Привязанность - Изабель Фонсека

Внезапно она почувствовала, что вот-вот взорвется от зноя.

— Хорошо. Здесь ужасно жарко.

Марк достал из холодильника кувшин чая со льдом. Она уселась в директорское кресло на веранде и смотрела, как он разливает чай, потом начинает расхаживать взад-вперед, а потом отхлебывает, очевидно, собираясь с духом, сам себе заводя.

— С чего начать? Для меня это огромное облечение, что ты взяла другое направление — думаю, мы можем согласиться, что вчера оба встали не с той ноги, — но нам, да, надо поговорить…

Он, казалось, и не собирался садиться. На тот случай, если потребуется спасаться бегством, подумала Джин.

— Я, конечно, ожидал, что рано или поздно это всплывет, — продолжал он, все еще неуверенно, — с тех самых пор, как тебе попалось на глаза то электронное письмо.

Так вот оно что, подумала она. Джиована. Это никогда не кончится. Он знает — ему все известно. Ее тщетная надежда на скорую и безболезненную передышку испарилась. Она старалась ни о чем не думать и вместо этого подтянула под себя ноги, приклеившись к месту. В отдалении она слышала завывание то ли дрели, то ли газонокосилки и тарахтение мотоцикла на дороге внизу.

Марк глубоко вздохнул.

— Ты, разумеется, знаешь, кто она такая. Чего ты не знаешь, так это… ты можешь не поверить, но Софи одержима одной идеей… Софи много лет носится с идеей… будто бы я — ее отец.

— О чем это ты толкуешь?

Козырьком приложив ладонь ко лбу, она уставилась на него.

— Скажу, если позволишь. Я познакомился с ней примерно в то время, когда родилась Виктория, и она две эти вещи соединила. С тех пор… давай-ка я попробую объяснить, как сам все понимаю. Как тебе известно, ее отец погиб до ее рождения, а возможно, даже как раз в тот самый день. — Озадаченность Джин граничила с раздражением. Опять эта старая история? Марк проводил сквозь волосы обеими руками, щурясь на мощеный плитами дворик, словно там был написан мелом его не выученный текст. — Ну, вроде бы из-за этого трагического и центрального события, окружавшего ее собственное рождение она каким-то образом присоединила себя к рождению Виктории, к нашему, если угодно, центральному событию, и она, я не знаю, полагаю, она хотела быть той новой личностью, начать все сначала — так же, как наша долгожданная возлюбленная дочь — наша Виктория.

Джин затаила дыхание. Что происходит? Она не верила словам Марка о «нашей Виктории», в которых, на ее взгляд, содержался обобщенный призыв к единению и прощению. Она не шевелилась и не перебивала его.

— Клянусь тебе, эта женщина безумна. Это кошмар — это всегда было кошмаром. Она меня затравила. То и дело просто являлась в офис. Спроси у Нолин — или у Дэна. Единственное живое существо женского пола, которое даже Дэн почел за благо избегать. Она поджидала меня у дома, когда я уходил на работу, и продолжала там ошиваться, когда я приходил обратно. Как ты думаешь, почему я никогда не хотел выходить? Почему так настаивал на том, чтобы мы отправились сюда? Я стал убежден, и, уверяю тебя, не без оснований, что Софи начнет поджидать меня на каждом углу. Говорю тебе, она террористка.

Джин с трудом могла это воспринимать — не просто увеличение Софи, но уменьшение того Марка, каким она всегда его понимала. Возможно ли, чтобы она ошибалась относительно их великолепной самодостаточности, ее определения брака, которое лишь накануне восстановил для нее Дэн? Марк, ее двойник по сдержанности, втайне разделяющий ее вкусы, ее склонное к уединенности отражение, — где теперь был ее муж? Рядом с ней или просто в укрытии? Казалось, ее собственный дорогой человек пребывал, в конце концов, в союзе с Джиованой: ненадежный и ненастоящий, иной. Словно весь экскурс в области, где царила Джиована, был гротескной подготовкой к более масштабному, бесповоротному лишению иллюзий… и все из-за того, что он, возможно, доводился отцом ребенку, родившемуся даже до того, как она с ним познакомилась? Послушай, хотелось ей закричать, я давно уже свыклась — это было до меня. Но с какой стати верить Софи? Он сам сказал, что она безумна. И так оно и есть: Софи — фантазерка и притвора, этому Джин сама была свидетельницей. Ясно было одно: он не считал, что Джин вообще можно что-либо доверить. Принадлежал ли он когда-нибудь ей по-настоящему? Что ж, кажется, это вскоре выяснится.

Марк был слишком поглощен своим рассказом (который так долго репетировал), чтобы заметить смятение своей жены.

— Помнишь, мы с малышкой Вик ездили на Пасху на юг Франции, останавливались там в трактире «Les Oiseaux»[91]? Вот когда это началось. Она просто к нам заявилась, помнишь? Я старался быть к ней внимательным. Мы все были к ней внимательны. Ты очень мило с ней себя вела. Очевидно, это была ошибка — моя, я имею в виду, — но я думал: в конце концов, она потеряла отца и, некоторым образом, мать. Сандрин к тому времени была уже в Канаде, заново устраивая свою жизнь. Софи туда ездила, и я не знаю, что там произошло. Ничего не получилось. Она не поладила с тем типом, что появился у Сандрин, школа была сущим бедствием, и она явно подсела на наркотики, на ЛСД, не знаю, на что именно. Ясно без слов, что мое общение с Сандрин как таковое не очень-то могло во всем этом помочь. Софи ни в чем нельзя было убедить. Никогда. Я старался быть с ней любезным, оказывать ей всяческую поддержку — честное слово, я думал, что если бы я не был с ней любезен, то она доставила бы нам даже еще большие неприятности. Говорю тебе, она помешана. Всю жизнь ее то забирают в разные заведения, то выпускают. — Марк кругами расхаживал по террасе.

Джин не могла не усомниться в том, что она не услышала бы о помещении Софи де Вильморен в психиатрическую лечебницу, как бы мало она ни знала. А ЛСД? Юная девушка, которую помнила Джин, совсем не походила на наркоманку. Она была невинна — необычайно невинна, как всегда думала Джин, и мила; ее качества заблудившейся бродяжки тогда еще не достигли клинической степени. А нынешняя Софи? Вряд ли ее можно было бы назвать enfant terrible[92]. Вдруг ее пронзила мысль о том, что он не говорит ей правды или же, по крайней мере, отвлекает ее от главного. Чувствуя, как заходящее солнце жжет ее кожу, она даже не шевельнулась, чтобы прикрыться.

— Я думала, она какое-то время провела в монастыре, — сказала она. — Ты это имеешь в виду, когда говорить, что ее «помещали в заведения»?

— Ну да, насколько я понимаю, «монастырь» во Франции — это эвфемизм «психушки».

Джин, слушая вполуха, думала о той Пасхе в Провансе. В памяти она видела ту местность во всех подробностях — на холмах, неподалеку от церкви Святого Павла стоял маленький трактир с богато убранными комнатами, с отличной едой, с садом, обнесенным древней стеной. В мощеном патио «Les Oiseaux» делала свои первые шаги Вик; собственно, Софи подбадривала ее вместе с Марком и Джин. Эта девушка, которой было не больше семнадцати, появилась необъяснимо; она была совсем одна. Джин помнила тот момент, когда выяснилось, кто она такая, объятия, тосты, и как сама patronne[93] усадила Софи к ним за стол. Они хорошо ладили, и даже Вик, недоверчивое дитя, любила ее. Накануне их отъезда она предложила им услуги няни, предоставив им первый свободный вечер в году, — великолепно! Естественно, они пригласили ее приехать к ним и погостить.

Может быть, та встреча не была случайной — как странно, что это никогда не приходило ей в голову.

— Когда, говоришь, ты впервые встретил Софи? Примерно в то время, когда родилась Вик?..

— Да.

— Что ж, тогда это было не в «Les Oiseaux», так? Вик был уже годик, когда мы туда поехали.

— Верно, — сказал Марк, усаживаясь. Он выглядел усталым и покорным.

— Так где же ты с ней познакомился?

— В Париже.

Марк так часто наведывался в Париж за время их брака, что мог познакомиться с ней когда угодно.

— Когда именно в Париже? — Но, даже произнося это, Джин уже точно знала, когда. Во время той забастовки, из-за которой он не смог вылететь домой. — Когда родилась Виктория, ты был с Софи, не правда ли?

— Да, так и есть.

— Ты был в Париже с Софи де Вильморен. — Марк опустил голову, ожидая, что последует дальше. Наконец Джин поняла. Софи не была его дочерью. Она была его любовницей. Ее охватила ярость, словно пожар в подлеске, долго занимавшийся, но теперь готовый поглотить все. — Погоди — значит, сначала ты с ней переспал, а потом стал поносить? Это было до или после монастыря дефис психушки? Или, может, ты лишь одолжил ее на выходные и отослал обратно к ее сестрам, когда сделал дело? Или, может, ты не закончил, не так быстро. Просто взял таймаут, чтобы повидать свою новую малышку. Да была ли вообще эта забастовка авиадиспетчеров, носильщиков или черт его знает кого, которая якобы задержала тебя в Париже?