Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе - Наталия Варбанец

Белые пятна биографии изобретателя исследователи охотно связывают с Базелем, от О. Хуппа для 1444–48 гг. до А. Капра, полагающего, что по масштабу своей личности Гутенберг с 1431 г. — с открытия Собора — должен был жить в Базеле в расчете на выгодные заказы. Исключить в жизненном его повороте 1434–36 гг. влияние событий и окружения Базельского собора нельзя: благодаря столкновению всех идеологических направлений здесь были наилучшие условия, чтобы заразиться книжно-просветительской задачей, также для вступления в проповедническое братство, а далее — для продажи изданий. Раннюю известность Гутенберга во Франции как изобретателя книгопечатания, без которой не могло быть королевского ордонанса 1458 г., допустимо возводить к осведомленности о нем кого-то из французских участников Собора (филиацией ее, быть может, объясняется, что Петер Шеффер из писцов парижского университета оказался у него в наборщиках). Сам ордонанс указывает на непрерывность французских связей Гутенберга. Однако без предварительной завязки — на основе издания с колофоном (в данном случае скорее латинского, вероятно, доната) — он их обрести не мог, Принадлежность к межнациональному братству вела его к задачам, источникам информации и связям, лежащим вне его житейской сферы. Но как раз выдвигаемое некоторыми исследователями (А. Троннье, А. Капром) «сотрудничество» с Николаем Кузанским — на основании возможного знакомства при приезде кардинала в Майнц в 1448 г. или предположительного девентерского однокашничества — можно исключить по противоположности их траекторий: когда Гутенберг выступил с «Сивиллиной книгой», Кузанец уже служил папе. Непопулярность его у немецких реформаторов видна по памфлету Грегора фон Хеймбурга, тоже деятеля Базельского собора — из многих на нем докторов канонического права, нюрнбергского патриция, верного реформационной программе (отлученный Пием II, он бежал в Чехию к Иржи Подебраду, после смерти коего умер в 1472 г. в нищете). Главный повод искать связи изобретателя с кардиналом видится в гутенберговском замысле миссала. Поскольку Николай Кузанский многократно (впервые в 1431 г. на Базельском соборе, далее в 1453, 1455, 1457 гг.) поднимал вопрос об унификации литургических книг, почти за аксиому принято, что именно для такого унифицированного (но майнцского) миссала и даже по прямому заданию Кузанца назначал если не изобретение, то свои шрифты и инициалы Гутенберг. На самом деле явления эти параллельны, и только. Судя по повторности настояний кардинала, его идея вряд ли проводилась в жизнь, разве что цензурно (изъятие неканонических святых, молитв и пр.). Тенденции к созданию универсального служебника в то время следовало бы искать во внецерковных организациях — в обиходе братств, строивших «церковь духовную». Вероятно, что и Кузанцу она была подсказана его девентерским началом; в качестве церковной задачи она успеха иметь не могла. Какой миссал мыслил Гутенберг, навсегда остается скрытым: служебники были разные, от церковных до еретических (что красоты оформления не исключало), были и «нейтральные», т. е. включавшие наиболее общий состав молитв и песнопений, действенных для различных направлений религиозной жизни. Здесь хотелось бы высказать несколько соображений о Missale speciale и Missale abbreviatum (см. гл. V). Насколько можно судить без специальных разысканий, лежащих вне возможностей автора данной работы, оба они довольно типичны: оба по составу службы ни с одним диоцезом не связаны, и оба вышли из типографии крайне маломощной, MS, по-видимому, допечатывался по мере надобности. В этих свойствах обоих миссалов можно было бы увидеть признаки, что типография обслуживала нужды каких-то, — видимо, незнаменитых — братских объединений в округе Базеля, для которых Гутенберг либо печатал, либо оставил отливку шрифта в промежутке между 1444 и 1448.

Можно ли предполагать, что Гутенберг был в Чехии? Оснований исключать его пребывание там в предстрасбургские полностью безвестные годы (а они совпадают с пиком чешской революции) нет. Судя по Вальдфогелю (см. гл. III), в связанных с изобретателем чешских легендах некое зерно истины было, нравственное рождение Гутенберга с антифеодальными битвами в Чехии, быть может, и связано. Хотя известие — XVIII в. — о будто напечатанном им сочинении Гуса, вероятно, ошибочно (Gesta Christi — «Деяния Христа» вышли анонимно — считается, что в начале 1470-х гг.), Гутенберг был гусит. (И вряд ли не истинно оспариваемое первенство чешского издания «Троянской истории»; указанный в ней 1468 г., хотя есть с ним и рукопись, совпадает с годом смерти Гутенберга и обозначал бы перенятую эстафету: гибель Трои в ту пору была одним из общезначимых символов крушения, но и рассеяния любой освободительной идеи). Правда, для этого не обязательно было быть в Чехии. Богемская ересь и связанные с нею события стояли в центре внимания Европы в течение всей молодости Гутенберга. С конца 1420-х гг. табориты вторгались в немецкие земли. В 1433 г. в Базель приезжали с делегацией главари богемских еретиков — Ян Рокичана и Прокоп Великий для того соглашения, которое противопоставило их друг другу (год спустя в битве с чашниками при Липанах начался разгром таборитов и пал Прокоп). А главное — «богемская чума» охватывала европейские страны. Международное значение гуситства, точнее — того наиболее социально активного мистического комплекса, который тогда суммарно обозначался этим названием (Ян Гус был скорее его знаменем и мучеником), в том и состояло, что в нем нашли как бы идейную модель всеевропейские в тот момент патриотически и социально освободительные устремления, причем в качестве «всехристианской» задачи. Для Германии особая действенность «богемской чумы» — кроме того, что Чехия была в составе имперских земель, — определялась тем, что здесь и патриотические проблемы (обособление от Рима, государственное сплочение) и социальные (главная — противодействие наступлению феодалов на крестьянские права, освобождение от крепостной зависимости) стояли особо остро. И братства часто были ее проводниками. На фоне «Сивиллиной книги» связь изобретателя с Вальдфогелем (независимо от того, одно ли они лицо или Прокоп был просто чешским беженцем) — лишь штрих к гуситской направленности страсбургского сообщества (вопрос, не назначались ли винные затраты Гутенберга для братских причащений).

Гуситство в Германии было действенно не только в своем социально левом, но и в умеренном направлении. Ориентация части немецкой реформаторской партии, включая Изенбурга, на переизбрание императора в пользу Иржи Подебрада — ставленника чашников, который в 1457 г. стал чешским королем (отлучение его в 1458 г. Пием II лишь укрепило его популярность), была патриотичной. Хотя это сохраняло федеративность «Священной Римской империи германской нации», но ограждало ее от служения римским интересам, предполагало смещение ее социальной базы (Иржи вел борьбу с магнатами, опираясь на города и дворянство), мыслилось как путь к ее консолидации. Немецкие реформаторы потому и старались об утверждении Дитера на майнцском епископстве, что при нем для переизбрания Фридриха оставалось «добрать» голос только одного курфюрста. Интересы Дитера перед Пием II в 1459 г. защищал Грегор фон Хеймбург, еще в зените своего влияния. Дитер до 1434 г. был ректором Эрфуртского университета, являвшегося в Германии рассадником чешского Возрождения (и гуситских идей). Не исключено, что в 1448 г. реформистская позиция Изенбурга, тогда — настоятеля Майнцского собора, и части его окружения, благодаря информации братств, сыграла роль при возвращении Гутенберга в Майнц: для типографской проповеди изобретателю нужна была уже не тайная, а открытая арена.