Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю - Борис Джонсон

Когда Черчилль встал у руля в Министерстве по делам колоний, он оказался на вершине империи, включавшей 58 стран и занимавшей площадь в 35 миллионов квадратных километров, и взял ответственность – так или иначе – за жизни и чаяния 458 миллионов человек. Империя была безоговорочно крупнейшей из тех, которые когда-либо видел мир, в семь раз превосходя по размеру Римскую империю в ее апогее при Траяне. Британский флаг развевался над четвертью земной суши, почти все моря и океаны патрулировались могущественным британским флотом – его модернизации и улучшению значительно способствовал Черчилль.

Если рассуждать подобным образом, наверное, менее удивительно, что Черчилль с жаром взялся за работу. Он окружил себя лучшими и самыми знаменитыми экспертами, среди них были арабисты Томас Эдвард Лоуренс и Гертруда Белл. Он прилежно изучал такие доселе малопонятные (ему) вещи, как различия между шиитами и суннитами. Его первым шагом стал созыв конференции в Каире, и здесь он проявил свое ослепительное мастерство.

Пресса была скептически настроена к этому мероприятию. Писалось, что Черчилль хотел «дурбара» – пышного и церемониального собрания при дворе правителя. Его обвиняли в желании руководить «с ориентальным размахом». Но правда в том, что кому-либо требовалось взять на себя ответственность, ведь на Ближнем Востоке была полная и совершенная неразбериха.

Руководствуясь лучшими намерениями и побуждениями, Британия во время Первой мировой войны сделала ряд обещаний, и впоследствии стало ясно, что эти обещания трудно привести в соответствие друг с другом и с реальностью. Наверное, смягчающим обстоятельством будет то, что они были даны страной, находившейся в отчаянном положении, населению которой угрожал голод из-за кампании немецких субмарин.

Имелось три британских обещания. Первое из них было дано арабам и содержалось в переписке Макмагона – Хусейна[92] 1915 г. Это был ряд довольно елейных посланий от сэра Артура Генри Макмагона, британского верховного комиссара Египта, к хашимитскому королю Хусейну – бородатому почтенному старцу, который вел свою родословную от пророка Магомета. Суть писем была в том, что британское правительство полностью поддерживало создание нового большого арабского государства – от Палестины до Ирака, – граничащего с Персией и возглавляемого Хусейном и его семьей. При этом возлагались надежды, что это обещание побудит арабов к восстанию против турок, в то время находившихся в союзе с Германией. Эти письма сработали, поскольку на самом деле последовало такое восстание, стратегически малозначительное событие, которое обессмертил и сильно преувеличил фильм «Лоуренс Аравийский».

Второе обещание было дано французам, несшим ужасающие потери на Западном фронте. Казалось политически оправданным нарисовать им картину грядущей французской славы вслед за окончанием войны, и по условиям тайного соглашения Сайкса – Пико от 1916 г. Париж получал зону влияния, простирающуюся от Сирии до Северного Ирака и включающую Багдад (эта полоса, между прочим, имеет некоторое сходство с «халифатом», провозглашенным в 2014 г. фанатиками «Исламского государства Ирака и Леванта»). Было не очень понятно, как это секретное обязательство перед французами можно согласовать с общеизвестным обязательством перед арабами, отсутствовала сама возможность такого согласования.

Третьим, и самым трагикомически бессвязным, обещанием являлась так называемая декларация Бальфура. На самом деле это было письмо Артура Бальфура лорду Ротшильду, датированное 2 ноября 1917 г., в котором содержался изысканный образчик стряпни Форин-офиса:

Правительство его величества относится благосклонно к созданию в Палестине национального очага для еврейского народа и приложит все усилия для содействия достижению этой цели; при этом ясно подразумевается, что не должно быть предпринято ничего, что может нанести ущерб гражданским и религиозным правам существующих нееврейских общин в Палестине либо правам и политическому статусу, которыми пользуются евреи в любой другой стране.

Иначе говоря, британское правительство благосклонно относилось к съеданию еврейским народом куска торта при условии, что не будет нанесен ущерб праву нееврейских общин съесть тот же кусок торта в то же самое время.

Что побудило к написанию этой причудливой декларации? Отчасти идеализм. После отвратительных погромов в России XIX в. набирало силу движение за обретение евреями своей страны. Одно время британцы даже подумывали, не подобрать ли территорию в Уганде, но Палестина, страна еврейского Ветхого Завета, являлась очевидным местом. Палестина все еще была относительно малонаселенной, и в некоторой степени Бальфур просто добавлял официальный британский голос к хору людей, желавших отдать «страну без людей людям без страны».

Бальфур, возможно, руководствовался и более практическими соображениями: во время Первой мировой войны возникли серьезные опасения, что еврейские симпатии могут склониться на сторону Германии, поскольку это было лучшим способом отплатить русским за их довоенный антисемитизм. Как признавал позднее сам Черчилль, декларация Бальфура была частично нацелена на укрепление еврейской поддержки, в особенности в Америке. Очевидная путаность декларации была обусловлена противодействующим желанием не оттолкнуть многие миллионы мусульман (в особенности в Индии), на войска которых опирались вооруженные силы Британской империи.

Посмотрите на эти три документа вместе, не может быть ни тени сомнения: Британия трижды продала одного и того же верблюда.

Черчиллю требовалось расставить все на свои места, и в марте 1921 г. он созвал ключевых игроков в роскошный отель «Семирамида» в Каире: Египет тогда также был неформальной частью Британской империи. Вскоре по вестибюлю разнеслись оклики возбужденных арабистов.

«Герти!» – вскричал Т. Э. Лоуренс, как только заметил элегантную, но мужеподобную фигуру Гертруды Белл.

«Дорогой мальчик!» – приветствовала его Гертруда Белл.

Появление Черчилля сопровождали возгласы протеста нескольких арабов снаружи, некоторые из них держали плакаты с призывами «À bas Churchill!»[93]. Он нес мольберт, а за ним следовал его сотрудник с бутылкой вина в ведерке.

Черчилль расположился в саду, в результате прилива его творческой активности появилось несколько картин, которых хватило бы, чтобы провести выставку, но главным и самым драматическим было полотно с политическим ландшафтом Ближнего Востока.

В один день работа была прервана для организованной Черчиллем поездки к пирамидам, и участники конференции позировали на верблюдах перед Сфинксом. Хотя Черчилль был опытным наездником, он не удержался на горбу верблюда и упал. Полагая, что его главному туристу угрожает опасность, драгоман предложил ему пересесть на лошадь.

«Я стартовал на верблюде, на нем я и финиширую», – сказал Черчилль, и сегодня мы видим изображение с ним, крепко сидящим в седле. Такой же твердой линии он придерживался и в обсуждениях.

К концу Каирской конференции Черчиллю удалось продвинуться и придать какой-то смысл переписке Макмагона – Хусейна. Фейсалу, одному из четырех сыновей короля Хусейна, было предложено занять трон в Ираке (французы выгнали его из Сирии), а Абдалла стал эмиром Трансиордании, ныне Иордания, – там его семья продолжает править до сегодняшнего дня. Томас Эдвард Лоуренс считал саммит необычайно успешным, одиннадцать лет спустя в письме Черчиллю он отметил, что уже было достигнуто более десяти лет мира – неплохое свершение.

Но работа Черчилля не была закончена. Теперь ему предстояло сгладить противоречия декларации Бальфура. Следующая остановка – Иерусалим, где он проводил встречи с Соломоновой мудростью и беспристрастностью.

Черчилль дал одну за другой две аудиенции, сначала арабам, а потом евреям. Первой группой, увидевшей его, был «Исполнительный комитет арабского палестинского конгресса». Они не произвели хорошего впечатления на Черчилля, стоит помнить об уже сложившемся у него чувстве, что палестинцы не захотели присоединиться к другим арабам в восстании против турок.

Смысл выступления палестинцев был в том, что евреям нужно удалиться, а декларацию Бальфура следует аннулировать. «Евреи были среди самых активных подстрекателей разрушений во многих странах… У евреев развита клановость, они неспособны к добрососедству и не общаются с теми, кто живет рядом… По всему миру еврей остается евреем». И далее в том же ключе. Арабы не проявили никакой готовности к компромиссу, к возможности прийти к соглашению с переселенцами. Совместное правление, объединенный суверенитет, федеральное решение – ничто не подходило им. «Евреи – вон!» – требовали они. Как позднее говорил Абба Эвен, палестинцы никогда не упустят возможность упустить возможность. Они начали так же, как намеревались продолжать.