Бусы из плодов шиповника - Владимир Павлович Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нравилось мне также побродить, представляя себя, например, отважным следопытом, проникнув через заветную дыру в заборе, по заросшему сочной лебедой, в рост человека, вернее, ребенка (впрочем, только дети с чистой совестью и достойны, наверное, этого высокого звания: Чело-Века) пустырю, находящемуся возле овощехранилища, всегда какой-то пустынной в этом месте воинской части, устроенного в земле и представляющего собой большой зеленый холм, похожий на курган. Хотя курганов я тогда еще не видел…
Из его раскрытых больших деревянных ворот, сделанных из крепких брусьев, в которые свободно могла въехать грузовая машина, всегда тянуло сыростью и перезимовавшей, проросшей прошлогодней картошкой, хотя ее там уже давно не было. И этот запах почему-то вызывал какие-то неясные воспоминания и пробуждал острое желание тут же поесть хрустящей, поджаренной на растительном масле, картошечки.
И вдруг, в самый напряженный момент «охоты» на неведомого и невидимого зверя, тебя окликают и голосом бабушки говорят: «Раз уж ты там – нарви поросятам мешок лебеды».
Или вечером, в самый разгар «боя», интересной ли беседы – на бревнах, неизвестно уже кем и когда привезенных и сваленных у сараев, надо было идти загонять в стайку и поить пришедшую из стада корову Тоську, от которой всегда так сочно и вкусно пахло, словно свежескошенной травой и у которой всегда были немного влажные, печальные и такие умные глаза, что прямо смотреть в них было почему-то совестно.
Под вечер еще могла возникнуть необходимость срочно полить грядки в огороде, «пока немного спала дневная жара».
Одним словом отвлекающих от беготни дел было много. Но все-таки самым неожиданным всегда, застающим тебя врасплох, бывал призыв родителей: «Игорь! Домой!»
Возглас этот, казалось, прерывал мой радостный дневной полет – то есть все дворовые дела на самом интересном месте. И яркий день внезапно становился смуглым, хмурым, словно насупившимся, вечером. То есть кончался.
А вот Васька, с которым мы гоняли только что на велосипеде его старшего брата, работающего где-то на заводе слесарем, еще остается во дворе! А мне надо идти домой. Умываться с мылом у нашего железного умывальника, потом мыть теплой водой в тазу ноги, что-то есть (обычно краюху черного хлеба и большую глиняную кружку молока) и ложиться потом в постель, хотя спать совсем не хочется!
А на улице в это время, может быть, как раз и будет происходить что-нибудь самое интересное.
«Хорошо Ваське. Он, наверное, сейчас там гоняет кругами вокруг барака на велике, и никто его домой не загоняет», – думал я, почти мгновенно засыпая, едва голова касалась подушки.
«Да и светло ведь еще совсем. Только несколько бледных звездочек просеялось откуда-то на слегка потемневшем небе… Вот было бы здорово – носиться сколько хочешь! И чтобы других ребят тоже домой не загоняли».
Подобные мысли возникали у меня не только тогда, когда я понуро брел домой. Они не отпускали меня и во сне, хотя и без того ласковые летние дни, с приятным ощущением мягкой травы под босыми ногами, казались порою такими бесконечно длинными, что к вечеру уже и не помнилось, когда что было. То ли это мы вчера всей гурьбой со взрослыми ребятами (одних нас на реку не пускали) ходили купаться на теплый канал, то ли это было сегодня до обеда?..
* * *
Звезды, обильно усыпавшие небо из бледных, анемичных еще час назад, сделались ярко-синими, веселыми, живыми, словно глаза неведомого озорного зверька, из беспредельной выси глядящего на тебя.
Я впервые остался во дворе, ставшем вдруг таким тихим и огромным, будто не знакомым мне, один.
Костерок, на котором дядя Петя из соседнего барака в котелке топил гудрон, заливая им потом швы между полосками рубероида, покрывающего новую крышу его двовяника и который мы с Васькой потом подкармливали найденными у сараев щепками, дав твердое обещание и честное слово дяде Пете, что зальем костер, когда будем уходить домой, уже догорал. А собирать щепки одному не хотелось.
Искать их вдвоем с Васькой, бегая наперегонки и чему-то смеясь, было куда веселее!
Особенно интересно было, зажав в расщелину круглой палочки кусок кое-где беззубой пластмассовой расчески, найденной у бревен, поджигать его в костре, а потом смотреть, как отделяются от него, падая, сгорая на лету, голубоватые капельки пламени. Такие живые и яркие в обступивших нас сумерках.
Бегая попеременке с палкой и друг за другом по двору, мы представляли, что это бомбардировщик, мечущий вниз с необозримой высоты голубые, гаснущие у самой земли или в траве бомбы, уничтожающие вражеские укрепления.
Набегавшись же, мы просто сидели потом на бревнах и смотрели, как, будто с тающей сосульки, от остатка расчески, горящей с легким потрескиванием и шипением, отделяются тяжелые, устремляющиеся отвесно вниз и чем-то отдаленно похожие на звезды искристые таинственные капли.
А потом, когда расческа сгорела вся, Васька, лениво зевнув, сказал мне, что пошел домой. Ему еще надо брату поесть приготовить.
– Он у меня сегодня во вторую смену, – как-то уныло вдруг закончил он…
Я, еще немного посидел на бревнах, следя за умиранием костерка. А когда от последних щепок, брошенных в него нами минут десять назад и сразу ожививших враз взрезвившееся пламя, кроме пепла, уже ничего не осталось, я для верности пописал (раз уж мы обещали дяде Пете залить костер) на слегка зашипевший пепел и тоже пошел домой.
В коридоре барака меня перехватила наша соседка из первой квартиры, одинокая (и по моим тогдашним понятиям – совсем уже старенькая – лет пятидесяти) отечная тетя Зина.
– Заходи ко мне, Игорек, – гостем будешь! Твоих дома нет…
Действительно дверь нашей квартиры была снаружи заперта на висячий замок. А от слов тети Зины на меня вдруг повеяло таким нездешним холодом, что, казалось, мелкая дрожь прошла по всему телу. «Как это нет?!»
– Замерз, что ли? – ласково спросила соседка. – Тем более заходи. Чаем со свежим малиновым вареньем напою. Согреешься. Да не пугайся ты – ничего не случилось, – вдруг зачастила она, внимательно глядя на меня. – Они в кино ушли. На индийский фильм, на две серии… Про любовь, – мечтательно вздохнула она. Тебя по всему двору искали… Да вас разве достанешь, когда вы носитесь всюду, как оглашенные… Вот мне и наказали тебя приютить.
Она немного помолчала, а потом добавила, будто бы даже с легкой обидой на себя, на соседей, на весь мир, на кого-то неведомого о своем, о наболевшем:
– Весь барак почитай
