Барочный цикл. Книга 6. Золото Соломона - Нил Стивенсон

Барнс на мгновение задумался.

— С другой стороны, — сказал он, — я могу прыгать на одной ноге.

Дом наместника, Лондонский Тауэр. Конец дня

К тому времени, как он добрался до спальни покойного наместника, пять крюков, заброшенных на верёвках, уже цеплялись за подоконники открытых окон. Ещё один крюк влетел через стекло, и осколок едва не лишил Макиена последнего глаза. Он повернулся, попятился к окну, высунул руку на ветерок и махнул несколько раз, пока не услышал снизу ликующие крики.

Полтора года назад Макиена взяли под стражу за убийство. Убитый был англичанин: виг, который посмеялся над Макиеном в кофейне, делая вид, будто не понимает его слов. Истицей выступила вдова: противница куда более грозная. Путём различных интриг она сумела превратить удар кинжалом в акт государственной измены. Напирая на то, что её покойный супруг был членом парламента, она убедила магистрата, что шотландский якобит- тори убил видного государственного деятеля по наущению врагов Англии. Таким образом, Макиен попал в Тауэр, а не в Ньюгейт. С тех пор он ни разу не ступил за Внутреннюю стену, зато теперь одним махом осуществил половину побега, высунувшись по пояс в окно.

Там был совершенно другой мир. Первым делом Макиен посмотрел на реку — страницу, которую одноглазому не так-то легко было прочесть, столько судов теснилось в Лондонской гавани. В детстве любой корабль казался Макиену чудом. Теперь, повоевав, он видел в каждом сгусток устремления, застывшее действие.

Скоро он различил треугольные паруса шлюпа и синий французский военно-морской флаг, а ниже, на палубе, солдат в синих мундирах. Для самых непонятливых шлюп теперь ещё и дал беспорядочный залп из всех своих фальконетов. Выстрелы, как знал Макиен, преследовали две цели. Во-первых, убедить гвардейцев на пристани, что противник — не мираж. Во-вторых, сообщить остальным участникам спектакля, что Макиен сорвал победу и выглянул в некое окно.

В Тауэре и на пристани должны были сейчас находиться семьдесят два рядовых, четыре капрала, четыре сержанта, два барабанщика и один лейтенант, то есть целая рота — минимальный гарнизон, необходимый, по мнению высших лиц, для охраны крепости.

Четверть этого количества — один взвод — обычно находилась на пристани, с наиболее уязвимой стороны Тауэра, куда любой мог попасть на лодке. Остальные три четверти были распределены по различным постам и караульным будкам у ворот, дамб и подъёмных мостов, у домов стражников, перед Башней сокровищ и тому подобных местах.

Стражников было около сорока. Они представляли собой рудимент преторианской гвардии, созданной Генрихом VII после победы на Босвортском поле, и формально считались солдатами — «копьями королевы». Однако Макиена они заботили куда меньше гвардейцев, поскольку находились каждый в своем доме, с узниками, к тому же были плохо вооружены и вообще не организованны как военная часть.

Обычно здесь же ошивались Чарльз Уайт и королевские курьеры — довольно опасные ребята, — однако сегодня они все отправились на увеселительную прогулку по реке.

В теории существовало ещё и ополчение Тауэр-хамлетс, но ему на сборы потребовались бы дни, а на то, чтобы привести в порядок затворы кремнёвых ружей — ещё больше. К тому же ополченцы жили в основном по другую сторону рва.

Был ещё старший канонир с четвёркой подчинённых; к такому часу он всегда до бесчувствия напивался. Один или два канонира сейчас при исполнении — то есть в подземелье (пересчитывают ядра), а не на бастионе с горящими пальниками в руках. Чтобы зарядить пушки и мортиры на пристани и произвести выстрел, требовалось куда больше людей. Обязанность эта лежала на гвардейцах. Когда давали салют в день рождения королевы или при встрече посла, к пушкам ставили чуть ли не весь полк.

Таким образом, оставалось выяснить, где оставшиеся пятьдесят с небольшим гвардейцев, и вывести их из строя.

Что Руфус Макиен хотел услышать, он услышал теперь: барабанную дробь с пристани, означавшую «Тревога! Тревога!» Впрочем, важно было другое: слышат ли её гвардейцы на Минт-стрит и во Внутреннем дворе за звоном колоколов, сзывающих на пожар?

Проверить это легче всего было из дома наместника. Макиен вышел в коридор. Почти сразу впереди была лестница. Энгусина (рыжеволосая девица) поднималась по ступеням, одной рукой придерживая подол, а другой сжимая пистолет. Её веснушчатое лицо раскраснелось, как будто с ней кто-нибудь заигрывал.

— Часовые испужались! — объявила она. — Припустили, чисто куропатки при звуке выстрела.

— Выстрел, да, а вот слышат ли они барабан?

Макиен нырнул в мезонинчик и в один прыжок оказался у окна, выходящего на плац. То, что он увидел, его порадовало.

— Всё красно, — объявил он. — Началось.

Как знал Макиен, наблюдавший бесконечные учения через окно тюрьмы, по тревоге дежурная рота должна выстроиться на плацу. Примерно это он сейчас видел, хоть и из другого окна. Один взвод был почти в полном составе, из разрозненных солдат поспешно собирались ещё два отделения.

То, что Руфус Макиен только что заколол наместника в его собственной гостиной, ничего не изменило и не могло изменить, даже если б стало известно. Солдаты действовали по регламенту, как и требовалось на данном этапе плана. Наместник (Троули), полковник (Барнс) или первый сержант (Шафто) могли бы отдать разумный приказ и погубить затею, но все трое, в силу различных обстоятельств, такой возможности не имели. Кроме них высшими полномочиями обладали констебль Тауэра (начальник покойного Юэлла Троули) и ещё два должностных лица (его заместители). Констебль лечился на водах — выводил из организма три дюжины несвежих устриц, съеденных вчера за обедом. Обоих заместителей Троули под тем или иным предлогом выманили в Лондон. Поэтому охрана Тауэра металась, как обезглавленная курица, чье тело силится выполнить указания головы, уже брошенной псам.

Старший сержант стоял посреди плаца, благодушно костеря каждого подбегавшего солдата. Они появлялись с разных сторон и выстраивались, как рыба в косяк, алые на зелёном. У Руфуса Макиена встала перед глазами война: славная рубка при Бленхейме, прорыв французских линий в Брабанте, переправа через болото в Рамийе, разгром французской кавалерии при Уденарде. Тысячи историй о подвигах, похороненные в головах ветеранов. Часть его существа рвалась выйти на зелёный плац, возглавить войско — превосходное войско! — и повести на пристань. Однако мешал статус государственного изменника и заклятого врага Англии. Прогнать наваждение оказалось совсем легко — довольно было повернуться к рыжеволосой девице и вспомнить, как он отнял её от холодной материнской груди, завернул в кровавое одеяло и унёс, заходящуюся от крика, в ущелье над Гленко.

Сержант обратил багровую физиономию к югу. Макиен на миг подумал, что его увидели. Однако сержант смотрел не на дом наместника, а в сторону Холодной гавани — нет, скорее в сторону Кровавой башни, ближайшего входа с Уотер-лейн. Макиен не видел, на что глядит сержант; судя по молчанию и стойке, тот выслушивал приказ — надо думать, от офицера, командующего ротой. Отлично. Лейтенант, услышав пушечные выстрелы и тревогу, кинулся смотреть, что происходит на пристани. Увидев невероятное, немыслимое зрелище, которое, тем не менее, бесполезно было отрицать — французских моряков, палящих из фальконетов, — он вбежал на плац самым коротким путём, через арку Кровавой башни, и скомандовал всему наличному войску: «За мной!»

Сержант на плацу исполнил приказ единственным известным ему способом: методично. С медлительностью, которая бесила Руфуса Макиена не меньше, чем растерянного лейтенанта в арке Кровавой башни, он вытащил и поднял шпагу, прокричал катехизис команд, по которому взвод и три отделения вытянулись во фрунт, взяли ружья на плечо и повернулись кругом, затем, наконец, опустил шпагу — шагом марш. И лишь когда они набрали скорость, скомандовал: «Бегом!»

Макиен вернулся в спальню на южной стороне. Энгусина уже втянула в дом крюки и закрепила верёвки за массивное наместничье ложе. Её основательная филейная часть торчала из оконной рамы, как яйцо из табакерки: Энгусина, перегнувшись вниз, втягивала что-то на верёвке. Руфус Макиен выглянул в соседнее окно. Колонна солдат как раз показалась из основания Кровавой башни. Короткий бросок влево, через улицу — и они уже у Башни святого Фомы, через которую шёл прямой ход на пристань.

Что-то зазвенело. Опустив взгляд, Макиен увидел бьющийся о стену клеймор. Энгусина тащила его на верёвке. Клинок защищали только ремни, на которых его закидывают за плечо. Ножен для клейморов не делают — их не носят, ими рубятся. Этот конкретный клеймор пережил и худшие испытания; Макиена ничуть не огорчило, что он бьётся о стену, высекая искры.

Людей под стеной была ровно дюжина, с виду — обычные забулдыги. Точнее, обычные послевоенные забулдыги, ибо лондонская толпа заметно помолодела и погрубела с тех пор, как распустили армию. Часть ветеранов подалась в солдаты удачи или морские разбойники, а эти двенадцать счастливчиков прочно обосновались в питейных заведениях у основания Колокольной башни и прилегающей куртины — прямо под окнами, из которых выглядывали сейчас Руфус и Энгусина.