Черные лебеди - Иван Лазутин

У амбара, где хранилась лошадиная сбруя, на чурбаке сидел старик Трепезников, конюх полеводческой бригады. Его Дмитрий узнал сразу. Он почти ничуть не изменился. Только немного подсох и седина облила всю голову. До войны дед Трепезников был самым старым в колхозе, любил вечерами у костра рассказывать про войны, в которых он участвовал, про царей, которым служил, о подвигах, за которые имел два Георгиевских креста. Особенно непостижимой храбрость деда Трепезникова казалась ребятишкам, когда он рассказывал, как воевал с турками и как после каждого сражения ему приходилось вытряхивать из полушубка около сотни пуль. Они его не брали, так как солдат Трепезников был «заговоренный». И не одна турецкая сабля не оцарапала его — все они ломались от прикосновения к нему. Сам «хан Мамай — паша турецкий» в золотом шлеме и серебряной кольчуге однажды сразился с ним на саблях, да и тот отступил, не выдержал. Старик врал, но врал так складно, что ребятишки восторгались его подвигами.

И вот теперь… Дмитрий остановился. Все тот же дед Трепезников: прокуренный, закоржавевший, маленький… Загорело-обветренный, насквозь прокаленный горячим солнцем, обласканный преклонением своих восторженных слушателей — ребятишек, сидел на березовом чурбаке и чинил старый хомут. Непослушные пальцы изработанных рук с трудом ловили кончик дратвы, в который была вделана щетина. Все те же круглые очки в железной оправе, теперь в двух местах перевязанной суровой ниткой. Та же самодельная деревянная трубочка с медным проволочным колечком на мундштуке равномерно попыхивала белесым дымком.

— Чей будешь-то? — сипловато спросил дед Трепезников, щуря на солнце маленькие, выцветшие глаза.

— Шадрин я, Егора Шадрина сын…

Некоторое время тот что-то припоминал, пристально вглядываясь в Дмитрия из-под ладони:

— Митяшка, что ли?

— Он самый.

— Тебя и не узнать. Махонький такой был, а сейчас — гляди!.. Вымахал-то как!..

— Давно это было, дедуня.

— Знамо дело, давно. А так, если поглядеть, вылитый отец, царство ему небесное, — старик перекрестился. — К нам-то зачем? Поди, тоже насчет покоса?

— Угадал, дед.

Старик надвинул на глаза козырек фуражки и снова уткнулся в хомут.

— Сейчас всем надыть…

— Скажи, дедунь, это, случайно, не Евлашиха? — Дмитрий указал на старую гнедую лошадь, которая, словно почуяв, что спрашивают о ней, повернула в их сторону голову, и по ее давно не стриженной челке, в которой запутались желтые репьи, пробежала дрожь.

— Она, сердешная. В музею бы ее пора, а ее все еще запрягают.

— Да-а, — протянул Дмитрий. — Что от нее осталось? А ведь когда-то славилась на весь район!

— Что там район! В области рекорды ставила! — поддакнул старик и долго ловил негнущимися пальцами кончик дратвы.

Мимо, делая разворот, на малой скорости проехала полуторка и остановилась у кустов. За рулем сидел тот самый мордастый парень, который просил у Дмитрия на пол-литра.

— А что это за тип? Нездешний? — спросил Дмитрий.

— Кто? — старик поднял от хомута голову.

— Шофер, — Шадрин показал в сторону остановившегося «газика».

— Пьянчуга. Из Качомки. Оторвиголова. День и ночь колымит.

— Что же вы таких держите?

— Говорят, воспитывать надо. В тюрьме не воспитали, вот теперь нам приказали.

Дмитрий вспомнил старика с разбитой тележкой, оставленного на большаке, и шагнул в сторону машины, которая только что тронулась. Догнав ее, он успел вскочить на крыло.

Взгляд Шадрина встретился со взглядом шофера. Тот дал газу и лихо обогнул березовый колок, за которым метрах в двухстах проходил большак. Изба колхозного стана, тракторные будки, сарай скрылись из виду.

Шофер круто тормознул, и Дмитрий еле удержался на крыле.

— Что нужно, фрайер? — поджав мясистые губы, зло процедил шофер.

— Что ты сделал со стариком?! — Дмитрий кивнул головой в сторону большака, на котором виднелась тележка. Старик неподвижно сидел на оглоблях.

— Что?! Что ты сказал?! Кто ты такой есть, что я должен перед тобой отчитываться? А ну, пошел отсюда…

— Помоги старику довезти до разъезда тележку. Ты ее всю разбил, — стараясь быть спокойным, сказал Дмитрий.

— Кому говорят, пшел с крыла, падла!..

Шофер толкнул Дмитрия в грудь, но тот устоял, крепко держась за края дверки.

— Выходи, поговорим!.. — Дмитрий положил руку на баранку.

Лицо шофера перекосилось злобой:

— Что?.. Чего ты надумал?!

Шофер достал из-под ног гаечный ключ и, не торопясь, вышел из кабины. Он был среднего роста, узкий в плечах, толстощекий. Выгоревшая на солнце челка углом спадала на переносицу. Сплюнув через зубы, он сквозь злой прищур смотрел на Шадрина. Потом воровато огляделся по сторонам и сделал шаг вперед.

— Если ты, гад, хоть мизинцем еще раз дотронешься до машины — сыграешь в ящик! Понял?.. — сказав это, шофер зачем-то посмотрел на свою грязную, в масле, левую ладонь и, стремительно вскинув ее, провел по правой щеке Дмитрия.

Кровь прилила к лицу Шадрина. Он стоял ошеломленный, дрожа всем телом. Тут сказалось все: и горячая шадринская порода, и вспыхнувший инстинкт разведчика. Сильный, почти молниеносный удар в челюсть свалил шофера на землю. Распластавшись на дороге, он лежал с вытаращенными глазами, упираясь головой в запыленное колесо машины. В руке его был зажат гаечный ключ.

Следя за малейшим движением Дмитрия, шофер встал.

Дмитрий слышал, как стучали его зубы.

Не успел он занести над головой Шадрина гаечный ключ, как новый стремительный удар ногой в пах свалил его на землю. От боли шофер застонал и скорчился.

Шадрин еле сдерживался, чтобы не пнуть ботинком в омерзительно-красное лицо шофера, который не выпускал из рук гаечного ключа.

— Лежи!.. — процедил Дмитрий сквозь зубы, когда шофер сделал движение, чтобы встать. — Брось ключ!.. — приказал он, приподняв правую ногу и угрожая опустить ее на лицо распластанного хулигана.

Тот разжал руку, и Дмитрий носком ботинка отшвырнул гаечный ключ в сторону.

— Вставай!..

Озираясь по сторонам, Шофер неуверенно, точно каждую секунду ожидая нового удара, встал. Руки его расслабленно висели вдоль туловища.

Шадрин решил пойти на хитрость. Он вспомнил, что в нагрудном кармане его ковбойки рядом с паспортом лежит старое, давно просроченное удостоверение следователя районной прокуратуры города Москвы. Оно уже было недействительно, но Дмитрию жаль было его выбрасывать, хранил как память. Достав удостоверение, он показал его шоферу:

— Вы имеете дело с оперативным работником прокуратуры! Ваши документы?

Трясущимися пальцами шофер достал из кармана замасленной куртки паспорт и предъявил Шадрину. Тот внимательно перелистал его и вернул владельцу.

— Так вот, гражданин Семкин, приказываю вам немедленно погрузить тележку с дровами в кузов, старика посадить в кабину и доставить домой!

— Куда доставить его, гражданин начальник? — дрожащим голосом спросил Семкин, застегивая карман пиджака.

— На разъезд! — Дмитрий показал рукой в сторону железной дороги. — Ремонт тележки пойдет за ваш счет. Старика завтра же отправляю на Судебно-медицинскую экспертизу, и если комиссия найдет увечье, придется возбудить против вас уголовное дело. А вам, гражданин Семкин, это совсем некстати. По какой статье имеете судимость?

— По семьдесят четвертой, — осипшим голосом ответил Семкин, переминаясь с ноги на ногу. — Гражданин начальник… что касается старика, я с ним… договорюсь. Тележку я ему сделаю новую. Только вы, гражданин начальник… не возбуждайте дело…

— Быстрее везите старика, а там посмотрим! — приказал Шадрин и, повернувшись, пошел в сторону бригадного стана. Он все еще не мог остановить в себе внутреннюю дрожь. Пальцы его рук мелко тряслись и никак не могли ухватить папиросу. Его подмывало оглянуться, но он сдерживал себя: не хотелось показать шоферу, что он, следователь прокуратуры, не до конца уверен, что приказ его будет выполнен немедленно. И все-таки, перед тем как свернуть за колок, он оглянулся. Взвалив на грудь тележку, Семкин толкал ее в кузов машины, а старик бросал туда длинные березовые чурки.

…Обед в бригаде кончился. Повариха мыла посуду. Ребятишки играли под навесом в чехарду. Окомелок хвоста Евлашихи то и дело пружинисто взлетал, сгоняя присосавшегося к худому крупу паута.

— Зря, Егорыч, ноги по такой жаре бил, — сказал старик Трепезников, сматывая веревочные вожжи.

— Почему?

— Председатель только что укатил в район. Сказывал, дня три будет преть на каком-то совещании, кажется насчет уборки.

— Как же я с ним разминулся?

— А он зимником поехал, там ближе. Нонешнее лето Юдинские болота начисто пересохли. Ездим прямиком.

— А бригадир где?