Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 6
«Чтоб до меня были добры»
Злоупотребления и поиск милосердия внутри иерархической системы
В 1664 году крупный землевладелец, стольник князь Михайло Федоров сын Шайдяков, подал челобитную на имя ярославского воеводы, в которой обвинял Феньку, свою домашнюю холопку. Он объяснил, что «волею Божьею» заболел вместе с женой ранее в том же году. Расспрошенные слуги засвидетельствовали, что Фенька наслала порчу на князя с супругой, подмешав им в еду заговоренные коренья и травы. Получив челобитную, воевода распорядился доставить Феньку в суд и подвергнуть допросу. В материалах дела сохранились показания женщины, которая призналась, что подкладывала в еду магические ингредиенты, но сослалась на смягчающие обстоятельства. Выяснилось, что Фенька похитила у своей хозяйки, княгини Екатерины, несколько крестов и перстней, которые затем обнаружились у нее.
Те кресты и перстни в тож время у ней Феньки вынели и за то ей Феньке от княгини Катерины было наказанье. И с тех де мест стала она Фенька мыслить и таких людей изыскивать, чтоб ей кто дал травы и коренья, чтоб де до нея княгиня Катерина по-прежнему была добра. И она де Фенька ходила в деревню Скрипино к крестьянке Дарьице Федорове дочери Нестеркове жене Исаева, и [об] отравах, и кореньях ее спрашивала, буде у нея есть или кого ведает, чтоб она ее промыслила. И она де Дарьица сказала, что такия травы и коренья, что княгиня Катерина к ней Феньке будет добра есть, у брата ея, Дарьицына, Надыру Мурзина крестьянина Кутумова у Трошки Федорова.
По просьбе двух женщин Трошка принес искомые коренья в дом своей сестры и научил Феньку пользоваться ими. «Трошка показал ей три корешка. Один корешек при ней Феньке истер в горшке, и отдал ей Феньке, и велел ей тое траву давать княгине Катерине в явстве, а два корешка велел ей у себя на вороту носить». В точности следуя указаниям Трошки, она разделила питье на две части, подмешав их, соответственно, в уху княгини и ее квас. Но не достигла желаемого – княгиня заболела и слегла на две недели. Фенька, однако, настойчиво утверждала: «А смертных де кореней она у него Трошки и ни у кого не прашивала и в мысли де у ней на смерть испортить не было. А князь Михайлу де она тое травы и никому не давывала ж» [Новомбергский 1906, № 20: 85–86]. Судебного решения в деле не содержится. Феньку и Дарьицу задержали для дальнейших допросов. Трошка не попал в руки властей, но был объявлен в розыск. На обороте последнего листа мы читаем:
Великий государь указал <…> чтоб они про те травы, и про коренья, и про порчи женку, и крестьянина, и иных таких людей, кого в том дойдет распрашивали, и сыскивали всякими сыски на крепко. А буде кто дойдет пытать велел, чтоб того воровства до пряма, как сыск учинится во всем, и они б ему великому государю. Писали и из подлиннаго дела перечневую выписку прислали. 172 [1664] года августа в 3 день [Новомбергский 1906, № 20: 87].
В ожидании доброты и милостей
История напряженных отношений Феньки с ее хозяевами отражает представление – обычно проявлявшее себя в тех делах о колдовстве, где обнаруживались следы таких личных связей, – о том, что хозяева обязаны «быть добры» со слугами. По словам Феньки, ранее она добилась к себе именно такого отношения, но все испортилось из-за вскрывшейся кражи. Гармония – а говоря более прозаически, настороженное перемирие либо прекращение насилия, – которая должна была царить между неравными по положению людьми, закончилась, и к волшебству прибегли, чтобы восстановить былое расположение. С точки зрения Феньки, княгиня несправедливо затаила на нее обиду, безжалостно покарала ее и не проявила милосердия, приличествующего вышестоящим. Князь и княгиня, в свою очередь, могли чувствовать неловкость из-за собственного ожесточения, а потому охотно приписали свое нездоровье мести, совершенной при помощи волшебства. Судя по всему, это взаимодействие происходило по правилам «моральной экономики» [Thompson 1971: 78]. Колдовство являлось эффективным инструментом разрешения и смягчения конфликтов. Оно способствовало утверждению и принятию, как «сверху», так и «снизу», согласованных правил, которые обеспечивали существование иерархического неравенства, утвердившегося в Московском государстве.
Жизнь внутри иерархии была естественным состоянием для всех подданных этого государства, и каждый, от последнего крепостного или холопа до царя, вынужден был держать ответ перед кем-нибудь вышестоящим. Каждый житель России, независимо от своего положения, зависел от доброй воли высших, был накрепко вплетен в ткань иерархии и был вынужден существовать в ее давящей атмосфере. Разнообразные иерархические структуры распространялись сверху донизу, и необходимость смягчать налагаемые ими суровые ограничения затягивала каждого в паутину, воспроизводившую саму себя. Чтобы выжить, человеку требовались благосклонный покровитель, могущественный придворный, чьим благословением можно было бы заручиться, милосердный судья или снисходительный хозяин. В русском обществе покровительство, милость и доброта были не только признаками учтивости или отражением личностных свойств, но также необходимыми «смягчающими средствами», благодаря которым жестко стратифицированная и беспощадная эксплуататорская система становилась приемлемой для людей, обретая стабильность и устойчивость. Нравоучительные сочинения восхваляли проявление милости и доброты к тем, кого обделила судьба. Можно предположить, что стандарт «доброты» был ужасающе низким: доброта подразумевала, что человек воздерживается от насилия, убийств, прижиганий и нанесения увечий, держания на голодном пайке и чрезмерных побоев, хотя побои в разумных пределах считались полностью приемлемыми. Такое повсеместно распространенное понимание ограничений в пользовании властью давало бедным и слабым кое-какую защиту и отчасти компенсировало неудобства их зависимого положения.
На практике же власть имущие часто нарушали условия этих моральных соглашений, и огромное неравенство сил делало жертв таких нарушений почти беспомощными. Выбор состоял в том, чтобы бежать, ответить жестокостью на жестокость (опасный образ действий), обратиться с челобитной к властям, умолять о милосердии или прибегнуть к магии. Нуждающиеся и угнетенные, которым приходилось идти на крайние меры, надеялись, что доступный им магический арсенал позволит исправить положение и облегчить их страдания[378].
Однако в методологическом плане такое утверждение вызывает массу вопросов. Заявляя, что обездоленные применяли заговоры и волшебные отвары против вышестоящих, мы рискуем безоговорочно согласиться с обвинениями, выдвигавшимися против «ведьм» и «колдунов» их хозяевами, представителями властей или мужьями. Если же проявить осторожность и вспомнить, что нам в значительной мере приходится полагаться на свидетельства обвинителей и признания, подсказанные, вырванные и записанные в ходе судебных заседаний, ситуация с доказательствами выглядит
