Вороний мыс - Михаил Барышев

Петр Романович с сиплым хряканьем хлестал топором. Мокрые штаны облепили тощие, с острыми мосластыми коленями ноги. В сапогах хлюпала вода, руки покраснели от холода. Дождь обмусолил редкую бороду в острый клин, с которого при каждом ударе срывались мутные капли. Андрей сутулил спину, облитую черным блестящим нейлоном куртки, и метался от доски к доске. Топор плохо слушался его, попадал не туда, куда целил. Топорище вывертывалось, будто смазанное маслом.

— Нажми, мужики! — азартно орал Матвей. — Поднатужьтесь, други милые, человеки земнородные!

По мосткам бегали женщины, и на берегу росла груда мешков и стопки шифера.

Узкая, с косой трещиной доска, впечаталась, казалось, в тесный паз. Удары обухом по торцу, острые зарубы лезвия не подавали ее и на миллиметр.

Андрей размашисто, сплеча, бил топором и тюкал им почти наугад, пытаясь подковырнуть доску. Мокрый, измазанный грязью с головы до ног, он готов был от злости кинуться на доску, как на живое, яростно сопротивляющееся существо. Готов был рвать ее, пинать, царапать скрюченными озябшими пальцами.

Чертова пристань! Идиотский амбар, куда безмозглый председатель свалил привезенный в карбасах груз. Теперь по его глупости люди мокнут, ковыряются в грязи, обдирают в кровь руки, хлещут топорами до зеленых попрыгунчиков в глазах.

Вскинув голову, Андрей увидел, как отец подбирается к краю пристани, где с глухим потрескиванием ворочался деревянный еж полуоторванных досок.

— Батя, ты куда! Собьет ведь… В реку собьет!

Петр Романович отмахнулся от сына и упрямо брел по колено в воде, ощупью угадывая остатки свайных брусьев. От холодной воды, от дождя, поливавшего без перерыву, лицо у Петра Романовича срезалось, было серым от зябкой бледности.

«Застудится, — подумал Андрей. — Застудится как пить дать… Ревматизм же у него. А он мокрый, на ветру. Вот же чертова работа…»

Один-два таких чрезвычайных происшествия, и старикан, либо сляжет вповалку, либо вообще душу отдаст. В его-то возрасте бродить в холодной воде! Пенсионеры в городе в дождь на улицу не выходят, у врачей каждую неделю проверяются, в скверах прогуливаются под зонтиками, чтобы голову не напекло. Хватит! Свое отец полной мерой отработал. Имеет право на отдых и на покой, и Андрей ему это обеспечит. В обиду не даст. Мировой же старикан, его родитель…

— Бойчей, жонки, бойчей! — подгоняла Анфимья своих подружек.

Ходи ноги, ходи печь!К председателю бы лечь!..

На пристани колыхнулся хохот.

— Рано языки чесать! — загремел, покрывая его, командирский бас.

Матвей встал на раскачивающемся причальном брусе. Широкий, коротконогий, промокший насквозь, он рубил последнюю связь, удерживающую затопленную часть пристани. Взлетал и блестко падал топор. Брызгала щепа, маслянистыми желтыми ломтиками разлетаясь по воде. С каждым ударом все больше и больше раскачивался брус, и в глубине пристани нарастал угрожающий скрежет.

Доска, с которой возился Андрей, подалась неожиданно и легко. Топор скользом прошел по ней и вывернул из руки топорище. Наткнулся на гвоздь, закрутился волчком и полетел туда, где пробирался на край пристани Петр Романович.

— Берегись! Батя, берегись!

Топор пролетел в шаге от Петра Романовича и плюхнулся в воду.

Дед Пека вздрогнул, повернул голову и, увидев растопыренные руки сына, догадался, что произошло.

— Ступай теперь на берег… Бабам помогай! Без топора здесь делать нечего.

Андрей зло пнул злополучную доску, столкнул ее в реку и ушел с пристани. Зябко подняв воротник куртки, он достал сигарету. Бумага расползалась в мокрых пальцах, отсыревшая зажигалка не давала огня.

— Побойся!.. Ос-те-ре-гись! — разнеслось над пристанью.

Матвей последним ударом просек скользкий, квадратный брус и проворно отскочил от края.

Надсадно заскрипело дерево, всплеснулась фонтанами вода, взвизгнули выворачиваемые скобы. Затопленная часть пристани шевельнулась и медленно стала отплывать на стремнину. Свечкой вымахнуло бревно, обросшее водорослями, оголились пеньки источенных гнилью свай.

Напор воды утянул ворочающийся деревянный ком.

— Отбились! — крикнул Матвей и всадил топор в тулово смоляного, вполовину укороченного бруса. Смахнул рукавом воду с лица и поправил черную заплатку, прикрывавшую погубленный на войне глаз.

— Отбились, человеки земнородные!

В этот момент Петр Романович, у которого отплывающая часть пристани нарушила опору, боком упал в реку.

— Петрей потонул! — протяжно заголосила Анфимья. — Человек в воду пал! Мужили, чего глядите-то!

Андрей моргнул, ошарашенный исчезновением отца, и закричал, пронзительно и страшно, как насмерть перепуганный ребенок.

— Батя!.. Ба-тя-ня!

Кинулся на пристань, зацепился за стопу шифера и растянулся на скользкой глине.

Матвей прыгнул в реку и размашистыми саженками поплыл туда, где с бултыханием бил руками по воде дед Пека.

— «Батяня», — передразнил он Андрея, когда Петр Романович оказался на берегу и возле него захлопотали женщины, унимая кровь сочившуюся из ссадины на лбу.

— Чего попусту горло драть, когда человек тонет.

— Не успел я, — ответил Андрей, размазывая глину на куртке и не имея сил уйти от единственного председательского глаза. — Споткнулся, а пока прибежал на пристань, вы уже прыгнули.

— Вдогон надо было. Не я тебя ростил…

— Знаете, Матвей Афанасьевич, — озлился Андрей, — не читайте мне, пожалуйста, нотаций. За отца вам спасибо, а что касается всего остального, увольте от ваших поучений.

— Спасибо, говоришь, — усмехнулся Матвей, и бледные от озноба губы его покривились. — Купцы, говорят, раньше в таких случаях еще рублем одаривали… Ладно, чего растабаривать. Ученый ты человек, от родимушки нашей ломоть отрезанный. Не поймем мы с тобой друг друга. Отца домой скорее веди, ему надо в сухое переодеться, а то на ветру до костей прознобит… А вы, дорогие жонки, чего полтиннички выставили? Был здесь мужской разговор и кончился. Айдате теперь гуртом амбар опоражнивать.

— Тебе бы, Матвеюшко, тоже домой сбегать, одежу переменить.

— Ничего, Анфимья, у меня шкура солдатская.

Приступ ревматизма уложил деда Пеку в постель. Он крепился из всех сил, стараясь одолеть навалившуюся хворобу. Растирал ноги пахучей мазью, которую принесла молоденькая фельдшерица Люба, грел мешочками с каленой на сковороде солью, кутал пуховым платком, оставшимся от покойницы-жены.

Андрей, обеспокоенный болезнью отца, с утра толокся на кухне. Неумело растопил печь, оттирал на куртке, пострадавшей в пристанской суматохе, грязные пятна, сгреб веником сор в угол. Сбегал в рыбкооп и купил для еды дорогую свиную тушенку и сливовый компот. Принялся ковырять вилкой волокнистое холодное мясо и запивать компотом.

— Самовар бы наставил, — посоветовал дед Пека, с усмешкой наблюдая бестолковое хозяйничанье сына. — Угли вон на загнетке, а лучину для розжига в запечье возьми.

— Обойдусь. Ты поправляйся скорее.

— Обсохнет моя болесть, как божья роса на крапиве. Я ведь знаешь какой — молотком на наковальне сработан. Впервой, что ли, меня ревматизм крутит… Обойдусь.

Превознемогая сосущую боль в суставах, дед Пека старался говорить бойко, чтобы хоть этим успокоить сына. Он опять ощущал себя виноватым перед Андреем. Угораздило его, старого разиню, в воду пасть. Не пал бы в воду, не довелось колодой на постели валяться. От работы Андрея оторвал, обиходить его не может как полагается…

Проведать деда Пеку заглянул председатель. Поздоровался, снял шапку и сел на лавку возле кровати, где маялся со своей болячкой хозяин дома.

По случаю гостя Андрей вспорол ножом еще одну банку с тушенкой и вытащил из шкафа графин. Матвей поблагодарил, но наотрез отказался от налитой стопки.

— На Ворзогорской пожне трактор в болотине увяз. Туда надо еще поспеть, выручить безголовых. Дать бы Сёмке отставку с машины, а кого вместо него ставить?

— Некого, Матвей Афанасьевич, — согласился дед Пека.

— Сейчас чуть подрос и в город смотрит, а то на ближний лесопункт. А здешнюю землю кому обихаживать? Не чужая ведь она.

— Верные твои слова, — снова поддакнул дед Пека и тут же осекся: сам ведь на старости лет в город нацелился. Завернет туда оглобли и назад не оглянется…

— Уж куда верней, — усмехнулся председатель и встал с лавки. — Значит, через три дня у тебя отвальное, Петр Романович… Без саней мы теперь остались. Будем зимой горе мыкать. Обещался ты с санями помочь. Помнишь, на собрании перед посевной народу говорил — будьте в надеже, пять саней я колхозу смастерю…

— Да ведь так вот дело вышло, — растерянно заговорил дед Пека, вспомнив собственные слова на собрании колхозников. — Разве думалось, что Андрей накатит… Внучата у меня в Ярославле. Колька да Димитрий…