Феодал - Александр Громов

Еще преподобный Ефрем, первый священник, перенесенный сюда волею Господа, после многих духовных терзаний и молитв основал купножитный монастырь – для монахов и монахинь. Несомненно, он получил откровение свыше. Преосвященный Макарий, запретивший купножитие века за три до Ефрема, был прав лишь отчасти. Что на Земле грех, то в Блаженной Пустыни оборачивается благом. Блаженная Пустынь – не Рай и не Ад. Ефрем знал, что взят живым не на небо и не в преисподнюю. Не ковчег ли это для вновь избранных? Бог задумал обрушить кару на погрязшее в ересях человечество, на никониан, на Синод, на нечестивую Власть, преследующую истинно верующих, на ее цепных псов, запечатавших алтари в храмах Рогожского Кладбища на Москве, откуда Господь взял Ефрема, только его сочтя достойным. Господь спасал лучших, чтобы вновь населить ими Землю после Судного дня. Но ожидание может затянуться, а человек смертен. Где же выход?

И до Ефрема в Блаженной Пустыни жили какие-то люди. Проповедуя, Ефрем находил чему поучиться у них. Избранные, они размножались. Значит, Господь благословляет плотский грех? Значит, не оставить по себе потомства – идти против Его воли?

Истинно так. Воспаленным умом Ефрем постиг: утверждение, будто Христос никогда не знал женщины, противно рассудку. Тридцатилетний девственник не может не озлобиться на слабый пол, он не пожелал бы вступиться за Магдалину.

Не из дерева – дерева было мало, – из мягкого камня первый преподобный возвел первую часовню. Сменялись поколения, обитель строилась, сложенные песчаником скалы уменьшились, дав материал для фундаментов и стен.

Прибывали новые спасаемые. Иные удивляли: среди них попадались чернокожие язычники, желтомордые буддисты, упорные в заблуждениях магометане, еретики всех мастей, даже никонианцы. Многих приходилось учить русскому языку. Новоспасенных смиряли, а смирив, приставляли к делу и обучали догматам истинной веры – в большинстве успешно. Находились и такие, кто бежал в пустыню, не ища спасения в Пустыни. Вернулись считаные единицы.

Последним человеком, попавшим в обитель извне, был Михаил, он же Мигель, испанец, впоследствии окрещенный Елевферием. Он кое-как научился объясняться по-русски. По его словам выходило, что в Европе идет большая война, победоносные германские войска достигли Волги, а россияне вконец забыли Бога. «За то и наказаны», – понимал преподобный.

Брат Елевферий давно почил в бозе. После него как отрезало – ни одного нового человека за шесть с лишним десятилетий. Как почти все братья и сестры общины, преподобный Евпл родился в Блаженной Пустыни. Сестра Еванфия (Хироюки) скончалась в прошлом месяце, прожив в Пустыни семьдесят семь лет, а всего девяносто. Из живых мог помнить Землю лишь блаженный брат Евлампий (Мустафа), выживший из ума лет тридцать назад, но он разучился разговаривать.

Любой феодал пожал бы плечами: сдохла точка выброса, бывает. Евпл мыслил иначе: воздавая живущим по делам их, ныне Господь не находит достойных. Это не противоречило догматам. Сказано ведь: спасется токмо малое число.

Вчера изменилось буквально все. Брат Евлогий, надзиравший за артелью рыбарей, прибежал с докладом: река принесла утлый плот, а на нем – мужчину и молодую женщину в крайней степени истощения, в беспамятстве. И еще два странной формы заплечных мешка со многими интересными вещами, но без крошки еды. И еще незнакомое оружие…

По грузности чрева преподобный Евпл нечасто покидал келью, но, расспросив о чуде, пошел взглянуть. Возле подтянутого к берегу плота праздно толпилась половина обители. Развязав мешок со снадобьями, суетился брат Еполлоний, лекарь. Послушники Ефив, Ермипп и Евсевон, разрушив благочиние, чуть не толкали братьев, приставая к спасенным с расспросами. Напрасно: те хоть и пришли в себя, но толку было чуть. Мужчина дико таращил воспаленные глаза, женщина тихонько бредила. Зато, хвала Господу, бредила по-русски!

Уже легче.

Кое-кому пришлось напомнить о смирении. Перед преподобным расступились. Тучность Евпла не мешала пронзительно-точному взгляду. Долго думать было нечего.

– Брат Еполлоний, брат Елистрат, сестра Елена! – чуть нараспев возгласил преподобный, подчеркивая торжественность момента. – Поручаю вам заботы о богоспасенных. Воробьиный бульон и размоченный хлеб, помалу. Возблагодарим же Господа! Во имя Отца и Сына…

В своей келье, призвав только отца Евмения, эконома обители, преподобный Евпл внимательно осмотрел найденные при спасенных вещи. Многое было незнакомым, совсем новым. Короткое ружье и пистолеты – неизвестных систем. Пришлось поломать головы, прежде чем пришла догадка: вот эти малые предметы – патроны к ружью, а вот эти совсем маленькие – к пистолету. Выходит, на Земле нынче такие в ходу? Медные, а не картонные? А главное, значит, род человеческий на Земле еще цел?

Собственно говоря, Евпл в этом не особенно сомневался.

– Как думаешь, это настоящее? – спросил он Евмения, сильно понизив голос. От эконома у преподобного не было тайн, но иной раз и стены имеют уши. – Глянь, тут на казеннике цифры: 1952. Наверное, дата изготовления?

Толстое лицо отца эконома не выразило никаких эмоций:

– Настоящее или нет – это мы со временем узнаем. Или срок выйдет, или спасенные сами скажут. Постараемся, так скажут. Хорошо бы вещи оказались настоящими…

– Да уж, – буркнул Евпл.

Он все понимал. Если хоть одна вещь, прежде принадлежавшая спасенным, а ныне всей обители, со временем распадется в пыль, значит… О, это многое значит! И прежде всего одно, самое опасное: эти двое могут владеть тайной Господних даров. Возможно, есть еще одно, и даже не одно, место, где Бог внемлет человеку…

Преподобный долго не мог принять решение.

Спасенные всегда приходили с суши. Все изустные свидетельства говорили одно: новые люди внезапно появлялись вблизи Блаженной Пустыни, саженях в двухстах от ее границы, и, растерянные, недоумевающие, испуганные, брели к зелени кущ, к полям, к строениям. Никогда еще спасенных не подбирали на реке. Эти двое проделали долгий путь.

Не на благо ли? Откуда бы ни прибыли чужаки, они не сумеют вернуться назад. Значит, начнут приспосабливаться. Надо их смирить. Пусть поймут, что у них нет другого выхода.

Обитель сломает их гордыню. А если паче чаяния не преуспеет в этом – ну что ж, опыт избавления от паршивых овец тоже имеется. Иди куда хочешь. Далеко ли уйдешь? А с самыми зловредными иной раз происходят несчастные случаи.

Евпл погладил рыжую кошку, свою любимицу. Кошка потерлась о пухлую ладонь и мурлыкнула. Решение было принято.

Фома тесал камни.

Работа выпала посильная, но очень уж однообразная. Знай себе стучи молотком по зубилу. Тоска смертная. Сдал один камень – берись за другой. Попал по пальцам – разнообразие. Выругался – посмотрят, как орел на дерьмо, прочтут нотацию и оставят без обеда. Терпи.

От каменоломни до реки было рукой подать. Река и здесь не желала петлять. Какие силы выпрямили ее русло, не мог объяснить никто в обители. Большинство и не задавалось этим вопросом. Божья воля, мол, и все тут.

В каком-то смысле – да. По меркам амебы человек – бог. По человеческим меркам Экспериментатор – несомненный бог. Кто еще в силах сотворить мир, пусть самый идиотский? И поди пойми, зачем ему это нужно.

В чем смысл рекордно громадного оазиса, кормящего массу людей, одинокой родинки на теле бескрайней пустыни? Фома зря ломал голову. Придумывались разные гипотезы, и ни одна не поддавалась проверке. В Блаженной Пустыни никто не слыхал об иных оазисах. Даже преподобный не сдержал удивления, узнав о том, что где-то еще живут люди. И явно успокоился, оценив расстояние до них. Никому из обители не дойти до тех мест, а против течения и не доплыть.

У короля столичный оазис был больше, но ведь то рукотворный оазис! Там ирригация теснила пустыню. Здесь никто не занимался копанием арыков, дерзко отвоевывая территорию у песков. И без того хватало земли. Более ста человек, считая одних взрослых, кормились на земле, созданной не ими.

Здесь строили. В низкий, но просторный храм могло войти все население. От ризницы крытый ход вел в резиденцию преподобного. Монахи и монашки обитали в длинном доме, поделенном на узкие кельи-пеналы. Теснились хозяйственные постройки, достраивалась трапезная. Послушники и послушницы жили пока в шалашах.

Фома тесал камни.

Несколько человек ломали скалы. Длинные сверла, похожие на рыбацкие ледобуры, неустанно дырявили монолит. В отверстия туго забивались хорошо просушенные деревянные колья. Послушницы таскали воду. Разбухая от полива, дерево с пушечным треском рвало камень. Наступал черед каменотесов.

Отец Енох, наблюдавший за работами, присматривался к новому послушнику. Фома был окрещен, получив имя Еремей. Он тесал камень начерно – отец Енох видел, что доверять тонкую обработку ему пока рано. Стены и своды клались без связки, и требования к камню были высоки. Как же можно поручить доводку материала тому, кто бьет по зубилу со злостью?