Что я любил - Сири Хустведт

— Вы хоть раз спрашивали себя, почему рассказали об этом именно Марку?

Я повернулся к ней и помотал головой.

— А сыну вы об этом рассказывали?

Мой голос дрогнул.

— Марку я вообще рассказал больше. Когда Мэт умер, ему было всего одиннадцать лет.

— Совсем маленький, — негромко промолвила доктор Монк.

Я несколько раз кивнул и разрыдался. Я плакал перед абсолютно незнакомой, посторонней женщиной. Перед уходом я умывался в ее чистенькой уборной, где на подзеркальнике была заботливо приготовлена большая коробка бумажных салфеток, и представлял себе, сколько народу перебывало тут до меня, сколько людей утирали рядом с этим унитазом слезы и сопли. Я вышел из дома на Сентрал-парк-Вест. На противоположной стороне улицы уже вовсю зеленели деревья. Меня охватило ощущение непостижимости бытия. Разве можно осознать, что значит быть живым? И что такое разум, осознать тоже невозможно. Ничего само собой разумеющегося на свете просто не существует.

Неделю спустя Марк в присутствии Билла, Вайолет и меня подписал торжественное обязательство. Идея документа принадлежала доктору Монк. Наверное, она полагала, что, приняв условия, сформулированные на бумаге, он вынужден будет наконец понять суть этических норм, увидеть в них некую договоренность по основным законам человеческого общежития, без которых отношения между людьми немыслимы. Документ представлял собой сокращенную и персонализированную версию Десяти заповедей:

Я обещаю не лгать.

Я обещаю не красть.

Я обещаю не уходить из дому без разрешения.

Я обещаю не вести без разрешения телефонных разговоров.

Я обещаю полностью выплатить сумму, которую украл у Лео, из своих карманных денег, а также из денег, которые я заработаю этим летом, следующим летом и в будущем.

Внизу стояла подпись, нацарапанная полудетскими каракулями. Один из экземпляров этого документа до сих пор хранится у меня в столе среди бумаг.

В течение всего лета каждую субботу Марк появлялся у меня на пороге с конвертом в руках. Пройти я ему никогда не предлагал, поэтому прямо в прихожей он вынимал из конверта деньги, пересчитывал купюры, отдавал их мне из рук в руки и уходил. Я закрывал за ним дверь, шел в комнату и заносил сумму еженедельного погашения долга в специальный блокнотик, лежавший у меня на письменном столе. Марк расплачивался со мной из жалованья, которое он получал в булочной здесь же, неподалеку, в Гринвич-Виллидж. Его взяли туда кассиром. Каждое утро Билл за руку отводил его на работу, а в пять часов за ним приходила Вайолет. Прежде чем вести его домой, она всякий раз спрашивала у владельца булочной, мистера Вискузо, как Марк сегодня работал, и в ответ неизменно слышала: — Замечательно! Он у вас просто молодчина!

Наверное, мистер Вискузо от всей души сочувствовал Марку, которого чрезмерно опекают родители.

Кроме ближайших родственников, меня и нескольких сослуживцев, единственным человеком, с которым общался Марк, была Лайза. Не реже двух, а то и трех раз в неделю она приходила к нему, чаще всего с книгой под мышкой. Вайолет рассказывала мне, что все эти фолианты Лайза покупала специально для Марка в отделах популярной психологии, какие есть в любом книжном. Сии руководства по обретению "внутренней гармонии", которые пестрели увещеваниями вроде: "Нужно прежде всего полюбить самого себя" или "Необходимо подавлять подспудные сомнения, которые не дают тебе ощутить себя абсолютно счастливым и полноценным". Лайза с готовностью подключилась к делу нравственной перековки Марка и проводила с ним долгие часы в беседах о путях самосовершенствования. Вайолет утверждала, что все время, свободное от работы, еды и обретения душевного покоя в компании Лайзы, Марк тратил на сон.

— Ничего больше не делает. Только спит.

В конце августа Билл полетел в Токио на подготовку выставки своих дверей. Вайолет с Марком остались одни. Билл улетел в среду. А в четверг около девяти утра Вайолет спустилась ко мне в халате.

— Марк сбежал, — с порога сказала она, после чего прошла на кухню, налила себе чашку кофе и села за стол напротив меня. — Вылез через окно, потом по пожарной лестнице поднялся на крышу. Там есть дверца на лестничную площадку, я думала, она заперта, а сегодня утром проверила — открыта. Так что он по лестнице просто спустился вниз и вышел через парадное. Я уверена, он это делает постоянно, просто обычно успевает вернуться на рассвете. Так что ночи напролет он гуляет где-то, а потом днем отсыпается. И я бы сама ни о чем не догадалась, просто сегодня ночью, часа в два, нам позвонили.

Голос Вайолет звучал приглушенно.

— Я даже не знаю, кто это был. Какая-то девчонка, она не сказала, как ее зовут. Позвонила и спросила, не знаю ли я, где сейчас Марк. Я сказала, дома, но подзывать я его не буду, потому что он спит. Черта лысого, говорит, он спит, я его только что видела. И в трубке такой галдеж! Уж не знаю, откуда она мне звонила, наверное, из клуба какого — нибудь. Заявила, что хочет мне помочь. Вы, говорит, должны знать правду. Вы же его мать. И знаешь, Лео, я почему-то не сказала, что я ему не мать. Я просто слушала. Мне, говорит, надо вам кое-что рассказать.

Вайолет перевела дух и глотнула из чашки.

— Может, это все вранье, но она сказала, что Марк и Джайлз каждую ночь вместе. Знаешь, она еще что сказала? "Секс-монстр вышел на охоту". Ты что-нибудь понимаешь? Я даже спросить ни о чем не успела, она мне не дала слова вставить, Джайлз, говорит, в Мексике купил мальчика.

— Купил?

— Прямо так и сказала, купил. Родители продали его Джайлзу за несколько сотен долларов. Этот мальчишка, Рафаэль, якобы влюбился в Джайлза, тот наряжал его, как девочку, и сперва все таскал за собой. Какая-то темная история. В общем, однажды ночью они страшно поссорились, и, как она утверждает, Джайлз отрезал парню мизинец. Потом, правда, повез его в приемный покой, палец ему пришили, но мальчишка вскоре после этого пропал. И еще она сказала, что ходят слухи, будто Джайлз его убил, а труп бросил в Ист-Ривер. Она мне так и сказала: "Я хочу вас предупредить. Этот человек — маньяк, а ваш сын у него в когтях". И повесила трубку.

— Билл знает? — спросил я.

— Ну, я звонила в отель несколько раз, оставила для него сообщение, но тревогу бить не стала. Сам посуди, что он сможет сделать, если он в Токио?

Казалось, мысли Вайолет были где-то далеко.

— Знаешь, что хуже всего? Мне страшно.

— Ну, даже если малая толика всего этого имеет хоть какое-то отношение к действительности, то тут любому станет страшно. Джайлз — личность жуткая.

Вайолет открыла было рот, чтобы что-то сказать, но ничего не сказала и молча кивнула, потом отвернулась от меня, и я залюбовался ее шеей и профилем. Она все еще была хороша, может быть, с возрастом стала еще краше. Теперь она сама и ее лицо находились друг с другом в гармонии, которой не было в юности.

Через три дня, в воскресенье, Марк объявился у Люсиль. Как мне рассказали Билл и Вайолет, он клялся и божился, что ни разу за все время ареста из дому не убегал, что вся история с Рафаэлем — это "полная туфта", что он сбежал к "ребятам", потому что "его все достало". Прошла еще неделя, и он совсем переехал к Люсиль. Начался учебный год. Каждую пятницу либо Билл, либо Вайолет встречали его на вокзале, ехали с ним на метро к доктору Монк, ждали его, пока шел прием, а потом конвоировали на Грин-стрит. Домашний арест продолжался.

В течение последующих месяцев в поведении Марка отчетливо просматривалась периодичность, которую я про себя назвал "циклическим кошмаром". Несколько недель кряду все шло замечательно. Он носил из школы четверки-пятерки, был добрым, покладистым, охотно помогал родителям и исправно выплачивал мне долг из своих карманных денег. Билл и Вайолет наперебой сообщали мне, как их долгие беседы с Марком о доверии, честности и взаимных обязательствах постепенно "наставляют его на путь истинный". На приеме у доктора Монк маль чик выкладывает все, что у него на душе, и там тоже налицо "положительная динамика". Так вот, именно в тот момент, когда у всех вокруг в приливе осторожного оптимизма притуплялась бдительность, Марк вдруг пускался во все тяжкие. В октябре Вайолет среди ночи обнаружила, что его кровать пуста и с ним вместе исчезла вся наличность из ее кошелька. Он вернулся домой только через день под утро. В ноябре муж Люсиль, Филип, собираясь на работу, заметил на своей машине огромную вмятину, которой накануне не было. В декабре Билл решил сходить с сыном пообедать. Они заказали по гамбургеру, тут Марку понадобилось в туалет, и он вышел из-за стола. Объявился он через три дня, и не у Билла, а у матери. В феврале учитель истории нашел Марка в мужском туалете. Его рвало. В рюкзаке у него оказалась литровая бутылка водки, а в кармане — седативные пилюли, кажется, валиум.

Всякий раз чрезвычайное происшествие разворачивалось по шаблонному сценарию: узнавание горькой правды, истерика потерпевшей стороны, появление Марка дома и его самозабвенные оправдания. Да, он сбежал, а что такого? Он ничего не сделал. Просто до утра шлялся по улицам. Хотел побыть один. Никакой машины он ночью не брал. Вмятина на двери? Какая вмятина? Значит, машину ночью угнали, а утром поставили на место. Да, той ночью он действительно ушел из дому, но никаких денег не брал. Вайолет ошиблась. Где деньги? Может, она их сама потратила, а может, просто обсчиталась. Все его возмущенные тирады в свое оправдание вопиющим образом противоречили здравому смыслу, но виноватым он себя признавал только перед лицом неопровержимых доказательств. Оглянись мы назад, все поступки Марка оказались бы до тошноты предсказуемыми, но кто из нас тогда оглядывался назад? Так что, хотя в его поведении прокручивалась одна и та же модель, провидцами мы оказались никудышными, и бунт всегда заставал нас врасплох.