Пружина для мышеловки - Александра Маринина

– Шляхтина.

– Нет, – повторила она еще тверже. – А что с ней случилось? Вы сказали, какое-то несчастье?

– Она покончила с собой, бросилась с крыши шестнадцатиэтажного дома.

– Какой ужас! Из-за чего? Любовь, наверное?

– Не знаю, – я пожал плечами. – Это ведь было давно, в семьдесят шестом году. Я думал, может, вы знаете, почему она так поступила.

– Откуда же мне знать?

– Я надеялся, что Юрий вам рассказывал.

– Почему он должен был мне рассказывать? Почему вы вообще решили, что он был с ней знаком?

Забелина не сердилась, она искренне недоумевала, и я понял, что она не лжет и ничего не скрывает. Сын ничего не говорил ей о Лене Шляхтиной. И какой вывод? А выводов два: либо он действительно не был с ней знаком, то есть на улице Шляхтина поздоровалась вовсе не с ним, а с другим милиционером, участковым, которого уже давно нет в живых; либо Юрий Петрович Забелин общался со Шляхтиной, но, как говорится, не по интимной теме, а на деловой почве, и ему незачем было рассказывать об этих отношениях матери, чтобы она «прикрыла» сына перед ревнивой женой. Хотелось бы знать, какая такая «деловая» почва может быть для общения у оперативника по делам несовершеннолетних и работницы кондитерской фабрики?

А совру-ка я еще разок…

– Дело в том, Инесса Иннокентьевна, что ваш сын рассказывал об этой истории своим друзьям. Он говорил им, что хорошо знал Лену Шляхтину. Я так подробно спрашиваю вас именно о ней, хотя дружил Юрий Петрович со многими девушками, потому что у следствия появилась версия, что его убили из мести за Елену. Может быть, она любила вашего сына, очень сильно любила, но он был верным мужем и не ответил на ее чувство, и она, не добившись взаимности, покончила с собой. А теперь кто-то захотел отомстить Юрию Петровичу, считая его виновником гибели Елены.

– Вы думаете? – спросила Забелина как-то вяло.

Я ждал бурной реакции, но, похоже, мое вранье ее не воодушевило. Видимо, ей что-то в принципе не понравилось в моих рассуждениях, и она не хочет углубляться в обсуждение вопроса.

– Вас что-то смущает в этой версии? – прямо спросил я. – Она кажется вам неправдоподобной?

– Совершенно неправдоподобной, – жестко произнесла она. – Если бы какая-то девушка была так сильно влюблена в Юрочку, я не могла бы об этом не знать. Он обязательно поделился бы со мной, посоветовался, как поступить, как выстроить свои отношения с ней. Он очень доверял моему жизненному опыту…

Дальше можно было временно не слушать, потому что Инесса Иннокентьевна добросовестно заблуждалась и выдавала желаемое за действительное. Не сочтите меня циничным, но я еще не встречал среди милиционеров человека, который доверял бы жизненному опыту своих родителей. Исключение составляют только потомственные милиционеры, которые, случается, советуются с родителями по профессиональным вопросам.

Однако меня посетила мысль… Надежды, конечно, мало, совсем почти никакой, но нужно пробовать. Взять у Забелиной фотографию сына тридцатилетней давности и показать Майе Витальевне Истоминой. А вдруг она узнает на ней человека, который на улице поздоровался со Шляхтиной? Или, наоборот, точно скажет, что это не он? Ведь она же была твердо уверена, что это не Личко, потому что Личко похож на Юла Бриннера, и она никогда не забыла бы его и ни с кем не перепутала. А вдруг молодой Забелин тоже окажется похож на какого-нибудь популярного в те годы киноактера, и тогда Майя Витальевна его определенно «вспомнит» или «не вспомнит».

Я дождался паузы и спросил о фотографиях той поры, которая меня особо интересовала. Инесса Иннокентьевна с готовностью провела меня в другую комнату, указала на высокий книжный шкаф и велела достать с самой верхней полки альбомы. Пришлось потратить еще примерно полчаса, в течение которых меня на поводке тащили сквозь детские и юношеские годы Юрочки Забелина с подробностями его школьной, пионерской и комсомольской жизни, субботников, воскресников, культпоходов и походов туристических, семейного отдыха в Крыму и на даче, а также службы в рядах Вооруженных сил.

А вот и семидесятые годы, первая «офицерская» фотография Забелина для личного дела после окончания Высшей школы милиции. Очень много свадебных снимков, и профессиональных, и любительских. Юная, в белом подвенечном платье, Ирина Забелина – красавица, впрочем, Шурик Вилков утверждает, что она и по сей день очень эффектная дамочка. Инесса Иннокентьевна с мужем, оба веселые, улыбаются, сияют счастьем, стоят в обнимку. Юрий Забелин, симпатяга с открытым располагающим лицом и отличной фигурой спортсмена.

И снова субботники, воскресники, а также массовые мероприятия, на которых Забелину что-то вручают. Наверное, грамоты за успехи в работе.

– Юрий был передовиком, – полуутвердительно спрашиваю я.

– Да, Юрочку постоянно отмечали по службе, то грамотой, то премией, то почетным знаком. Вот смотрите, это Первый секретарь Фрунзенского райкома партии награждает его почетным знаком. Видите? А вот здесь Славик Ситников вручает Юрочке грамоту за успехи в борьбе с преступностью несовершеннолетних.

Ну ладно, Первый секретарь райкома – это понятно, а кто такой Славик Ситников? И почему Первый секретарь назван по должности, а Ситников – по имени? Друг, что ли? Надо спросить.

– Друг, – неопределенно фыркнула Инесса Иннокентьевна. – Разве это друг? То водой не разольешь, все свободное время вместе проводили, Юрочка без конца приводил его к нам домой, чтобы накормить, потому что Славик был из бедной семьи, вечно голодный, хоть и в горкоме комсомола работал. А теперь зазнался и носа не кажет, словно и не было дружбы никакой. Врагу таких друзей не пожелаю.

– Откуда же вы знаете, что он зазнался, если он носа не кажет? Может, у него дела совсем плохи, бедствует или спился, и он просто стесняется. Так часто бывает. А может, он уже и умер.

– Ну да, умер он, как же, – глаза Забелиной сердито заблестели, и я невольно вспомнил харатеристику, данную ей Шуриком Вилковым: «злющая старуха». – Я его два раза по телевизору видела. Процветает Славка, в каком-то министерстве большой начальник, не то по экономике, не то по финансам.

Ну что ж, запомним. Вячеслав Ситников из горкома комсомола. Закадычный друг в середине семидесятых. Если Забелина что-то связывало с Еленой Шляхтиной, то Ситников может об этом знать.

А дальше фотографий стало резко меньше, и были на них в основном либо Инесса Иннокентьевна с супругом, либо внуки.

– Это с тех пор, как Юрочка с Ирой получили квартиру и переехали, – пояснила Забелина. – Они старые фотографии у меня, конечно, не забрали, оставили здесь, но новые уже не приносили, у себя хранили. Вот только карточки внуков дарили.

Хм… Как она сказала? «Оставили здесь.» Значит, я нахожусь в той самой квартире, в которой прошла юность Юрия Забелина, в которую он привел молодую жену и из которой съехал, когда они получили новую квартиру. И как, интересно знать, они ее получили? Были очередниками? Что-то сомнительно. Насколько я успел осмотреться, места здесь достаточно, три комнаты, приличный метраж, и на очередь Забелиных могли поставить только тогда, когда родился ребенок, но и это сомнительно. При двух комнатах – да, могли, если сильно поднажать, а при трех – вряд ли. Две супружеские пары и один ребенок в трех комнатах – совершенно нормально по тем временам. Но даже если бы им удалось после рождения сына и внука влезть в очередь на улучшение жилищных условий, они бы простояли в ней лет десять, а то и все пятнадцать. Я хорошо представляю себе систему получения и распределения жилья в годы советской власти, потому что работаю, как я уже упоминал, в жилом секторе, то есть с людьми, проживающими в конкретных квартирах, а каждая квартира имеет свою историю, которая мне хорошо известна.

– А кто получил квартиру, Юрий или Ирина?

– Ну конечно, Юрочка! Что Ира могла получить? Младший экономист в плановом отделе захудалого завода. Смешно! Юрочке дали квартиру за выдающиеся успехи в работе, – гордо заявила Забелина.

Насколько я помню, в нашем родном министерстве за выдающиеся успехи в работе квартиры вне очереди давали только генералам, и то не за успехи, а за то, что они – генералы. И потом, формулировка «вне очереди» означала, что очередь все-таки была, то есть Забелин как-то ухитрился в нее втиснуться. Как? Может быть, при помощи той же «волосатой лапы», которая подтолкнула в нужном направлении его служебную карьеру?

Нужно найти какую-то деликатную форму, чтобы облечь в нее вопрос, который я собираюсь задать Инессе Иннокентьевне, и при этом не обидеть старушку, ревностно оберегающую репутацию своего сына.

– У вашего сына столько грамот, поощрений, вон даже квартиру дали за хорошую работу, – задумчиво говорю я. – Наверное, его очень любило руководство, и служебное, и партийное, да? Хороших работников всегда любят.

Ну вот, вот, сейчас она должна сказать, что Юрочке покровительствовал… или помогал ему… или очень его любил и ценил… и назвать высокую должность…