоб объединиться против живучего, изворотливого коммунизма и комсомольства. И те и другие органически не были на то способны. Горе стране, где слова «патриот» или «демократ» считаются бранью… А за это время коммунистическая номенклатура успешно пересоставлялась в «номенклатуру демократическую», коммерческую и вместе со сметливыми, ещё вчера никому в стране не известными хапугами — овладевала постами, капиталами. И после удачно выигранного времени только и могла благодарно кивнуть противоборцам на две растеснённые обочины: «Спасибо за вашу Распрю!»

Эта распря не дала даже хрипнуть скромным, достойным голосам с обеих сторон, заботливым о нашем будущем во всём его сложном объёме. Обрублены были истинные проблемы. Между огненно накалёнными полюсами создалось мёртвое поле, в которое противопоказано, даже отвратительно вступить самым раздумчивым и плодоносным предположениям. Мазутная полоса этой распри осталась промазана и через сегодняшнюю нашу жизнь.

25. Болезни русского национализма

Среди наших высоких мыслителей XX века — С. Булгакова, В. Вернадского, А. Лосева, Н. Лосского, С. Франка, почти никто не разрабатывал особо русскую национальную тему, только И. Ильин, П. Струве, Н. Бердяев. (Но не назовёшь успехом легковесный щегольской выверт последнего с Третьим Римом — Третьим Интернационалом: с тех пор узнали мы и Третий Райх, и Третий Мир, и Третью Эмиграцию, и Третий Путь, — и какую существенную мысль нащипать по этому хребту сопоставлений?) Во втором ряду можно назвать В. Розанова и Г. Федотова. Да мыслителей русских мы надолго и лишились: или насильственной высылкой их, или принудительным их молчанием.

И так разработка русской национальной проблемы ещё до революции досталась, в лучшем случае, государственным деятелям (и часто приобретала оттенок казённый), а то — политическим журналистам. Эти же были — весьма разного калибра, и публикации иных своей резкостью, топорностью, вплоть до брани, вызывали отталкивание и даже отвращение образованного общества. Создавалось впечатление (удобное для критиков), что русской национальной публицистике органически присущ низкий уровень.

Затем десятилетия коммунистических уничтожений, гнёта и подавления русского национального сознания, его проявившихся носителей — могли этот уровень только снизить. Когда в 60-70-х годах уже совсем новое поколение стало пробуждаться от полувекового беспамятства под большевиками — это происходило мучительно, так сильно изменились бытийные условия, так глубок был перерыв традиции, и почти не достать было тех прежних, столь запретных книг. И объяснения, и решения молодым русским интеллигентам приходилось искать как бы заново. Одни (группа И. Огурцова, «Всероссийский Социал-Христианский Союз Освобождения Народа») верно определили коммунизм как главный источник наших бед, создали подпольную организацию для его свержения, однако были быстро разгромлены, не только при безучастии, но как бы не одобрении общества. Других (группа В. Осипова, самиздатский журнал «Вече»), осознающих свою общественную слабость, потянуло прислониться для опоры и защиты к чему-то крепкому, уже реально существующему. Они поддались тому мифу о якобы начавшемся национальном перерождении коммунизма и восприняли его уже не как главного растлителя русского народа, а как спасителя: ведь он «создал великую державу», вот, может, он и совершает наше великое мессианское предназначение? Забыв или простив ему десятки миллионов жертв и всё ленинское противорусское остервенение, они вопрошали: «Разве русский патриотизм не совместим с марксистко-ленинским мировоззрением?», да напротив же: «патриотизм и коммунизм не могут существовать один без другого», «русский коммунизм — особый путь России», «ленинская национальная политика — это и есть русское решение национального вопроса»… — в таких чудовищных формулировках они возродили национал-большевизм сменовеховцев, не вспоминали, что при раннебольшевицком режиме полтора десятка лет даже и слова «русский» нельзя было произнести. Вдобавок уже и коллективизацию сочли желанным даром для русского крестьянства (это мы слышали и от А. Зиновьева).