Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа

— Почему ты ее отпустила?

— Вы сами разрешили ей пойти.

— Я? Я разрешила? — удивилась Русудан.

— Вчера вечером, когда мы пили чай.

— Ах да, правильно. Я разрешила, — вспомнила Русудан. — Но только на шестичасовой сеанс.

— Они и пошли на шесть часов.

Русудан посмотрела на стенные часы. Было около восьми.

— Наверное, сейчас придут.

В комнату с книгой в руке вошел Сандро.

— Подойди ко мне, — ласково сказала ему Русудан.

Она провела пальцами по его взъерошенным волосам, поцеловала в лоб, потрепала по плечу и улыбнулась.

— Мне не нравится, что ты все время торчишь около окна. И потом, почему ты рисуешь на подоконнике? Разве у тебя нет стола? Или он для тебя стал маленьким? Тогда вот, пожалуйста, стол твоего отца свободен. Садись и рисуй…

Сандро замер и ничего не ответил. Ему почему-то стало жаль мать, и он крепко, как бывало в детстве, прижался к ней. Русудан догадалась, в чем дело. Она обняла сына за плечи и щекой прижалась к его щеке. Глаза у Сандро были зажмурены, и Русудан чувствовала, что стоит ему их открыть, как у него польются слезы. И она сама замерла, словно в оцепенении, а потом вдруг очнулась и почувствовала, что усталость как рукой сняло. Русудан посадила Сандро на колени, а потом, встав с кресла, подняла его на руки, и двенадцатилетний Сандро показался матери маленьким и легким. Да, это совсем крошечного Сандрикелу прижимает к груди Русудан. Если он заплачет, она даст ему грудь, он с жадностью накинется на нее, перестанет плакать и, успокоившись, замурлычет от удовольствия и будет еще долго и жадно сосать…

— Ну, довольно, — словно с упреком сказала Русудан, сажая сына в кресло. — Я ведь по глазам вижу, — продолжала она с улыбкой, — что ты не выучил уроки. Посмотри, — она показала на стенные часы, — уже девятый час.

Сандро подошел к отцовскому столу и, включив настольную лампу, раскрыл книгу.

…Среди ночи Русудан проснулась и пошла в кабинет мужа. Там горел свет, а на письменном столе лежала оставленная Сандро книга. Взяв ее, она осторожно открыла дверь в детскую — Татия и Сандро спокойно спали.

Русудан вернулась в кабинет, села за стол и, выдвинув ящик, достала тетрадь.

«У нас уже созрел инжир, но ни дети, ни Дареджан даже близко к нему не подходят…

Нужно, чтобы утром Дареджан собрала инжир и отнесла соседям. В прошлом году Татия и Сандро не дали ему дозреть, зеленый ели, пусть и теперь, если им захочется инжира, собирают сами.

…Четыре часа ночи, а я сижу за твоим столом и пишу свой дневник. Сейчас действительно четыре часа ночи, но только не подумай, что мне не дают спать мысли о тебе. Нет! Просто я вчера вечером очень рано легла спать и ночью проснулась. Вот, нашла у тебя толстую тетрадь и решила вести дневник. Может быть, когда-нибудь ты его прочтешь и найдешь для себя что-нибудь заслуживающее внимания, а может быть, я пишу напрасно… Но не думаю. Ведь дневники пишут, чтобы их читали другие.

…Сегодня Сандро впервые сел за твой стол, правда, с моего разрешения. Но когда он устроился в твоем кресле и раскрыл книгу, у меня так защемило сердце… Ну что он такого сделал? Разве все наши вещи не принадлежат нашим детям? Не обижаюсь же я, если Татия иногда возьмет мой зонтик? А увидев, что Сандро хозяйничает за твоим столом, я почему-то расстроилась. И хотела на него рассердиться, но сдержалась, пожалела его. С тех пор как ты уехал, Сандро только и делает, что ищет случая посмотреть в окно. Все ждет тебя. Я это сразу поняла и не мешала ему… Но нельзя же, чтобы ребенок все время стоял у окна и ждал. Вчера, поздно вечером, возвращаясь из техникума, я увидела его в окне. Разложил альбом для рисования на подоконнике, а сам глаз с улицы не сводит — не идет ли отец… Вот я и запретила ему подходить к окну. А знаешь, он был немного смешон за твоим огромным столом…

…Хоть бы в этой комнате пахло сигаретным дымом! Я бы представила, что ты дома и тайком от нас куришь. Но откуда взяться здесь этому запаху? И мне грустно.

Скоро рассвет… Ты тоже обычно допоздна засиживался у этого стола, загородив лампу книгой, чтобы она не освещала всю комнату. Несмотря на то что окно ты все время держал открытым, по утрам, входя в твою комнату, я чувствовала запах дыма… Я сердилась и ссорилась с тобой, но ты не обращал внимания на мои упреки и опять курил сигарету за сигаретой… И это повторялось каждый день.

Сейчас в твоем кабинете не пахнет сигаретами, и тебя нет дома… До каких пор так будет продолжаться и сколько времени я смогу выносить такую жизнь? Ты говоришь — время покажет. Хорошо, пусть покажет. Но я чувствую, что долго так не выдержу. Поверь, что я говорю правду, Реваз!

Последнее время ты обманывал меня, и мне было очень обидно. Ты скрывал от меня, что ходил не в институт, а в министерство. Отправил меня с детьми в Гагру, обещал приехать и не приехал, сославшись на неотложные дела… Ты же заранее знал, что не сможешь провести лето с нами, но нас не предупредил, и мы понапрасну ждали тебя… Почему ты так сделал? Да и только ли это? Мне многое непонятно. Иногда я себе не могу объяснить некоторых твоих поступков, и у меня так тяжело на душе… Что принесет мне завтрашний день? Я боюсь его. Я просто не знаю, что ожидает завтра меня и моих детей.

Татия совершенно распустилась. Каждый день она просится в кино, я ее не пускаю, но она так умеет меня заговорить, что я бываю вынуждена согласиться. Как по расписанию, в половине шестого за ней заходит дочка Гардапхадзе, и они отправляются вместе. А разве они одни ходят? Уверена, что нет! Когда мы с Татией были в филармонии, я заметила, что один молодой человек буквально не сводил с нее глаз. Он сидел на три ряда впереди нас, и, чтобы видеть Татию, ему пришлось повернуться спиной к сцене. Я уверена, что с этим молодым человеком она и ходит в кино. А бог его знает, кто он такой? Тебя не интересует, с кем твоя шестнадцатилетняя дочь ходит в кино, да притом каждый день? И в кино ли они ходят? А может быть, гуляют по темным