Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе - Наталия Варбанец

Можно ли предполагать, что Гутенберг был в Чехии? Оснований исключать его пребывание там в предстрасбургские полностью безвестные годы (а они совпадают с пиком чешской революции) нет. Судя по Вальдфогелю (см. гл. III), в связанных с изобретателем чешских легендах некое зерно истины было, нравственное рождение Гутенберга с антифеодальными битвами в Чехии, быть может, и связано. Хотя известие — XVIII в. — о будто напечатанном им сочинении Гуса, вероятно, ошибочно (Gesta Christi — «Деяния Христа» вышли анонимно — считается, что в начале 1470-х гг.), Гутенберг был гусит. (И вряд ли не истинно оспариваемое первенство чешского издания «Троянской истории»; указанный в ней 1468 г., хотя есть с ним и рукопись, совпадает с годом смерти Гутенберга и обозначал бы перенятую эстафету: гибель Трои в ту пору была одним из общезначимых символов крушения, но и рассеяния любой освободительной идеи). Правда, для этого не обязательно было быть в Чехии. Богемская ересь и связанные с нею события стояли в центре внимания Европы в течение всей молодости Гутенберга. С конца 1420-х гг. табориты вторгались в немецкие земли. В 1433 г. в Базель приезжали с делегацией главари богемских еретиков — Ян Рокичана и Прокоп Великий для того соглашения, которое противопоставило их друг другу (год спустя в битве с чашниками при Липанах начался разгром таборитов и пал Прокоп). А главное — «богемская чума» охватывала европейские страны. Международное значение гуситства, точнее — того наиболее социально активного мистического комплекса, который тогда суммарно обозначался этим названием (Ян Гус был скорее его знаменем и мучеником), в том и состояло, что в нем нашли как бы идейную модель всеевропейские в тот момент патриотически и социально освободительные устремления, причем в качестве «всехристианской» задачи. Для Германии особая действенность «богемской чумы» — кроме того, что Чехия была в составе имперских земель, — определялась тем, что здесь и патриотические проблемы (обособление от Рима, государственное сплочение) и социальные (главная — противодействие наступлению феодалов на крестьянские права, освобождение от крепостной зависимости) стояли особо остро. И братства часто были ее проводниками. На фоне «Сивиллиной книги» связь изобретателя с Вальдфогелем (независимо от того, одно ли они лицо или Прокоп был просто чешским беженцем) — лишь штрих к гуситской направленности страсбургского сообщества (вопрос, не назначались ли винные затраты Гутенберга для братских причащений).

Гуситство в Германии было действенно не только в своем социально левом, но и в умеренном направлении. Ориентация части немецкой реформаторской партии, включая Изенбурга, на переизбрание императора в пользу Иржи Подебрада — ставленника чашников, который в 1457 г. стал чешским королем (отлучение его в 1458 г. Пием II лишь укрепило его популярность), была патриотичной. Хотя это сохраняло федеративность «Священной Римской империи германской нации», но ограждало ее от служения римским интересам, предполагало смещение ее социальной базы (Иржи вел борьбу с магнатами, опираясь на города и дворянство), мыслилось как путь к ее консолидации. Немецкие реформаторы потому и старались об утверждении Дитера на майнцском епископстве, что при нем для переизбрания Фридриха оставалось «добрать» голос только одного курфюрста. Интересы Дитера перед Пием II в 1459 г. защищал Грегор фон Хеймбург, еще в зените своего влияния. Дитер до 1434 г. был ректором Эрфуртского университета, являвшегося в Германии рассадником чешского Возрождения (и гуситских идей). Не исключено, что в 1448 г. реформистская позиция Изенбурга, тогда — настоятеля Майнцского собора, и части его окружения, благодаря информации братств, сыграла роль при возвращении Гутенберга в Майнц: для типографской проповеди изобретателю нужна была уже не тайная, а открытая арена.

Как согласовать «Сивиллину книгу» с тем, что по прибытии в Майнц и далее он словно бы поставил свое изобретение на службу церковным задачам? Противоречие, если учесть его миссию и эволюцию его эпохи и его страны, только кажущееся. В истории Европы понятием Реформация обозначается тот воинственный разрыв с олицетворяемым Римской церковью единством «всехристианской империи» и образование национальных церквей, которые со следующего столетия были одеянием буржуазной революции. Для Германии в итоге сорвавшейся, главные проблемы страны усугубив. Социальные, ибо «второе издание крепостного права» после поражения крестьянской войны было много жестче прежнего. Государственно-объединительные, ибо принцип Тридентского собора cujus regio, eius religio[16], превратил каждого князька в абсолютного монарха (оставив прочим людям свободу выбирать между княжеским исповеданием и костром или пр.). Достигнутая в протестантских княжествах секуляризация церковных земель и ликвидация монашества (что лишало угнетенных даже бегства в монастырь), бюргеризация духовенства обязательством женитьбы и подчинение князьям, «удешевление церкви» — все было к выгоде крупных феодалов; немецкое крестьянство могло утешаться чтением Лютеровой Библии и сознанием, что оно дало церковного реформатора европейского масштаба (который призывал «колоть, бить, душить» немецких восставших крестьян). Определившие этот срыв причины отчасти сложились 100 годами ранее, когда дело еще шло о реформации в собственном смысле, т. е. о той или иной мере конституционного переустройства Римской церкви и «Священной Римской империи». Исход революционной ситуации тогда еще был неясен: в прирейнской Германии, в частности, в Эльзасе, росло народное движение. Базельский собор с его реформационным шумом еще представлялся серьезной силой, даже императору. Но соборные реформаторы искали «законной» поддержки у власть имущих персон, о стыке с народным движением не помышляли, оно осталось разобщенным на местные цели, силы международной и собственно немецкой реакции быстро консолидировались. Собор оказался событием умственным, без социальной опоры, и утрачивал значение. Формально его постановления узаконивали позиции умеренных немецких реформаторов, а оставшийся по его закрытии в 1449 г. нейтралитет немецкого духовенства (см. гл. I) как бы законсервировал их, парализовав Фридрихом III с Энеем Сильвием в роли советчика (по базельским связям он еще играл и роль троянского коня в реформационном лагере). Тем временем и Собор порастал быльем, и в немецком народном движении наступил спад, отчасти вызванный организацией крестовых походов для отпора турецкому нашествию на Европу, снова вовлекавших часть крестьянства во «всехристианские» задачи. Дитер фон Изенбург опоздал на полтора десятилетия, в соборный период столь решительного деятеля не нашлось. Но и противник его — Пий II (Нассау был лишь удачным его орудием) решил покончить с базельским наследием. Каждый его шаг по сути был наглой провокацией, начиная со ставленника (Адольф представлял крайнюю феодальную реакцию) и далее: первое условие утверждения Дитера — отказ от права канцлера Империи на созыв рейхстага и коллегии князей (о намерении переизбрать Фридриха Пий, видимо, знал); второе — война против пфальцграфа Фридриха (т. е. реформационного же курфюрста); удвоенные аннаты; турецкая десятина; само смещение; назначение Кузанца на Бриксенское епископство; попутно — отлучение Хеймбурга и т. д.; в целом — нагнетание самовластья, чтобы вызвать взрыв. Дитер выступал как канцлер «Священной Римской империи германской нации»: созвал рейхстаг не где-либо, а в Нюрнберге; требовал, чтобы смещение было рассмотрено синодом немецкого духовенства (в листовке под видом прошения к папе); рискнул отменить налоговый иммунитет духовенства; в манифесте упирал не на духовный свой сан, а на звание курфюрста Германии. Можно ли полагать, что он рассчитывал на демократический отклик? Революционером Дитер не был, но немецким патриотом был. Манифест обращен не только к князьям, графам, городам, но и к «людям всякого сословия». Формула колофона «Католикона» о преимуществе перед богом «малых» в свете «Реформации Сигизмунда» (а Дитер как реформатор ее не знать не мог) читается не просто как евангельская аллюзия, а как политический термин. Вывод, что обращение к «людям всякого звания» имело в виду и «малых», подтверждается одним из уцелевших экземпляров манифеста, направленного Изенбургом франкфуртскому рыбачьему цеху (ареал рассылки в целом установить нельзя). Тем не менее акция Дитера, затеянная как патриотическое восстание, осталась в ряду феодальных мятежей: народные силы, которые одни могли создать в Германии общенациональный (но антифеодальный) лагерь, по его воззванию не поднялись. Сказалась заданная Базельским собором и закрепленная бездейственным десятилетием оторванность реформаторов от народного движения: манифест, полный частностями партийной борьбы, не вовлеченным в нее людям был мало понятен, собственная Дитера позиция, суть конфликта в нем неясны. Народ от участия в политической борьбе (кроме крестовопоходной) был отучен, который из двух графов занимает майнцский стол, без сути дела ему было равно. Дитер, вероятно, опасался выразиться ясней, дабы не развязать неуправляемую стихию, а для организации восстания времени было мало. Князья же, выторговав себе преимущества на случай победы, после его отлучения частью от него отошли и тем более старались на почетных условиях примирить его с Нассау (и с папой), что боялись народного движения. Изенбургу иного не оставалось: политическая роль его закончилась, «христианизация Империи» даже в его умеренном варианте сорвалась; надо было и сберечь людей, с ним попавших в беду. Вернувшись через 12 лет на майнцское епископство, он направил свою деятельность на немецкое образование, допуская и просвещение: в 1480 г. в Майнце печаталась, например, анонимная немецкая брошюра в защиту Базельского собора. Были и иные издания реформационного толка: после смерти Дитера преемник его — Бертольд фон Хеннеберг начал в 1485 г. с устройства цензурной комиссии для пропуска майнцских изданий на франкфуртскую ярмарку.