Игры на свежем воздухе - Павел Васильевич Крусанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ня смыслишь, так и молчал бы, – на всякий случай приструнила мужа Нина.
– А вот мурманский этюд – порт Владимир, – показал на узкую чёрно-сине-зеленовато-свинцовую картину Александр Семёнович. – Кольский полуостров. Если по карте, – он прочертил в воздухе ладонью неясный контур, – сначала Мурманск, Североморск, потом Гаджиево или Полярный – забыл уже – и в конце порт Владимир. Сейчас – мурманчане сказали – нет его. Жуткое дело: пустые дома – все оттуда уехали. – Александр Семёнович вздохнул. – Вот тут сидишь на берегу – тишина, Баренцево море и вдруг – звук: так-так-так – непонятно что. Потом видишь: из воды торчит такая штучка и движется… Не помню, как называется.
– Перископ? – предположил Пётр Алексеевич.
– Перископ, – повторил Александр Семёнович. – Это всё остатки – лучшие работы проданы. Мало Муха платила, приходилось продавать, а англичанин, что в мастерскую ко мне приходил, хорошую цену не давал. Но – тоже деньги.
Пётр Алексеевич с Полиной однажды специально провели разведку в интернете и вышли на сайт аукциона, заточенного под русское и советское искусство, – там было выставлено на продажу несколько полотен Александра Семёновича. Начальная цена в двадцать, а то и в тридцать раз превышала ту, что дал английский галерейщик.
Полина с Никой на пару произнесли короткую, но чувственную речь, щедро сдобренную прилагательными, возведёнными в превосходную степень, про доблести, заслуги и совершенства своего отца. Их насчиталось немало – если развить, хватило бы на полновесную оду.
– Какая прелесть эта гадость! – сообщил Александр Семёнович, опрокинув рюмку после панегирика.
Этот оксюморон он изрекал едва ли не на каждом застолье, но мхом тот не обрастал, что иногда случается с удачными присловьями. В старости многие люди обретают способность одну и ту же шутку повторять многократно, таким образом экономя остроумие, – это был не тот случай.
– На месте, где тяперь наш дом, стоял барак – пятнадцать сямей, три подъезда. И мы в нём жили, – поставив ополовиненную рюмку на стол и закусив лососиной, продолжил начатый ещё до тоста рассказ Пал Палыч. – Мы на жильё в очереди были первые на «Объективе» – на том заводе, где я тогда работал. И ня получили. Два дома многоквартирных построили – в два и в три этажа, а мне квартиру ня дали ни в одном, ни во втором. Ладно, ня получили – живём в бараке…
Полина взяла у Пал Палыча пустую тарелку и положила порцию тушённой крупными кусками свинины.
– Картошки сколько вам? – спросила.
– А парочку и хватит. – Пал Палыч принял тарелку, добавив к гарниру стрелку зелёного лука. – Я ня пил, ня курил, спортом занимался и на двойки в школе учился. Вместо школы в лясу сидел, изучал братьев меньших. Да и то – собрались с парнями в лес, меня спрашивают: «куда пойдём?» А куда? Хоть налево, хоть направо. А мне: «дубина, вначале думать надо, куда пойдём». Ну а какая мне разница, куда вместо школы идти? А мне опять: «дубина, надо глядеть направление ветра! Это чтобы, когда костёр будем жечь, дым ня понесло на дорогу: по дороге рабочие ходят – учуют и родителям сообщат, что, мол, ваши дети в лясу, а ня в школе». Вот я и думаю: в школе двойки и тут дубина. Ёлки-палки! Так, может, лучше в школу ходить? А то и там дурак, и тут дурак… – Пал Палыч пригладил ладонью жидкие светлые волосы. – Я к чему хотел сказать? Мы про что начинали? Сбился…
– Про дом ваш, – напомнила Полина.
– Вот, – с любовью глядя на мужа, вставила слово Нина, – Полина понимает, а ты только под нос смотришь, балабол.
– Это к тому, чтоб вы почувствовали, какой я человек, – пояснил Пал Палыч, не обращая внимания на шпильки жены. – Квартиру мне ня дали, обставили – ня хорошо сделали. А жить надо – и чтоб ня в бараке. Я говорю: «Нина, я простой дом строить ня буду». Это в девяносто втором году. Говорю: «я простой, как стоят вот тут обычные, дом строить ня буду. Только двухэтажный». А Нина: «ты дурак». Опять двадцать пять! – Пал Палыч звонко хохотнул. – Я говорю: «да, дурак, но ты дай мне возможность…» А она: «да ты дурак! Ты в милиции работаешь, у тебя денег нет». Я тогда, на «Объектив» обидевши, уже в милиции работал. Оклад и правда – сто тридцать три. И у ней, у Нины, сто двадцать – в горгазе она мастером. Что говорить – нет экономики в сямейном положении. И я понимаю, что я дурак, но ты мне дай… А она – нет. Ну ладно. Идёт вот этот разговор неприятный, но мы ня ссоримся. Я батьку вспоминаю, а батька говорил: надо измором таких брать.
– Это точно, – подтвердил Александр Семёнович. – Осадой надо, без скандала.
– Я, Ляксандр Сямёныч, с ими за компанию ня сижу, – кивнула Нина в сторону Петра Алексеевича, – когда охота у них и всё такое – за столом уже. Мне с ими ня интересно. Но иногда я подхожу вот так к двери́, – Нина изобразила, будто опёрлась о дверной косяк, – и слушаю. Ня подслушиваю на пороге, а в видимости их. Слушаю – и сколько я узнаю о своём муже нового!.. Какой шашок[12], оказывается! И половины о нём ня знала – скрытный. – Нина погрозила мужу кулаком. – Иной раз, правда: меньше знаешь, лучше спишь… Если б я в своё время вполовину того понимала, что сейчас о тябе понимаю, ещё б подумала – выйти за тебя или нет.
Пал Палыч кротко улыбался, польщённый свидетельством жены относительно своей замысловатой личности.
– А кто проект дома делал? – Как художник Александр Семёнович понимал, что такой дом без участия архитектора было бы не возвести.
– Мне проект дали за банку мёда, – признался Пал Палыч. – Трёхлитровую. Никанорыч дал. Никанорыч – друг мой, который в Пушкинских горах физкультуру преподавал. Я с им дружил. Мне везло с друзьями – сам-то дурак, а водился с умными людьми.
– Никанорыч твой подсунул нам проект ня гожий! – в сердцах не сдержалась Нина. – На ходу перяделывали. Как можно в таком доме, чтоб только плита и камин? Разве будет тёпло? В проекте и котельной не было! Плитой и камином второй этаж обогреть можно? Няльзя. А у них ня предусмотрено. Вместо кочегарки была кухня. Проект-то какой-то чёрный. Чёрные его составили, у которых и зимы ня бывает – тёпло и нет в
