Роскошь нечеловеческого общения - Андрей Белозеров

- Вот. Пейте.

Карина Назаровна, словно резиновый мячик, пружинисто подскочила, захлопотала, захлопала дверцами холодильника и многочисленных шкафчиков Журковские совсем недавно приобрели новый кухонный гарнитур, и Карине Назаровне доставляло очевидное удовольствие открывать и закрывать аккуратные секции. Она мигом выставила на стол рюмки, блюдечки с тонко нарезанной колбасой, бужениной, солеными огурчиками.

- Вам налить, Галина Сергеевна? - спросил Крюков.

- Да, Гоша, давай... Только немного.

- Конечно, конечно... Ну, - сказал он, наполнив рюмки, - давайте, что ли... За здоровье Анатолия Карловича.

- Здоровье... полтора месяца прошло, а у него все лицо... - Галина Сергеевна быстро проглотила содержимое своей рюмки и помахала рукой возле рта. - Все лицо - синее...

Она продолжала говорить без всяких интонаций, но на веках ее снова набухли тяжелые капли.

- Это после операции, - попытался успокоить ее Крюков. - Все будет в порядке. Не надо волноваться...

- Ничего не в порядке, - ответила Журковская. - Я знаю. Ничего еще не закончилось.

- Как же - ничего? - Карина Назаровна даже руками всплеснула. - Все, Галя! Кончилось! Проиграли эти выборы несчастные, все теперь! Кому теперь дело и до Греча этого и тем более до Толи?.. Им-то ведь и надо было только, чтобы выборы... Да, Гоша? Правильно ведь?

- Наверное, - неохотно ответил Крюков. Он не разделял уверенности Карины, и Журковская это, конечно, заметила.

- Если что и кончилось, так это жизнь, - сказала она. - Нормальная жизнь. Они не успокоятся, пока всех нас не уничтожат...

- Да кто "они"-то? - Лицо Карины Назаровны покраснело. - Ты брось это, Галя! Прекращай, пожалуйста, тут панику разводить! Все кончилось. И слава Богу. Все живы...

- Ладно, хватит об этом. Налей-ка еще, Гоша. Как у тебя-то дела?

- Да как? "Так как-то все", - печально усмехнулся Крюков. - Видите? Все цитирую.

- Не пишешь ничего? По-прежнему?

- А что писать? И для чего? Все равно не напечатают. Вы же знаете нынешнюю литературу.

- Знаю, - кивнула Галина Сергеевна. - Так что же, неужели?..

- Да, именно так - "неужели". И, кажется, это "неужели" надолго. Никому не нужна литература. Как, впрочем, и многое другое. Давайте-ка лучше...

Он поднял рюмку.

- А ты, Гоша, стал много пить, - заметила Галина Сергеевна.

- Не больше, чем другие, - ответил Крюков, наливая еще одну. - И потом, на мой взгляд, это лучше, чем воровать. По крайней мере я никому не приношу вреда...

- Кроме себя, - вставила Карина Назаровна.

- Да ладно вам... Это мое дело, если уж на то пошло.

- Конечно, твое дело. Вы все сами решаете. Для вас главное - только собственное "я". Для всех.

Галина Сергеевна встала, подошла к плите, переставила чайник с одной конфорки на другую, но газ зажигать не стала.

- Для кого это - "для всех"? - спросил Крюков.

- Для всех вас. Посмотрите, что с вами стало. Со всей вашей компанией. Один в тюрьме, другой в больнице... Третий... - Журковская взглянула на Крюкова и зло прищурилась. - Третий - на кладбище... Я мужа чуть не потеряла... Сына, Вовку, тоже избили... Правда, он говорит, что нападение на него - совершенно отдельная история, но я чувствую, что все это одних рук дело...

- Как - избили? - спросил Крюков. - Давно?

- Да нет, недавно совсем. Уже после того, как Толю... Прямо на улице... Закурить попросили, и сразу бить...

- Ну это бывает, - философски заметил Крюков.

- Бывает... Конечно, бывает...

- И как он? Сын?

- Да вроде ничего. Даже к врачу не ходил. Синяк под глазом.

- Ну тогда это не они, - уверенно покачал головой писатель. - Они бы одним синяком не удовлетворились.

- Дай-то бог.

Галина Сергеевна подошла к столу, взяла рюмку и быстро опрокинула ее в рот. Закусывать она снова не стала.

- Все этот... Чувствовала я, чуяло мое сердце... Не нужно было Толе с ним связываться... Не нужно. Жили как люди... Бедно, но спокойно... За что же это все? А? Гоша? Объясни.

- Что я могу? Вы же сами все понимаете. Жизнь такая... Сучья, простите за выражение.

- Сучья... Правильно. Не извиняйся, ты верно говоришь. Этот-то - выборы проиграл, а все неймется ему... Ходит гоголем, лекции снова читает. Как с гуся вода.

- Греч?

- Ну, а кто? Конечно.

- Лекции читает?

- Да. Вернулся в Институт, работает... Книги пишет... Вот, я в газете прочитала - у него новая книжка выходит.

- О чем книжка?

- А о чем он может? О себе - любимом. О том, как его на выборах обманывали. Бедного, несчастного. А он, бедный-несчастный, после выборов сразу в Лондон улетел. Ты знаешь об этом, Гоша?

- Что-то слышал. Я, признаться, не слежу за ними, за небожителями этими. Неинтересны они мне. Вот Толю жалко, верно. Это реальность. Печальная реальность. А все прочие, - Крюков махнул рукой, - все эти Гречи, генералы, мэры, губернаторы... - не моя публика.

- Полетел в Лондон... - Журковская словно не слушала, о чем говорит Крюков. - Толя в больнице, Суханов в тюрьме... А Греч - в Лондоне. В аэропорту его там задержали, Гоша, представляешь?

- За что? - без интереса в голосе спросил Крюков.

- Миллион долларов вез в чемодане, - сказала Галина Сергеевна.

- Ох ты, Господи прости, - вырвалось у Карины Назаровны.

- Миллион? - переспросил Крюков. - Откуда у него миллион долларов?

- Вот и я хочу спросить - откуда у Греча миллион? Как это он его заработал? Что, у мэра зарплата такая? - Галина Сергеевна вытащила сигарету из пачки, лежащей на столе. - Откуда у него все? Все эти его квартиры - для себя, да для жены, да для родственников жены? Деньги - откуда? Суханова посадили тоже ведь не просто так. Да и Греч под судом ходит - вон, каждый день в газетах пишут... "Павел Греч как зеркало русской коррупции". Читал?

- Нет, - ответил Крюков. - Не читал. Только вы, Галина Сергеевна, не слишком этим газетам верьте. Вы своему мужу, к примеру, доверяете? Уверены в том, что он-то ничего не воровал?

- Гоша, ну что ты несешь?

Журковская перешла на "ты", и Крюков вдруг понял, что она достаточно сильно пьяна.

- Что ты несешь? - со злостью в голосе повторила она. - Как ты можешь так говорить?

- Так я это и имею в виду. Толя - честный человек. Во всех смыслах. И друзей он себе выбирает под стать себе. Так что тут еще нужно разобраться, а не крыть всех огульно. Проще всего говорить - все, мол, воры... Все жулики... А те, кто пишут, - они что, ангелы Господни?

- Ангелы - не ангелы, а миллион долларов - это миллион долларов. Честным трудом таких денег в России не заработаешь.

- Это верно... И что - задержали его, вы говорите?

- Да. Прямо в аэропорту.

- А за что?

- Как это? - Журковская вскинула брови. - Как это "за что"?! Да за миллион же долларов! В страну ввозил...

Она осеклась, не договорив.

- Ну и что? - спокойно спросил Крюков. - Ну, допустим, ввозил. Хотя слабо в это верится. Вообще-то я не знаю, конечно, как в других странах... Думаю, впрочем, что всюду это одинаково...

- Что? - быстро спросила Журковская.

- Ну как бы это сказать... Нет там ограничений на ввоз валюты. И у нас нет. Кажется, - добавил он уже с меньшей уверенностью. - Хотя в совке ничего нельзя гарантировать... У нас, конечно, всякое может быть. Но там таких правил, точно, нет. Хоть десять миллионов ввози. Они только рады будут. Так что в данном случае журналисты, как бы это повежливей выразиться.... Обкакались, одним словом. Маху дали.

- Вы думаете, Гоша, это - утка?

- Уверен. Как и все... ну не все, а многое из того, что они пишут. И про мэра, и про все остальное.

- Все равно этот Греч... Я одно знаю - если бы не он, Толя сидел бы сейчас дома. Целый и невредимый. Вот так.

- Это верно, - кивнул Гоша. - Это совершенно справедливо.

- "Справедливо"! - передразнила его Журковская. - Что вам все покою нет? Что при советской власти, что теперь? Вечно нужно в каждой бочке затычкой служить...

Крюков с удивлением взял в руку пустую бутылку. Оказывается, пока шла короткая беседа, они с Галиной Сергеевной опорожнили поллитровку - на дне плескались последние капли, которые Гоша и выцедил в свою рюмку.

Впрочем, удивительного в случившемся было немного. Разве что полное отсутствие даже признаков опьянения. Прежде, еще год назад, Гоша чувствовал себя сильно нетрезвым после двухсот пятидесяти граммов. Сейчас же бутылка за обедом была его обычной нормой.

Похмелье, которое мучило Крюкова, отступило, забылось, Гоша чувствовал себя полным сил, переживал обычный душевный подъем, который наступал у него в процессе питья первой за день бутылки и продолжался до середины второй. На рубеже семисот пятидесяти грамм он либо засыпал, либо впадал в глубочайшую депрессию, выход из которой брезжил на исходе литра сорокаградусной.

После литра приходила долгожданная эйфория. Крюков впадал в настоящую, желанную и ставшую последнее время единственной его целью нирвану, голову наполняли светлые, глубокие и ясные мысли, которыми он сам восхищался, переходя ко второму литру, но напрочь забывал уже на следующий день.

Сейчас ему немедленно требовалось продолжение. Иначе, он знал это по опыту, похмелье через полчаса навалится с прежней силой.