Предсказание – End - Татьяна Степанова

– А я разве тебя просил болтать? – Лицо Шубина побагровело. На него снова накатило то исступление, которое Мещерский когда-то наблюдал на площади во время разноса мэром подчиненного. – Я разве просил тебя трепать языком?! Я кричал тебе: молчи, не суйся, у них же не было против меня никаких доказательств все эти годы, и если бы ты не…

– Но ведь срок давности истек! А я… я должна была как-то защитить тебя от их обвинений по Куприяновой, и там, в магазине, я тоже должна была защитить тебя, неужели ты не понимаешь?

Шубин замахнулся на нее – она отпрянула. В ее глазах был испуг, изумление, боль. В его – слепое бешенство. Но внезапно он обмяк, сгорбился. Руки его повисли, как плети, вдоль туловища.

– Господи боже, что же ты наделал, Юлька, зачем… так глупо, так бездарно… ЕЕ ведь все равно не вернешь, ее нет, Ирмы нет! – Он повернулся к Костоглазову, к Самолетову – к тем, с кем когда-то дружил, с кем гонял в футбол на городских пустырях, ездил на рыбалку, пил пиво. – Ее, может, и не было никогда здесь, в этом городе. А я сходил с ума по фантому, по миражу. А там, на аллее у карусели, передо мной был тоже мираж, злая химера, и я сам был не я, а кто-то другой! Ведь и Хозе ударил свою Кармен ножом, и все хлюпали носами в партере, жалея его. А я… господи боже мой, я, может быть, сто, тысячу раз мысленно просил прощения – у нее, у Фомы, у всех вас за то, что натворил там, в парке пьяный, безумный. У города просил прощения, хотел все искупить. Мечтал вырвать наш город из нищеты, из этой вечной помойной ямы, из темноты…

– Город тебе, Сева, свое слово уже сказал. – Самолетов смотрел на разбитые губы Шубина. – И я думаю, повторит еще не раз.

– Но ведь срок давности истек! – болезненно воскликнула Юлия.

– Сроки давности действительны в основном по латентным, неочевидным преступлениям, гражданка Шубина, – веско, совсем уже «по-прокурорски» изрек Костоглазов. – А на убийство, имевшее большой общественный резонанс, жертва которого хорошо известна, а обстоятельства памятны всем вот уже сколько лет, срок давности, боюсь, не распространяется. Правда, это уже решать не нам.

– Да, это уж точно, решать будут другие, – подытожил Иван Самолетов.

Мещерский промолчал. Что он мог добавить? Он думал об Ирме Черкасс, о Шубине, его жене, его секретарше Вере Захаровне, о продавщице Куприяновой, Германе Либлинге, Кире, о свидетеле Полуэктове, об аккордеонисте Бубенцове, о Василии Темном и об Иване Шемяке – о Тихом Городке на все времена и эпохи в лицах и образах. Но все, все образы, все лики заслонял собой Фома.

Как он воспримет вот такой поворот сюжета?

Глава 36

Битое стекло

После большого трудно вновь возвращаться к малому. После общего – к частному, после событий чрезвычайных – к обыденности, повседневности.

Прошла ровно неделя. Тихий Городок мало-помалу приходил в себя. На улицах убирали следы разгрома и битое стекло. Осколки хрустели под ногами, их сметали метлами, собирали в мусорные баки. Битое стекло было повсюду. Сергею Мещерскому чудилось, что оно скрипит даже на зубах.

В разбитые камнями окна вставляли новые стекла. ОМОН вернулся в казармы. Город наводнили бригады стекольщиков, маляров, штукатуров. Большая бригада из столичных правоохранительных ведомств прибыла и по линии МВД и прокуратуры с тотальной проверкой. И, как это и бывает при «разборках сверху», глубинка затаилась, легла на дно, предчувствуя суровые времена. Всю неделю события в Тихом Городке обсуждались на разные лады на всех радиостанциях и по телевидению. Частенько в эфире всплывало словцо «экстремизм». Но в самом Тихом Городке такими учеными столичными кликухами себе никто голову не забивал. Достаточно того, что в разбитые окна вставляли новые стекла, ловившие солнечных зайчиков последних теплых августовских дней. Осень на берегах туманной Колокши была уже не за горами. Под ноги стелились желтые листья, и не было им числа.

Почти всю неделю сам Мещерский провел в прокуратуре, отвечая на вопросы столичных следователей-«важняков». Роль одного из главных свидетелей по делу оказалась трудной, но он худо-бедно с ней справлялся.

Прокурора Илью Костоглазова отстранили от занимаемой должности, и он, как простой законопослушный гражданин, тоже являлся на беседы с проверяющими. Мещерский сталкивался с ним в коридорах прокуратуры, где Костоглазов был более не хозяин. Здесь же, в прокуратуре, где располагался штаб оперативно-следственной бригады из Москвы, Мещерский несколько раз встретил и Кассиопею. Ее вызвали к следователю, как только она выписалась из больницы.

Проверяющий, который допрашивал Мещерского, был молод, умен и, как ни странно, полон сочувствия к Тихому Городку и его обитателям. Он искренне пытался разобраться, что же стряслось. У него это пока не очень получалось, но он не сдавался и пахал с утра до ночи. От него Мещерский узнал, что Кассиопея проходит в этом деле сразу в трех ипостасях – как потерпевшая от хулиганских действий толпы, как законный представитель своего брата, тоже потерпевшего и до сих пор находящегося в реанимации с тяжкими телесными повреждениями, и как обвиняемая по делу о распространении наркотических средств и притоносодержательстве. Последнее поразило Мещерского безмерно.

– А что вы хотите? – пожимал плечами следователь из Москвы. – В ходе обыска в салоне красоты, где была убита Кира Горелова, мы обнаружили опий, замаскированный под пакетики с зеленым травяным чаем. В крови обеих обвиняемых, Юлии Шубиной и гражданки Бардиной Веры Захаровны, экспертиза обнаружила следы наркотика. К нам поступили данные анализов из больницы, где сейчас лечится жена прокурора Марина Андреевна. У нее тоже зафиксированы опиаты в крови. На допросе Кассиопея Хайретдинова призналась в том, что в течение нескольких месяцев давала эти препараты под видом чая своим клиенткам, с которыми она фактически организовала у себя в салоне оккультное общество и проводила спиритические сеансы. Этот препарат на основе опия обладает галлюциногенными свойствами. Думаю, что в ходе этих оккультных сеансов, да и потом им мерещилось черт знает что.

Мерещилось? Ну да, конечно, мерещилось, конечно же… всем…

– Отсюда и такие катастрофические сбои в их поведении и психике, – продолжал следователь. – Юлия Шубина сейчас относительно в норме, держится усилием воли, с ней можно работать, проводить следственные действия. А вот секретарша – та совершенно неадекватна. Видимо, вскоре ею всерьез займутся психиатры. Пока ясно, что убийство Киры Гореловой она совершила на почве ревности. Она до сих пор бредит Германом Либлингом, умоляет не отнимать его у нее, не разлучать их и постоянно ведет шизофренические разговоры о Либлинге с какой-то воображаемой учительницей по фамилии Вербицкая, так что даже как-то жутковато становится. Сумасшедшая баба эта секретарша, у нее и так, наверное, склонность к психопатии была, да еще эти опиаты. Правда, Кассиопея на допросах клянется, что точно не знала, что это были наркотики. Их ей, по ее словам, вручил ее брат. Он же приказал давать их под видом зеленого чая клиенткам салона перед каждым сеансом. Идея оккультного спиритического общества, которое она называет «круг», была, по ее словам, тоже целиком его. Он был инициатором и строительства салона красоты, и дал Кассиопее на это деньги.

– Но для чего все это ему было надо? – не выдержал Мещерский.

– Насколько я успел разобраться, гражданин Либлинг считал себя несправедливо обвиненным в убийстве пятнадцатилетней давности. По словам его сестры, он обвинял город и горожан в том, что они искалечили его жизнь тем необоснованным обвинением и арестом. Видимо, он планировал использовать оккультизм, в который как в омут затягивались женщины – жены влиятельных в городе людей, в качестве рычага влияния и на самих женщин, и на их мужей, и на власть и обстановку в городе. В помещении, где проходили сеансы спиритизма, имелась скрытая фотокамера, которая все фиксировала для последующего шантажа.

– Возможно, Герман подозревал кого-то из своих бывших знакомых, ставших главами города, в преступлении, которое не совершал, в убийстве Ирмы Черкасс, и таким способом хотел выйти на след убийцы и отомстить? – предположил Мещерский.

– Не исключено. Но, может быть, он имел и другие планы. Увы, у него это теперь не узнаешь, – разочарованно вздохнул следователь. – К беседам он пока в силу нанесенных ему травм не способен. И врачи не дают никаких гарантий насчет его выздоровления. В убийствах он не виноват, однако к тому, что произошло в этом городе, причастен напрямую. Я еще не до конца в этом разобрался, но разберусь со временем. Сейчас же налицо только один факт: гражданин Либлинг – жертва вспыхнувших в городе массовых беспорядков, которые он своим появлением в городе и вызывающим поведением во многом и спровоцировал.

Мещерский вспомнил Германа – там, в ресторане «Чайка», – дерзкого и насмешливого, обликом и повадкой так напоминавшего актера Хоакина Феникса в роли римского императора-гладиатора. Что ж, тогда, на площади, его и швырнули под рев озверевшей толпы, как на гладиаторскую арену. И толпа ревела: «Смерть ему, смерть!»