Отверженная невеста - Анатолий Ковалев

Вернувшись из поездки по Финляндии, государь в спешном порядке, несмотря на капризы и возражения детей, перевез семью в Царское Село.

— Конечно, дети любят Петергоф, его фонтаны и купание в заливе, — пояснял он Бенкендорфу, — и теперь должны лишиться сего удовольствия до следующего лета. Однако пора и честь знать. Царское — более подходящее место для решения государственных дел. К тому же мы обещали директору императорских театров перевезти сюда Неаполитанскую оперу. Дети должны приобщаться к прекрасному…

Не прерывая своей речи, Николай Павлович делал утреннюю зарядку с карабином: брал его на плечо, поднимал, опускал, запрокидывал за шею и выполнял махи в обе стороны. Наконец, резко выкидывал ружье вперед и колол штыком невидимого противника. Карабины были обязательным атрибутом во всех его кабинетах: и в Зимнем, и в Аничковом дворцах, и в Гатчине, и в Петергофе. Непосвященный мог бы подумать, что император заядлый охотник или держит оружие напоказ для острастки консулов недружелюбно настроенных к России государств. Однако все эти многочисленные ружья требовались русскому царю лишь для утренней гимнастики. Одно время он даже хотел привлечь к этим полезным упражнениям с карабином свою супругу Александру Федоровну, но это оказалось утопией, потому что императрица чуть ли не постоянно носила под сердцем очередного ребенка. Бенкендорфу царь также рекомендовал гимнастику, на что шеф жандармов полушутя, полусерьезно ответил: «Я любому карабину предпочитаю саблю, ваше величество, и доброго коня».

— Кстати, Неаполитанская опера уже в Царском? — поинтересовался император, приступив к приседаниям.

— Мало того что Неаполитанская опера уже здесь, так Виельгорский еще пригласил из Вены мировую знаменитость Генриетту Зонтаг, — сообщил Бенкендорф, — и она со дня на день должна прибыть в Петербург.

— Она одна приедет? Без труппы? — удивился Николай.

— Именно так. Зонтаг намерена дать в Царском две оперы Россини: «Отелло» и «Севильского цирюльника», и просит подыскать для нее партнеров.

— Пусть Виельгорский этим займется, — распорядился император.

Закончив с гимнастикой, Николай Павлович зашел за ширму, чтобы переодеться в свой любимый черкесский костюм, который носил запросто, по-домашнему, вместо халата. Слуга уже подогревал чай на спиртовой горелке. С дворцовой кухни принесли горячие сдобные булки с анисом и соленые крендели по-баварски. Так как император поднимался засветло, он предпочитал завтракать у себя в кабинете и только после прогулки и разбора бумаг, примерно в десятом часу, заходил на половину Александры Федоровны выпить чашечку кофе со сливками в семейном кругу. Утренний же чай он пил либо в одиночку, либо делил компанию со старым приятелем Алексом. Во время таких чаепитий шеф жандармов по просьбе императора зачитывал вслух список иностранцев, прибывших в Петербург. За те девять дней, что они провели в Финляндии, гостей значительно прибавилось. Николай слушал с интересом, время от времени останавливаясь на той или иной фамилии, казавшейся ему знакомой.

— Густав Гальтенгоф с сыном? Это не родственники ли нашего дорогого Фрица, любимого актера моей матушки?

— Думаю, что нет, — качал головой Александр Христофорович. — Эти Гальтенгофы приехали закупать пушнину. Завтра они отправятся в Архангельск.

— Разве им не проще было плыть по морю?

— Папаша Гальтенгоф страдает морской болезнью, — пояснял Бенкендорф, как всегда, осведомленный о самых ничтожных мелочах. — И к тому же он хотел показать сыну столицу.

Шеф жандармов продолжил зачитывать фамилии, больше не вызывавшие вопросов, пока в самом конце списка не назвал виконтессу Элен де Гранси и ее воспитанницу Маргариту Назэр.

— Кто это? — встрепенулся император.

— Надо думать, вдова виконта Армана де Гранси, — предположил Александр Христофорович.

— Разве виконт был женат вторично? Он ничего мне не сказал при нашей последней встрече…

Когда император осенью тысяча восемьсот двадцать восьмого года вернулся из-под Варны с победой над турками и гвардия приветствовала его криками: «Ура победителю нехристей!», императрица Мария Федоровна стремительно угасала в Павловске. Он застал у этого скорбного ложа виконта де Гранси, верного друга матушки на протяжении многих лет. Они обменялись всего лишь двумя-тремя любезными фразами во время ужина, данного Марией Федоровной. На следующий день императрица скончалась. После похорон виконт отбыл во Францию, и вскоре его тоже не стало. Николай узнал о его кончине от Бенкендорфа, а тот — из парижских газет.

— Возможно, он скрывал свой поздний брак, — предположил шеф жандармов. — Некоторые щепетильные старики таятся от света, женясь на слишком молоденьких девицах.

— Не будем гадать на кофейной гуще, — остановил его Николай Павлович и приказал: — Сам все тщательным образом выясни. Если эта женщина действительно окажется вдовой виконта Армана де Гранси, пригласи ее ко двору.

После чаепития они отправились на прогулку по парку. Их приветствовало безмятежное летнее утро, наполненное отчаянным птичьим гомоном. На обширных подстриженных лужайках еще держалась роса, в свежем воздухе иной раз чувствовалось прохладное дуновение — первый голос все ближе подступавшей осени. Николай шел размашисто, глубоко о чем-то задумавшись. Внезапно, остановившись и осмотревшись по сторонам, император вполголоса спросил:

— Что слышно о холере морбус?

Страшная, неизвестная ранее в России болезнь в прошлом году опустошила Оренбург, а этим летом вновь приплыла по Каспию из Персии и начала выкашивать южные губернии. Ее быстрое продвижение на север серьезно озадачило императора. «Этот враг похуже француза будет», — говорил он Бенкендорфу. Однако предпочитал скрывать смертоносную эпидемию от Александры Федоровны, не желая лишний раз ее волновать.

— Холера движется очень быстро вверх по Волге, — признался шеф жандармов. — В Астрахани умерло от нее две тысячи человек. Объявилась уже в Смоленске, Самаре, Казани и сейчас на подходе к Нижнему.

— Как ты думаешь, дойдет эта напасть до Москвы? Успеет до зимы? Что говорят медики?

— У них разные мнения на сей счет. Большинство склоняется к тому, что, благодаря карантинам, к Москве холера подберется только к первым заморозкам. Но доктор Гааз, например, имеет совсем противоположное мнение…

— У него всегда противоположное мнение, — с раздражением заметил император.

Известный на всю страну тюремный врач Федор Петрович Гааз забрасывал письмами и жалобами о жестоком обращении с заключенными и колодниками сначала императора Александра и министра внутренних дел Кочубея, нынче взялся за Николая Павловича и Бенкендорфа, тем самым вызывал раздражение у обоих.