Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца - Гай Кей

Волосы у нее были распущены, конечно, как всегда, и ее тонкие духи наполняли маленькую комнатку еле уловимым, тревожным ароматом. Но у Блэзаде Гарсенка были собственные правила и собственный кодекс, а он нарушил эти правила и этот кодекс прошлым летом в Портецце, запутавшись в мире женских духов. Он сказал:

— Собственно говоря, я знаю, где мы находимся. А где герцог де Карензу? — Он хотел, чтобы это прозвучало язвительно, и сам не знал, почему.

Она осталась невозмутимой, по крайней мере, насколько он мог разглядеть при свечах.

— Мой муж? В замке Равенк с эном Гауфроем, как я подозреваю. У них собственные традиции в день летнего солнцестояния, и боюсь, женщины не принимают в них участия.

Блэз уже слышал о Гауфрое де Равенке. Говорят, его молодая жена все еще девственница после почти трех лет брака. О Тьерри де Карензу он таких рассказов не слышал, но с другой стороны — он и не спрашивал и не слишком интересовался.

— Понимаю, — тяжело произнес он.

— Нет, ты не понимаешь, — резко возразила Ариана де Карензу, из голоса ее исчезли ирония и насмешка. — Думаю, ты совсем ничего не понимаешь. Ты сейчас придешь к выводу, что я брожу по ночам, потому что мой муж предпочитает в постели мальчиков. И решишь, что меня следует понимать в свете этого факта. Так слушай же: я здесь по собственному выбору, и никакие вкусы или прихоти мужчины, за которого мой отец выдал меня замуж, не влияют на это решение.

— Значит, удовольствие — это все? А как насчет верности?

Она нетерпеливо тряхнула головой.

— Когда наступит тот день, когда мужчина и женщина в нашем обществе смогут пожениться, потому что свободно выбрали друг друга, тогда говори мне о верности. Но до тех пор пока женщины являются разменной монетой в игре замков и стран, даже в Арбонне, я не признаю подобной обязанности и посвящу свою жизнь тому, чтобы изменить этот порядок. И все это не имеет ни малейшего отношения к привычкам и предпочтениям Тьерри. — Ариана встала и прошла между Блэзом и свечой, и ее живое лицо вдруг оказалось в тени. — С другой стороны, я ничего не знаю о твоих привычках и вкусах. Ты предпочитаешь, чтобы я ушла? Я могу уйти незаметно, так же как пришла сюда.

— Какое это имеет значение, незаметно ты пришла или нет? — упрямо спросил он, держась за свой гнев. — Мы ведь в Арбонне. Не так ли? В Тавернеле во время летнего солнцестояния.

Он не мог прочесть выражения ее глаз, так как единственная свеча мигала за ее спиной, но снова увидел нетерпеливое движение ее головы.

— Брось, Блэз, ты умнее. В центре всего этого лежит осторожность. Я здесь не для того, чтобы опозорить кого-либо, и меньше всего — самое себя. Нет такой общественной обязанности перед моим супругом или моим народом, которую я бы недостаточно хорошо исполняла. Я смею заявить об этом, и знаю, что это правда. Я с уважением отношусь к Тьерри и знаю, что он так же уважает меня. Мой долг по отношении к себе совсем иной. То, что происходит по ночам между двумя взрослыми людьми, когда они остаются наедине, не должно никоим образом влиять на положение дел в мире.

— Тогда к чему трудиться? Зачем быть вместе? Твой Двор Любви установил такое правило? — Блэз хотел произнести это с сарказмом, но у него не получилось.

— Конечно, — ответила она. — Мы собираемся вместе, чтобы прославлять дар жизни, данный нам богиней… или богом, если тебе так больше нравится. Иногда лучшее в нашей жизни приходит к нам ночью и уходит утром. С тобой никогда не случалось такого?

Действительно, с ним случалось нечто очень похожее на это, но утро всегда приносило боль, которая оставалась надолго. Он чуть было это не произнес вслух. Воцарилась тишина. В полумраке силуэт Арианы можно было принять за силуэт Люсианны. Блэз мог представить себе, что ее черные волосы такие же на ощупь, и вспомнить легкое прикосновение пальцев, скользящих вдоль…

Но нет. Воспоминания о прошлом вызывают в нем гнев. Эта женщина не сделала ему ничего плохого, насколько ему известно, и, с ее точки зрения, оказывала ему честь своим присутствием. Он сглотнул.

Она сказала:

— Все в порядке. Ты устал. Я не хотела тебя оскорбить. Я уйду.

После Блэз не мог бы сказать, какая последовательность движений приблизила их друг к другу. Когда он обнял ее, то почувствовал, что дрожит; после Розалы он не прикасался ни к одной женщине, а та ночь тоже несла свой груз гнева и угрызений совести как во время нее, так и после. Уже приближая свои губы к губам Арианы, глубоко вдыхая окружающий ее аромат, Блэз готовился сопротивляться соблазнам еще одной искушенной женщины юга. Люсианна, несомненно, научила его хотя бы этому; если он ничему не научился за весну и лето в Портецце, то, значит, он прожил жизнь зря. Блэз был подготовлен, защищен.

Нет, не был. Потому что Люсианна Делонги использовала любовь и любовные объятия в качестве инструментов, оружия в коварных, хитроумно задуманных кампаниях, для получения удовольствий и власти, привязывая к себе беспомощную душу мужчины. А Блэзу в ту ночь в Тавернеле предложили в дар любовные объятия сильной души, не ускользающей, яростной, как ветер, но главным в которой было милосердие и ее собственные потребности, и предложили их честно, ничего не утаивая.

И в движении их переплетенных тел, в их вращении в ту ночь на кровати в городском дворце Бертрана де Талаира Блэз нашел на короткое время в темноте, после того как догорела единственная свеча, облегчение от своей двойной боли, старой и новой. С ним делили то, в чем раньше отказывали. Он предложил ей все, что умел, и даже, ближе к концу, отодвинув подальше иронию, кое-что из того, чему научился в Портецце, все то, что могут делать мужчина и женщина, когда лежат вместе, когда объединяются доверие и страсть. Принимая предложенное им, Ариана де Карензу один раз рассмеялась, задыхаясь, словно от искреннего удивления, и в свою очередь одарила его чем-то таким же редким и роскошным, как дерево, цветущее в ночи без единого листочка, и Блэз, несмотря на всю горечь, наполнявшую его, проявил достаточно мудрости и принял ее дар и дал ей почувствовать свою благодарность.

В конце концов он уснул, держа ее в своих объятиях, вдыхая ее аромат. Он утолил жажду и страсть, вернулся в усталость, будто в сад, пробившись сквозь колючий кустарник истории своей жизни.

Некоторое время спустя он проснулся, потревоженный каким-то звуком на улице. Ариана все еще была с ним, ее голова лежала у него на груди, ее черные волосы накрывали их обоих, словно покрывало. Он поднял руку и погладил их, восхищаясь.

— Ну, — произнесла Ариана, — ну-ну-ну…

Он тихо рассмеялся. Она и хотела его рассмешить. Он покачал головой.