Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю - Борис Джонсон

Не будем говорить о достоинствах его (держу пари, что это он) замечаний, в глаза бросается ярость – душащий переизбыток желчи – от самой мысли о том, что этот португальский тип взывает к памяти Уинстона Черчилля, чтобы оправдать программу европейской интеграции.

В представлении большинства таких людей Черчилль подобен неуступчивому английскому бульдогу и является воплощением независимости. Как на него могут посягать сторонники еврофедерации?

Чтобы увидеть истоки этой вражды, нам нужно исследовать взгляды самого Черчилля и понять, что он подразумевал под европейской интеграцией, чего хотел от нее и какую роль отводил Британии. Давайте обратимся к знаменитым дебатам, прошедшим в начале июня 1950 г., когда палата общин пыталась прийти к соглашению по плану Шумана – неожиданной и смелой инициативе французского министра иностранных дел.

Франция предложила Соединенному Королевству присоединиться к переговорам с Германией, Италией и Бенилюксом по созданию наднационального объединения, которое должно управлять общими европейскими рынками угля и стали. Предусматривалось, что у него будет «Высший руководящий орган» – зародыш Европейской комиссии. Также предполагалась ассамблея национальных парламентариев и совет национальных министров – прелюдия к последовавшим Европейскому парламенту и Совету Европы. Подразумевалось и создание судебного органа – предтечи всемогущего Европейского суда в Люксембурге.

Итак, Британию, иначе говоря, попросили посодействовать при самом рождении Европейского союза. Глина еще сыра, и слепок пока не затвердел. В этот момент Британия могла принять приглашение от Франции, решительно вмешаться – и совместно взяться за штурвал.

Вместо этого лейбористское правительство охвачено подозрениями, граничащими с враждебностью. Британия по-прежнему крупнейший производитель угля и стали в Европе – так зачем этим отраслям подчиняться какой-то загадочной системе европейского контроля? «Даремским шахтерам это не понравится», – сказал один из лейбористских министров, так что правительство Эттли предложило французам удалиться.

Месье Шуману послали письмо, в котором его благодарили за интересные идеи, однако вежливо отказывались от участия в переговорах. На взгляд многих наблюдателей по обе стороны Ла-Манша, это критический поворотный момент в истории Британии и Европы. Именно тогда мы опоздали на европейский автобус, поезд, самолет, велосипед и так далее. Лишь спустя четверть века Британия наконец присоединилась к структурам Евросоюза – когда они уже сформировались неподходящим для Британии образом, их дух был чужд пуристским концепциям национального демократического суверенитета.

То, что Черчилль говорит в дебатах по плану Шумана – как лидер оппозиции – безусловно важно для понимания его внутренних убеждений. Первое, что бросается в глаза в его парламентских представлениях этого периода, – неуемная, кипучая энергия. Он по-прежнему охватывает весь мир своими масштабными, хорошо продуманными речами по геополитике. Он необычайно щедро делится воспоминаниями военного времени, не забывайте, что вскоре он получит Нобелевскую премию по литературе.

Ему почти семьдесят пять, но тем не менее он вмешивается во все, выступая в парламенте практически каждый день по самым разнообразным темам: тарифы на железнодорожные грузоперевозки, Бирма, Корея, рыбная промышленность, эффективность микрофонов, только что установленных в палате общин.

Крайне увлекательно читать дебаты по плану Шумана, опубликованные в «Хансарде». Видно, что возраст никоим образом не подавил присущую Черчиллю неугомонность. Канцлеру казначейства сэру Стаффорду Криппсу (аскетической личности, смехотворно разрекламированной в качестве соперника Черчилля во время войны) выпала доля защищать отрицательный ответ правительства Шуману. Черчилль бурно перебивает говорящего. «Сущий вздор! – кричит он. – Ерунда!»

В какой-то момент бедному Криппсу приходится попросить Черчилля набраться вежливости и помолчать или же выйти и продолжить разговор снаружи – подобно учителю химии, совершенно выведенному из себя самым озорным мальчиком в классе. Когда Черчилль поднимается для выступления в 5:24 пополудни, он уже выслушал споры, практически идентичные европейским дебатам сегодняшнего дня.

Лейбористские парламентарии, представлявшие лагерь евроскептиков, осудили предложение наделить «Высший руководящий орган» бюрократическим контролем над развивающимся общим рынком и дать ему полномочия действовать без явного одобрения национальных правительств. «Кто эти люди? – спрашивает один из лейбористов. – Какое у них право говорить нам, что делать?»

«Они станут олигархией, навязанной Европе, олигархией с деспотической властью и огромным влиянием, которая будет в состоянии оказать воздействие на жизнь каждого человека в этой стране». Мы слышим голос евроскептика и те слова, которые в равной степени применимы к месье Юнкеру и нынешней Европейской комиссии.

В ответ тори-еврофилы использовали в тот день 1950 г. аргументы, которые в такой же мере стали традиционными.

«Мы в самом деле хотим быть изолированы? – спрашивает Боб Бутби, бывший личный парламентский секретарь Черчилля. – В конечном счете необузданный национальный суверенитет остается первопричиной тех ужасных бедствий, которые выпали на нашу долю в этом кошмарном веке». Бутби заключает призывом к своему достопочтенному другу – Черчиллю – снова встать во главе и во второй раз спасти Западную Европу своим содействием в создании объединенной Европы.

Настало время лидеру оппозиции подвести итог. На чью сторону он встанет? Черчилль начинает с достаточной уверенностью. Он обличает некомпетентность правительства Эттли: будь Черчилль премьер-министром, французы не были бы настолько грубы, чтобы нежданно-негаданно преподнести нам все это. И по ключевому вопросу он высказывается вполне ясно. Да, он считает, что Британия должна участвовать в переговорах по плану Шумана, и набрасывается на Эттли из-за несостоятельности его руководства.

«Он хочет сорвать для себя и для своей партии аплодисменты масс, кичась пальмерстоновским[89] шовинизмом», – говорит Черчилль. Он использует обычный способ атаки на тех британских премьер-министров, которые так или иначе стремились дистанцировать Британию от европейских проектов. Но затем он следует курсом Бутби: мнение Британии должно быть принято во внимание.

Будет значительно лучше, если мы примем участие в дискуссиях, а не останемся в стороне и позволим событиям развиваться без нас… У французов есть пословица: «Les absents ont toujours tort»[90]. Я не знаю, учат ли французский в Винчестере (по-видимому, это шпилька в адрес интеллектуала Ричарда Кроссмана, депутата от лейбористов, только что выступившего с антиевропейской речью. – Авт.)… Отсутствие Британии нарушит баланс в Европе…

…и так далее.

Если Британия не будет вовлечена, предупреждает он, появится риск, что европейский блок станет нейтральной силой, равноудаленной от Москвы и Вашингтона, а это, по мнению Черчилля, будет катастрофой. Приняла бы Британия предложение Шумана, будь он премьер-министром? Да, четко заявляет Черчилль.

Он в полной мере обращается к фундаментальному вопросу суверенитета и завершает свою речь типично черчиллевским интернационализмом. Он использует классический аргумент британского еврофила: Соединенное Королевство уже делится суверенитетом по обороне с НАТО и Америкой. Почему же настолько немыслимо разделять суверенитет с Европой?

Все развитие мира идет к взаимозависимости наций. Повсюду зреет ощущение, что в ней наша главная надежда. Если независимый, индивидуальный суверенитет священен и неприкосновенен, почему же так получилось, что мы все преданы всемирной организации? Это идеал, к которому до́лжно стремиться. Почему мы взяли на себя огромные обязательства по защите Западной Европы, участвуя, как не поступали никогда, в судьбах стран, не защищенных волнами и приливами Ла-Манша? Почему мы согласились, а при нынешнем правительстве охотно стремимся, жить от щедрот Соединенных Штатов, впадая тем самым в финансовую зависимость от них? Это может быть оправдано и с этим можно смириться только потому, что по обе стороны Атлантики взаимозависимость воспринимается как часть нашей веры и как средство нашего спасения…

Более того, я пойду дальше и скажу, что ради всемирной организации нужно идти на риски и жертвы. Мы целый год в одиночку сражались против тирании, руководствуясь не только национальными соображениями. Верно, что от этого зависела сама наша жизнь, но мы сражались еще лучше, поскольку были убеждены, что не только ради нашего дела, а ради дела всего мира «Юнион Джек» продолжал развеваться в 1940 году и в 1941-м. Солдат, жертвовавший свою жизнь, мать, рыдавшая по сыну, и жена, потерявшая мужа, находили воодушевление и успокоение в обстоятельстве, что мы сражались ради представлявшегося драгоценным не только нам, но и всему человечеству. Так возникало ощущение сопричастности всеобщему и вечному. Консервативная и Либеральная партии заявляют, что национальный суверенитет не является неприкосновенным, он может быть решительно уменьшен ради людей всех стран, ищущих вместе дорогу домой.