Том 2. Бэббит. Человек, который знал Кулиджа - Синклер Льюис

— Ну как, Джо, хочется уйти в леса, подальше от этих дурацких сопляков-дачников, от всяких баб и прочен ерунды?

— Как угодно, мистер Бэббит.

— Что, если мы отправимся на озеро Бокс-Кар — говорят, там хижина пустует — и поживем в ней?

— Да как хотите, мистер Бэббит, до озера Скаутвит будет поближе, а рыбалка там тоже хороша.

— Нет, хочется в настоящую глушь.

— Как угодно.

— Навьючим на спину тюки, пойдем лесом, побродим как следует!

— А не проще ли водой, через озеро Чог? До самого места на моторке — там есть плоскодонка с новым мотором.

— Нет уж, слуга покорный! Нарушать тишину грохотом мотора? Ни за что на свете! Захватите пару носков и рюкзак да скажите в отеле, какой харч нам дать с собой. Я вас не задержу.

— Туристы как-то больше любят на моторке. Больно далеко идти.

— Слушайте, Джо, неужто вы не любите ходить?

— Не то что не люблю, могу и пойти. Только я так далеко уж лет шестнадцать не ходил. Туристы больше на лодке ездят. Но раз вам угодно, — что ж, могу и пойти. — Джо ушел в очень плохом настроении.

Бэббит позабыл эту жестокую обиду еще до того, как Джо вернулся за ним. Он представлял себе, как Джо разойдется и начнет рассказывать занятнейшие истории. Но Джо не разошелся даже в лесу. Он упорно тащился сзади Бэббита, и как Бэббиту ни резал плечи рюкзак, как ни пыхтел он на подъемах, он все время слышал, что его проводник пыхтит ничуть не меньше. Но дорога оказалась приятной: тропа, усыпанная коричневой хвоей, с торчащими везде корневищами, вилась между лиственниц, папоротников, неожиданных березовых рощиц. К Бэббиту вернулась прежняя вера, он радовался, что пот льет с него градом. Остановившись передохнуть, он с довольным смешком сказал:

— Для таких старикашек мы неплохо справляемся, верно?

— Угу! — согласился Джо.

— А как тут красиво! Смотрите, вон, за деревьями, видно озеро. Клянусь честью, Джо, вы сами не цените, какой вы счастливый, что живете в лесу, а не в городе, где трамваи грохочут, машинки трещат и от людей житья нет! Вот если б я знал лес, как вы! Скажите, как называется этот алый цветочек?

Джо сердито посмотрел на цветок, потирая натруженную спину.

— А кто его знает! Одни так зовут, другие — иначе. А я называю его «красный цветок» — и все.

К счастью, Бэббит совершенно потерял способность мыслить, когда ходьба превратилась в слепое спотыканье. Его одолевала усталость. Казалось, его толстые ножки идут сами по себе, помимо воли, и он машинально вытирал пот, застилавший глаза. От усталости он даже не обрадовался, когда, прошагав целую милю под палящим солнцем по гати через болото, где над низким кустарником жужжали тучи мух, они наконец добрались до прохладного берега озера Бокс-Кар. Когда Бэббит снял со спины рюкзак, он зашатался, теряя равновесие, и чуть не упал. Улегшись под широкогрудым кленом около охотничьей хижины, он блаженно почувствовал, как сон разливается по усталому телу.

Проснулся он в сумерках, когда Джо ловко стряпал к ужину яичницу с ветчиной и оладьи, и в нем снова воскресло восхищение этим сыном лесов. Он сел на пень, чувствуя себя настоящим мужчиной.

— Скажите, Джо, а что бы вы сделали, если бы у вас была куча денег? Что было бы лучше — остаться проводником или взять делянку в самой глухомани и жить вольной птицей?

Впервые Джо несколько оживился. Он пожевал табачную жвачку и проворчал:

— Я сам часто об этом думаю. Были бы у меня деньги, поехал бы в Тинкерс-Фоллз и открыл там хороший обувной магазин!

После ужина Джо предложил сыграть в покер, но Бэббит решительно отказался, и Джо с удовольствием лег спать в восемь часов. Бэббит сидел на пне, глядя на темное озеро и отгоняя комаров. Кроме храпящего проводника, на десять миль — ни живой души. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким сильным. И его мысли снова перенеслись в Зенит.

Снова он забеспокоился — не переплачивает ли мисс Мак-Гаун за копирку. Его снова обижали и радовали упорные насмешки за столом «дебоширов». Он подумал — а что сейчас делает Зилла Рислинг? Подумал и о том, будет ли Тед, после «взрослой» летней работы в гараже, заниматься как следует в университете? Он думал и о своей жене. «Если бы — если бы только она не была всегда так довольна, так удовлетворена этой налаженной жизнью… Нет! Не хочу! Не вернусь ни за что! Через три года мне будет пятьдесят. Через тринадцать лет — шестьдесят. Хочу пожить в свое удовольствие, пока не поздно! Плевать мне на все! Я так хочу!»

Он подумал об Иде Путяк, о Луэтте Свенсон, об этой симпатичной вдовушке — как ее фамилия? да, Танис Джудик, — для которой он нашел квартиру. Мысленно он вел с ними разговор. Потом спохватился:

— Что это, никак не могу забыть о людях!

И тут он понял, что бежать глупо, потому что от самого себя все равно не убежишь.

С этой минуты он уже стремился в Зенит. Со стороны его отъезд ничем не походил на бегство, но это было настоящее бегство: через четыре дня он уже сидел в зенитском поезде. Он знал, что едет обратно не потому, что ему хочется, а потому, что ничего другого не остается. Снова и снова он проверял свое последнее открытие: да, он не мог убежать из Зенита, убежать от своей семьи, своей работы, потому что в мозгу у него засели и семья, и работа, и каждая улица, каждая забота, каждая удача Зенита.

— И все-таки я… я что-нибудь сделаю! — клялся он, и ему хотелось, чтобы эта клятва звучала мужественно и смело.

26

Он шел по вагонам, отыскивая знакомые лица, но встретил только одного знакомого, да и то это был всего лишь Сенека Доун, адвокат, который имел счастье окончить университет вместе с Бэббитом, потом стал юрисконсультом какой-то корпорации, а впоследствии совсем свихнулся, выставил свою кандидатуру по списку фермеров и рабочих и якшался с отъявленными социалистами. И хотя Бэббит объявил себя бунтарем, ему, естественно, не хотелось, чтобы его увидели вместе с таким фанатиком. Но во всех пульмановских вагонах не было ни одной знакомой души, и он нерешительно остановился. Сенека Доун, худощавый и лысоватый, очень походил на Чама Фринка, но на лице у него не было постоянной ухмылки, как у Чама. Он читал книгу с заглавием «Путь всякой плоти». Бэббиту эта книга показалась религиозной, и он подумал, что, может быть, Доуна обратили на путь истинный и он стал порядочным человеком и патриотом.

— Привет, Доун! — окликнул он адвоката.

Доун поднял глаза. Голос у него был удивительно добрый.

— А, Бэббит, здравствуй! — сказал он.

— Далеко ездил?

— Да, был в Вашингтоне.

— Ого, в Вашингтоне! Как там наше правительство?

— Ну, как сказать… да ты присаживайся!

— Спасибо. Пожалуй, сяду. Да, да! Много воды утекло с тех пор, как мы с тобой в последний раз говорили, Доун. А я… я даже огорчился, что ты не пришел на наш товарищеский обед.

— А-а, спасибо!

— Ну, как твои профсоюзы? Опять выставишь свою кандидатуру в мэры?

Доуну, видно, не сиделось на месте. Он перелистал свою книгу. Потом сказал: «Возможно!» — и при этом улыбнулся, как будто разговор шел о пустяках.

Бэббиту понравилась его улыбка, захотелось поддержать разговор.

— А я видел замечательное ревю в Нью-Йорке, называется «С добрым утром, милашка!». Они выступают в отеле «Минтон».

— Да, там много хорошеньких. Как-то танцевал в этом отеле.

— Ты разве любишь танцевать?

— Разумеется. И танцевать люблю, и хорошеньких женщин, и хорошую еду люблю больше всего на свете. Как все мужчины.

— Фу-ты, пропасть, Доун, а я-то думал, что ваша братия хочет отнять у нас всю хорошую еду и все удовольствия.

— О нет! Ничего подобного. Просто мне хотелось бы, чтобы, скажем, профсоюз работников швейной промышленности устраивал митинги, скажем, в отеле «Ритц», да еще с танцами после собрания. Разве это неразумно?

— М-да, конечно, идея неплохая. Вообще… Жаль, что мы с тобой так мало встречались в последние годы. Да, скажи, ты, надеюсь, на меня не в обиде, что я помешал тебе пройти в мэры, агитировал за Праута. Видишь ли, я — член республиканской партии и, так сказать, считал…

— А почему бы тебе и не выступать против меня? Наверно, ты — искренний республиканец. Вспоминаю — в университете ты был настоящим вольнодумцем и вообще добрым малым. Помню, как ты мне говорил, что станешь адвокатом и будешь бесплатно защищать всех бедняков и бороться с богачами. И помню, как я говорил, что сам стану богачом, накуплю картин, построю виллу в Ньюпорте. Но ты всех нас умел вдохновить!

— Да, да… Мне всегда хотелось быть свободомыслящим.

Бэббит был необычайно смущен, и горд, и растерян; он старался снова стать похожим на того юношу, каким он был двадцать пять лет назад, и, сияя улыбкой, торопливо уверял своего старого друга Сенеку Доуна:

— Беда в том, что большинство наших сверстников, даже самые деятельные, даже те, кто считает себя передовыми… беда их в том, что нет в них терпимости, широты, свободомыслия. Я-то всегда считал, что надо и противника выслушать, дать ему высказать свои взгляды.