Сладострастие бытия (сборник) - Морис Дрюон

Одна только Тереза время от времени плаксиво спрашивала мадемуазель де Мондес:

– Ну а мне-то как быть, мадемуазель?

– Ах, я вас умоляю, девочка моя! Во-первых, все из-за вас.

– Но в конце-то концов, мадемуазель, это же я беременна!

Одним прекрасным утром Влад вошел в кабинет каноника, чтобы позаимствовать у него листок бумаги.

Каноник уже дошел до последней главы своего труда о фокейской колонизации. Несмотря на семейные драмы, эта работа шла у него быстрее, чем он рассчитывал. Можно было даже подумать, что беспокойная атмосфера в доме стимулировала его ум.

«Итак, как мы видели выше, фокейцы устанавливали торговые фактории вдоль берегов, – писал он, – но не старались завоевать окрестную страну или навязать тираническую администрацию народам, с которыми торговали. Их марсельские потомки, которые в 1650 году основали Африканскую компанию, предшественницу Индийской, продолжали следовать этим мудрым принципам…»

«А вот это англичанам – бац! Пусть получат», – сказал он себе, не думая о том, что его работка вряд ли попадется когда-либо на глаза британскому читателю.

Видимо, заимствование листка бумаги было всего лишь предлогом, поскольку Влад остался. Заметив его затянувшееся присутствие, каноник отложил перо. Влад, очевидно, хотел что-то ему сказать, но не мог подобрать слова. Прошло несколько минут. Наконец Влад решился.

– Было бы ошибкой, не правда ли, дядюшка, разводиться в моем возрасте? – спросил он.

Каноник не торопясь взвесил все составляющие своего ответа.

– Конечно, друг мой, – сказал он. – И не только с христианской точки зрения, которая одна должна иметь для меня значение. Если твоя супруга, как я, боюсь, догадался, была тебе неверна, это еще не причина, чтобы ты нарушал закон Божий и делал из ее греха повод для скандала… Я пытаюсь представить себе твои чувства. Насколько могу. О! Я понимаю: простить изменившую жену очень мило, однако наш Господь не был женат… Только задайся вопросом: к чему тебя приведет развод? Тебе больше пятидесяти лет. Твоя жизнь прожита.

– И плохо прожита, – уточнил Влад. – В сущности, я вообще зря женился. Я был последним из Мондесов. Хотел продолжить род. И вот вам результат! Прожил без радости в тени этой великанши…

Каноник принялся расхаживать по кабинету. Прошелся своими крошечными ботиночками с немного вздернутыми носами по нескольким рассыпанным извещениям, помахивая при этом, как индюшачьим хвостом, полами своей сутаны, отчего вспархивали редкие белые волосики, еще остававшиеся на его маленьком сморщенном черепе.

– Как и я, видишь ли. Как и я. Я тоже ошибся, согласившись жить вместе с сестрой. Мне семьдесят один год, но, поскольку я на два года младше, она все еще обращается со мной как с мальчуганом. И к тому же она ханжа. Я все принимал. Всегда. Не противился, ради спокойствия. Она вынудила меня загубить мою жизнь… И к тому же я вообще слишком рано принял постриг. Мне надо было сперва немного узнать мир. Я ничего не знаю о проблемах, которые встают перед моим ближним, и не могу быть полезным никому… Вот, не далее как сегодня утром собирался я служить мессу у Реформатов. Подошла какая-то дама и что-то прошептала мне на ухо. Я не обратил внимания и ответил: «Я не священник этой церкви, мадам. Чтобы исповедаться, обратитесь в ризницу». Она говорит: «Да нет же, господин аббат, я не ради исповеди. У вас пояс размотался и волочится по полу». Вот видишь, это другие всегда оказывают мне услуги, а я, что я делаю для них?

Он умолк на несколько минут. Молчание нарушал лишь шорох его сутаны и тихий звук, который производил Владимир, отскребая ногтем пятно на своих брюках.

– В польских семьях незаконнорожденных не отвергают, – произнес наконец Владимир.

– Ну да, я хорошо знаю, – ответил каноник. – Но мы все-таки не можем женить Лулу на служанке.

– Хотя это все, чего он заслуживает.

– Таинство брака не налагается как наказание, – заметил каноник. – Желая торжества добра, мы всего лишь усугубим зло. Я много размышлял в эти дни, пытался отвлечься от буржуазных предрассудков, чтобы сосредоточиться только на велениях религии… Ах! Очевидно, если бы Лулу любил эту бедную девушку, нам осталось бы лишь подтолкнуть его к правильному поведению. Но он не подает ни малейшего признака. Она, впрочем, тоже. Я пытался разговорить их немного… Не ставя в известность твою тетку, разумеется. Мне показалось, что они уступили друг другу, искушаемые злополучной теснотой. А раз нет любви, чтобы сгладить социальное неравенство, какие есть шансы для установления христианского союза? Слишком часто браки, улаживающие подобные дела, заканчиваются разводом и ребенок в любом случае оказывается покинут своим отцом. Церковь не поощряет вынужденные союзы. Тут еще надо подумать, является ли обязательство, взятое на себя под некоторым принуждением, вполне законным… Возможно, я напишу небольшой труд по этому вопросу, как-нибудь на днях…

Каноник прошел мимо окна.

– А! Уже полдень, – сказал он машинально, бросив взгляд поверх двориков на балкон улицы Дюгомье.

– Все же ребенок этот, хотят того или нет, – Мондес и, вполне вероятно, единственный, который у нас будет, – продолжил Владимир.

– Лулу может его признать и не женившись на его матери.

– А как он его будет растить? Пряча в чулане, никогда не видя? И к тому же платить за его содержание придется опять мне… Если уж все равно придется на это тратиться, я тут подумал…

– О чем же ты подумал? – спросил каноник.

– К несчастью, это невозможно. Я подумал о том, чтобы самому усыновить его и вырастить здесь. Навел справки. Но когда уже есть один ребенок, закон этому препятствует.

Они снова замолчали. Владимир, уставившись взглядом на ковер, покусывал кончик уса.

– А разве невозможно, дядюшка… – начал он задумчиво. – Не может ли духовное лицо усыновить ребенка?

– Увы, мой дорогой Влад, – вздохнул каноник. – Я тоже рассматривал эту возможность, представь себе. И даже говорил об этом с епископом.

– Правда?

– Ну да. Только, как я и предполагал, правила церкви этому противятся. Усыновление рассматривается как некая замена природного отцовства, которое несовместимо с саном священника. Итальянцы даже шутят: «Священника все зовут „отец“, кроме его собственных детей, для которых он „дядя“».

– Тогда не вижу решения, – пробормотал Владимир.

И вдруг одновременно у обоих во взгляде вспыхнула одна и та же искорка. Они внезапно увидели средство одним махом взять реванш над всем лицемерием, ложью и моралью приличий, которыми была опутана их жизнь. Огромный фарс, бомба, которую они взорвут в лоне семьи.

Дядя и племянник проговорили еще с четверть часа, пока Тереза не объявила обед. Оба вошли в столовую с высоко поднятой головой, сильные своим союзом и своим решением.

Владимир сел за зеленым растением. Каноник развернул салфетку, кашлянул, чтобы прочистить горло, и объявил тоном, не приемлющим возражений:

– Мы с Владом только что долго говорили и полностью сошлись во мнениях. Мы решили, что ребенка Терезы должна усыновить моя сестра Эме.

Все, что могла сказать Эме, все, что могла сказать Минни, осталось напрасным. Владимир пригрозил разводом, а каноник – покинуть дом, потребовав раздела имущества, если не поступят согласно его воле.

– Но где же его будут воспитывать? – спросила Минни.

– Да здесь же, разумеется, мой дорогой друг, – ответил Влад. – Это ведь твой внук, если, как я надеюсь, родится мальчик… который по закону, впрочем, будет нашим кузеном.

– А как же тогда наследство тетушки Эме?

– Он неизбежно перепрыгнет через голову Лулу. И думаю, что каноник тоже сделает необходимые распоряжения…

– Должна признать, что Лулу так и надо, – ответила Минни, все еще изрядно злившаяся на своего сына. – А Тереза?

– И речи быть не может, чтобы разлучить мать и ее дитя. Она останется у нас так долго, как ей будет угодно.

Упрямство не привело бы ни к чему, кроме еще больших скандалов, и Минни была вынуждена смириться с решением мужа, как Эме с решением брата.

– Усыновить плод греха! В моем-то возрасте! – стенала старая дева.

– Вот, дорогая сестрица, в твоей жизни впервые появился повод стать по-настоящему полезной.

– Неблагодарный!

Но страх увидеть, что ее брат съедет, – «Он же не сознает, что умрет от этого, бедный аббат…» – заставил ее капитулировать.

Столь же удивительной и весьма восхитительной была позиция мадемуазель Аснаис. Достигнув дна отчаяния и проведя не одну неделю в состоянии прострации, которая не преминула обеспокоить ее близких, Мари-Франсуаза однажды утром взяла перо и, трижды начиная, написала Лулу письмо, которое было шедевром самоотверженности. Она сожалела о горячности, которую проявила во время их последней встречи; она понимала, она принимала, она прощала. Мучительное событие (так она обозначила беременность служанки) было, возможно, всего лишь испытанием, которое послал ей Бог, чтобы она разобралась в себе самой и увидела, насколько сильны и непреходящи ее чувства по отношению к Лулу. Она была готова разделить с ним жизнь и в горе, и в радости, а поскольку горе уже случилось, теперь их могла ждать только радость. Одним словом, Мари-Франсуаза не видела больше препятствий их союзу, и весь стиль письма свидетельствовал о том, что она хорошо изучила труды каноника.