КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио - Константин Преображенский

Одно плохо: под «крышей» разведчик тотчас начинает замечать на себе завистливые или косые взгляды новых друзей, становится объектом их пристального, недоброжелательного внимания. Поэтому и я чувствовал себя неспокойно, открывая солнечным сентябрьским утром тяжелую дверь огромного здания в центре Москвы, известного не только стране, но и всему миру. Фронтон его украшают четыре огромные буквы: ТАСС.

В окошке дежурного меня ждал пропуск к заместителю начальника управления кадров, о котором все знали, что на самом деле он представляет разведку. Он оформлял на работу в ТАСС ее офицеров. Это был тучный старик, давно вышедший на пенсию, но остававшийся внештатным сотрудником КГБ.

С профессиональной недоброжелательностью кадровик взглянул на меня, когда я осторожно скрипнул дверью, и кивнул на стул, стоявший поодаль. Минуту он хмуро смотрел прямо перед собою, а потом взял трубку телефона. Таков был стиль поведения сотрудников сталинского НКВД, у которых не должно быть времени на лишние слова и разговоры.

— Зайди! — коротко бросил он в трубку и, повернувшись ко мне, объяснил: — Это я вызвал заведующего редакцией Азии. Сейчас придет, куда он денется!..

И действительно, через пару минут в кабинет вошел довольно молодой мужчина и с испугом посмотрел на меня.

— Этот человек, — внушительным тоном сказал старик, — будет у тебя работать. А лотом поедет в Японию. Никаких лишних вопросов ему не задавай. Понял?

Заведующий редакцией тоже хотел твердо произнести «понял», но вместо этого раздвинул губы в широкой улыбке и залился нервным смехом. Он начал быстро поглаживать себя по щекам, стремясь погасить его, но это было тщетно Кадровик же сделал вид, что ничего не заметил, и сказал потеплевшим голосом:

— Иди, отведи его на свое рабочее место!..

Выйдя в полутемный коридор, заведующий редакцией Азии сразу успокоился и сконфуженно замолчал. Так, не говоря друг другу ни слова, мы прошествовали до двери, над которой висела картонная табличка: «Азия». Начальник открыл дверь и сделал приглашающий жест.

В комнате за письменными столами сидело около двадцати молодых мужчин, и все они обернулись на звук открываемой двери. С ужасом я узнал множество своих однокурсников по Институту стран Азии и Африки, с которыми, как положено, порвал все связи несколько лет назад, поступая в разведку.

— А, это ты? — с деланным удивлением, но спокойно, сказали они и тотчас углубились в работу, словно мы виделись всего лишь на прошлой неделе. По их напряженным затылкам я понял, что каждый думал о том, не несет ли мое появление лично ему какую-нибудь угрозу.

Разумеется, все знали, где я на самом деле работал. Ведь в разведку поступали очень многие выпускники нашего института, и о каждом партком выносил секретнейшее решение, которое на следующий день становилось общеизвестным. Я же расположился за свободным столом и с деловым видом зашелестел бумагами, словно служил здесь всю жизнь и отлучился лишь на минуту. На самом же деле я чувствовал себя весьма неуютно. Как давно я не бывал ни в каком другом учреждении, кроме КГБ!

Будучи зачисленными туда, новобранцы сразу же исчезали на несколько лет. Первый год уходил на учебу в разведшколе, последующие два-три — на освоение работы в Центре. Она состояла в написании огромного количества оперативных писем, инструкций, планов и заключений. Они же — преимущественно в виде ответов — в изобилии поступали из зарубежных резидентур. Оставалось только удивляться, когда же разведчики занимаются самой оперативной работой.

На весь этот период мы замораживали все существовавшие до службы в разведке знакомства и дружеские связи. Никому из старых друзей не звонили, не ходили в гости, так, что многие из них были уверены, что мы либо куда-то уехали, либо вдруг раздружились с ними. Нам же ничего не оставалось, кроме как поддерживать это мнение, не отвечая на дружеские звонки, ставшие вдруг опасными.

Одна часть приятелей оказалась осведомителями КГБ, и каждая дружеская пирушка теперь могла окончиться для нас агентурным сообщением о каком-нибудь неосторожном или аполитичном высказывании. Другие сами находились в разработке КГБ, будучи замечены в несанкционированных знакомствах с иностранцами или диссидентами. Даже встретившись с ними случайно на улице, ты как бы становился сообщником по антисоветской деятельности. А ведь КГБ придирчиво проверяло нас перед выездом за границу!

И вот через несколько лет мы неожиданно возникали, причем сразу чуть ли не под боком у старых товарищей — в Министерстве иностранных дел, в «Интуристе», «Аэрофлоте», внешнеторговых организациях. Разумеется, за спиной мы слышали лишь осторожные смешки, пренебрежительный шепот Обернувшись, видели лицемерные улыбки. Но можно ли заниматься шпионажем в таких условиях?..

Едва дождавшись обеденного перерыва, я поспешил к кадровику, единственному человеку в ТАСС, с кем я мог говорить открыто.

— Чего так рано пришел? — удивился он. — Что-нибудь случилось?

— Да нет, ничего. Но только, кажется, они обо мне все знают!..

— Ты им удостоверение КГБ показывал? — оживился старик.

— Да они и без удостоверения в курсе дела! Шила в мешке не утаишь Ведь в редакции Азии почти все — мои однокурсники! Они все знают!

— Что значит «знают»? — язвительным тоном переспросил кадровик. — У нас в КГБ и слова такого нет: «знают»! У нас говорят четко: «знают в смысле знают» или «знают в смысле догадываются». Вот я, например, точно знаю, кто ты, потому что секретные бумаги из управления кадров разведки о тебе получил. А вот заведующий редакцией, с которым я тебя утром познакомил, уже ничего не знает. Он лишь догадывается, что ты из разведки, потому что я ему намекнул. Ну а рядовые сотрудники и намека не получали. Поэтому ни о чем они не знают! Так что можешь не беспокоиться!.. Главное, чтоб помалкивали. А думают пусть все, что хотят, главное, чтобы не болтали!.. Эх, интеллигенция! — откинулся он в кресле со вздохом. — Умные люди, а не понимают, что должны быть благодарны разведке! Ведь если бы ТАСС не использовался в наших целях, у них самих не было бы так много выездов за границу. Сидели бы все в Москве, писали бы свои сообщения на основе материалов иностранных агентств, а за рубеж изредка выезжало бы только начальство. Эх, вернись сейчас сталинские времена, они бы и пикнуть не посмели! Бывало, едешь в поезде Москва — Владивосток, забудешь форменную фуражку НКВД в вагоне-ресторане, потом зайдешь за ней через две недели — все так же лежит на столике. Ее даже потрогать боятся!..

Из кабинета я вышел успокоенным. Я понял, что и у других разведчиков таинственный ореол развеивался в первый день пребывания под «крышей». Но поверить в это было все-таки трудно, зная, сколь нешуточной была конспирация, соблюдаемая в штаб-квартире разведки.

Например, даже слово «агент», наиболее часто фигурирующее в наших служебных письмах, считалось неудобным произносить вслух, и вместо него говорили «помощник». «Вербовка» тоже рассматривалась как слишком откровенное выражение. На нее только намекали, да и то всего одной буквой «в», непроизвольно понижая голос.

Нельзя было прямо указывать в разговорах с товарищами или на собраниях даже страну, куда едешь в командировку Принято было обходиться иносказанием. США называли «страной главного противника», Англию — «одной из стран НАТО, главным союзником США», а наиболее близкую мне Японию — «одной из империалистических стран Дальнего Востока». Последнее наименование было особенно прозрачным, потому что только эта страна и была единственным империалистом на Дальнем Востоке. Строго говоря, имелась там и еще одна подпевала мирового империализма, Южная Корея, но советских представительств в ней не было, и разведчиков легальных резидентур в Сеул никогда не посылали.

Да что говорить: само слово «разведка» находилось под запретом, и ее уклончиво именовали «службой». Ну а уж самым главным секретом считалось то, что мы принадлежим к КГБ. Это одиозное сокращение из трех букв, известное всему миру, боялись произносить вслух, заменяя безликим «ведомство».

«Выступает начальник службы ведомства!» — восклицал секретарь парткома, и огромный зал взрывался аплодисментами при виде маленькой фигурки, с достоинством двигавшейся к трибуне.

«На кого же рассчитана эта система грозных недомолвок? — удивлялся я. — Неужели только на уборщицу, случайно заглянувшую в зал?»

Этот птичий язык предназначался агентам иностранных разведок, затесавшимся в нашу среду Он был призван ввести их в заблуждение, скрыть от них существо разговора, обрывок которого случайно может достигнуть их ушей. При этом, правда, забывалось, что этими шпионами были не лазутчики из-за границы, свободно владеющие русским языком, а свои же друзья-чекисты, по разным причинам сотрудничающие с врагом. Они разбирались в профессиональных условностях не хуже остальных, и никаких неудобств подобные недомолвки им не создавали.