Игорь Северянин - Вера Николаевна Терёхина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
27 апреля на поэзовечере в Петрограде в Александровском театре городской думы Алексей Масаинов прочитал доклад на ту же тему, стихи исполняли Северянин, Масаинов и Виноградов, Толмачёв и др. На вечере присутствовал Александр Блок с актрисой Дельмас.
Татьяна Толстая (Вечорка) писала: «...помню ясно — он с матерью в первых рядах поэзоконцерта Игоря Северянина. Сидел, нервно ёжась, сердитый, и пальцы тонкие, узловато-нервные, но особенно красные, как отмороженные, лежали на коленях на тонком сукне только что отглаженном. Он всю лекцию наклонялся к матери и возмущённо шептал ей — очевидно, мешал соседям, но те из уважения к нему молчали — публика была “своя” — литературная в первых рядах. Я даже ловила отдельные слова — он возмущался, почему это зал восхищается такими, в сущности, скверными стихами, но нервность Блока меня удивила».
29 апреля 1916 года в третьем отделении поэзовечера в Москве в Политехническом музее выступил Игорь Северянин со стихами из новой книги «Victoria Regia». В первом отделении — реферат Андрея Виноградова на тему «Поэзия и мировая война». Во втором отделении стихи Игоря Северянина исполнили Л. А. Ненашева, Л. В. Селиванова, свои стихи читал Виноградов.
В московском книгоиздательстве «Наши дни» в июне 1916 года выходит в свет второе издание книги поэз Игоря Северянина «Victoria Regia» (тираж 1250 экземпляров).
А в сентябре 1916 года Игорь Северянин был призван в армию в качестве ратника ополчения 2-го разряда, поступил в школу прапорщиков. Оставаясь в Петрограде, он ходатайствовал о разрешении выступать на поэзовечерах и получил разрешение.
Существуют воспоминания Леонида Борисова «В казарме на нарах с Игорем Северяниным». Они, к сожалению, не лишены неточностей и породили немало анекдотов о поэте в солдатской шинели. Борисов рассказывал:
«Весной 1916 года без малого две недели служил я в армии вместе с известнейшим в то время поэтом Игорем Северяниным, — в списках он значился как Игорь Васильевич Лотарев и пребывание имел, как и я, в шестой роте и, как и я, спал на втором этаже деревянных нар и даже со мною рядом.
Познакомились мы, как поэты, — один уже почтенный, взысканный и изысканный, другой начинающий и по вине войны оторванный от любимого дела. Ночью полушёпотом Северянин читал мне свои стихи, я внимательно слушал, а потом читал и я свои вирши, и он слушал невнимательно, нетерпеливо дёргаясь всем телом и поводя огромной головой.
Незадолго до того, как на врачебной комиссии его освободили “по чистой”, то есть уволили вовсе от военной службы (имелась у него могучая протекция, рука — то, что в наше время именуют блатом), на плацу 3-го пехотного запасного полка (на станции Малый Петергоф, в казармах бывшего Каспийского полка) происходили учебные стрельбы из мелкокалиберной винтовки. Рядовой Игорь Лотарев случайно, или так и должно было быть, из пяти выпущенных пуль в цель попал три раза. Дважды пульки легли кучно. Батальонный командир похвалил Лотарева:
— Молодец, солдат!
На что Северянин, он же солдат Лотарев, чуть повернувшись в сторону батальонного командира, небрежно кинул:
— Мерси, господин подполковник!
Батальонный застыл в позе оскорблённого изумления. Кое-кто из солдат, стоявших подле стрелка и его поощрителя, прыснул в кулак, кое-кто побледнел, чуя недоброе за этакий штатский и даже подсудный ответ, когда полагалось гаркнуть: “Рад стараться, ваше высокоблагородие!”
Наконец батальонный разразился отборной бранью и, призвав к себе ротного, взводного и отделённого, назидательно отчеканил:
— Рядового с лошадиной головой, вот этого, впредь именовать по-новому, а именно как я скажу: Мерси. Понятно? Рядовой Мерси!
Так на весьма короткое время и прозвали Северянина. На поверке взводный после Логинова и Ляхова выкликал:
— Мерси!
— Я! — негромко отзывался Северянин, нимало не обижаясь на то, что ему переменили фамилию. Мне он жаловался:
— Вот как нехорошо, голубчик Борисов! Теперь я уже нескоро напишу стихи, нескоро... Ну не всё ли равно батальонному, как я ответил, не правда ли?
— Конечно, — ответил я, — но, знаете ли, дисциплина, ничего не поделаешь... Вы лучше, Игорь Васильевич, расскажите что-нибудь такое, что сами считаете нужным сказать начинающему поэту вроде меня. Пожалуйста!
Не в эту ночь, а в следующую мой известнейший сосед, ближе придвинувшись ко мне на жёстких нарах, поведал следующее, что я дословно и передаю.
— Начинают не поэты, а стихотворцы, то есть люди, которые всего лишь умеют рифмовать и даже, может быть, знают все правила стихосложения. Поэт начинающим не бывает, он берёт сразу, как лошадь, с места, и пишет — как взял, так и пошёл, вот как человек с тяжёлой ношей. Где же он начинает и где по-настоящему работает? Спорно, по-вашему? А по-моему, всё понятно. Вы ещё ничего не понимаете, слушайте, что я буду говорить...
Я слушал так внимательно, как больше и нельзя. Среди азбучных, календарно-отрывных мыслей у Северянина встречались и подлинные открытия, не только для меня.
— Вы, голубчик, обратили внимание, что я посвящаю мои сборники некоей Тринадцатой, последней? Это просто чепуха, я не считал, сколько их было у меня, — наверное, немного, мне страшно не везло. Теперь, конечно, иначе, теперь прямо отбою нет! А с Тринадцатой всё очень просто: надо было привлечь внимание читателей чем-то загадочным, таким, чего у них нет, и средактировать сразу так, чтобы получилось убедительно, чтобы поверили, а для веры необходим туман: в тумане предметы менее ясны, любой за что хочешь примешь! Вам понятно? А пишу я стихи без всяких черновиков — как выпелось, так и хорошо. Если стихи исправлять, будут уже второй и третий раз другие, новые стихи, но те, что были до этого...»
