Мифы и легенды народов мира. Библейские сказания и легенды - Александр Немировский

— Но если и впрямь ты священник, как же мог к мертвецу прикоснуться?[436]

Отвечал ему Илия:

— Как свят Господь, истину говорю тебе: не исходит скверна от тела праведника.

Когда же вышли они из темницы, явился вдруг перед ними ангельский сонм. Подняли ангелы всех троих и от–Мифы и легенды Поздней Иудеи несли в окрестности Кесарии. Вырыли здесь Илия–пророк с Иошуей пещеру и поставили в ней ложе, стол и сиденье[437]. А едва внесли туда ангелы тело казненного Акибы, загорелось яркое пламя в лампаде и закрылось само собой устье пещеры. И никто из людей не знает с тех пор, где раби Акиба похоронен.

Хоть запретил кесарь под страхом смерти проповедовать Тору в Риме, продолжали таннаи наставлять в истине свой народ. И готовился во дворце указ, чтоб казнить их всех. Прослышав об этом, собрались иудейские мудрецы к святейшему Ишмаэлю бен Элише[438] и сказали:

— Взойди, о наси[439], на небо и узнай, впрямь ли от Господа ниспослана эта кара?

Совершил очищение бен Элиша, облекся в молитвенные одежды, произнес тайное имя Божье, и в ту же минуту вознес его ветер на небеса[440]. Встретил у райских врат Ишмаэля архангел Гавриил и спросил:

— Ради чего ты явился сюда, верный слуга Божий, ведь не настал тебе еще срок войти в эти врата?

Отвечал наси Гавриилу:

— Пришел я, чтобы узнать, скреплена ли печатью Господа скорая наша смерть или противиться мы ей должны?

— Довелось слышать мне у Престольной Завесы, — сказал архангел, — что обречены десять израильских мудрецов быть казненными римской властью.

— Чем заслужили мы эту кару? — воскликнул бен Элиша. — За что отдает нас Господь в руки злодеев?

— За то, что продан был некогда в рабство Иосиф родными братьями! — сказал Гавриил. — Ибо тысячу лет уже вопиет у Престола Божьего Суд Небесный и Всевышнего вопрошает: «Может ли быть неистинной хоть единая буква в Торе? А ведь сказано там: «Кто украл человека и продал его, будет смерти предан». Повинны в таком злодействе родоначальники десяти колен Твоего народа, ты же, Господи, за это с них не взыскал».

И спросил архангела Ишмаэль:

— Отчего ж доселе никто кары за Иосифа не понес?

Отвечал ему Гавриил:

— Не было до сих пор в десяти коленах Израиля таких праведников, чтоб достойны были тот великий грех искупить. И возложено теперь Господом возмездие на тебя и на тех, кто в Рим с тобою пришел.

Подслушал эти слова злой дух Самаэль, покровитель Рима, и принялся перед ангелами похваляться, что победил, наконец, он народ избранный и защитника его одолел — архангела Михаила.

Вознегодовал Предвечный на Самаэля, призвал к Себе великого ангела Метатрона и велел ему:

— Напиши и печатью Моей скрепи: «Сера и пламень на Рим, город злодейский! На людей и животных его, на золото и серебро, на все, что находится в нем!»

Услыхал Ишмаэль повеленье Божье, и сошел мир в сердце его. А потом увидел он жертвенник пред Господним Престолом и спросил о нем архангела Гавриила.

Отвечал Ишмаэлю архангел:

— Попадают на тот алтарь только души великих праведников, жизнь свою за веру отдавших. И воздвигнуты будут для них золотые троны, на которых воссядут они в синеве небесной.

Возвратился на землю наси Ишмаэль и поведал восьми остальным таннаям о том, что видел на небесах и что услышать там ему довелось. Стали скорбеть и радоваться таннаи. Скорбели — о близкой смерти. Радовались же — избранию своему, ибо нашел достойными их Господь искупить грех десяти колен.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Из «Песни песней Соломоновой»

Песня песней вступила в круг библейской веры и мудрости как всепобеждающая красота. Те, кто посмел поднять на нее руку, должны были услышать отповедь, которую несколько позднее дал рабби Акдаба: «Песнь песней — святая святых. Все существование мира не стоит дня ее создания». Но все же потребовались усилия, чтобы завуалировать изначальную сокровенную чуждость прекрасной гостьи иудаизму, а затем христианству. На совершенное тело было накинуто прозрачное аллегорическое одеяние. Любовь мужчины и женщины в комментариях была представлена как душевная привязанность бога или мессии к избранному народу или церкви божьей. Лишь иногда время от времени раздавались протестующие голоса ревнителей веры, которых смущало присутствие Песни песней в священной книге. Но к ним не прислушивались. Впрочем в XVIII в. христианский теолог Иоганн Давид Михаэлис попытался в научном труде на латинском языке причислить Песню песней к апокрифам. Она не была им включена в его перевод Библии. Великий немецкий мыслитель Иоганн Готфрид Гердер открыл пробуждающемуся от феодальной спячки миру Песнь песней и всю Библию как памятник народной поэзии, подобный гомеровским поэмам и фольклору европейских народов. В своем издании Песни песней (1778) он доказал, что в этой книге нет и тени аллегории и мистики, что это памятник естественной, интимно–человеческой любви и одновременно ценнейший исторический источник.

Так начался первый век научного осмысления Песни песней. В ней стали мыслить некое драматическое действо с конкретными образами и сюжетными линиями. Ее героями были объявлены царь Соломон и простая пастушка, вытеснившая из царского сердца его бесчисленных жен и наложниц и подвигшая царя к истинной доброте и любви. В развитии этой трактовки был предложен третий образ — соперника Соломона, молодого пастуха, от которого была уведена Суламифь и к которому она в конце концов вернулась. Впрочем этот «роман» имел некоторую опору в традиции: согласно Оригену Песнь песней — это свадебная поэма драматической формы. К началу XX века были открыты и прочтены более древние, чем Библия месопотамские тексты, пролившие свет на древнейшие языческие культы. Тогда же возникла гипотеза, что первоначальный герой Песни песней — это умирающий и воскресающий бог Таммуз, а его возлюбленная — богиня Астарта (Иштарь), оплакивающая его смерть. А сама Песнь песней — это фольклорная переработка храмового текста с целью приближения его к монотеистической концепции.

В Песне песней отражена фольклорная традиция пастушеской поэзии, бытовавшая не только у евреев, но и у других народов в эпоху эллинизма, когда сицилийский поэт Феокрит, живший при дворе Птолемея III, создал свои идиллии о томимом любовью пастухе. Это параллель навела Генриха Гретца (1817— 1891) на мысль, что Песнь песней — еврейское сочинение времени перевода Библии на греческий язык (Септуагинты), испытавшее влияние Феокрита. Это гипотеза не встретила признания специалистов, указавших на преобладание в Песне песней национальных мотивов и на слабое знакомство еврейских теологов с греческой литературой. Впрочем, самые поздние из Песни песней на самом деле принадлежат к III веку до н. э., тогда же был составлен весь сборник.

В своем объяснении метода перевода «Песни песней» в начале XX в. А. Эфрос писал: «Задача переводчика — вызвать у читателя то же впечатление, что и подлинник. На наш взгляд, ближе всех к выполнению этой грандиозной задачи оказался не он сам, а поэт Лев Александрович Мей (1822–1862) в своих «Еврейских песнях», реконструировавший напевность и интонационную естественность оригинала»[441]. Л. Е. Коган, опиравшийся на научный перевод «Песни песней» выдающегося востоковеда И. М. Дьяконова, подобной задачи перед собою не ставил[442]. Что касается Л. Ярошевского, предложившего стихотворный рифмованный перевод библейского оригинала, то его труд не обладает какими‑либо художественными достоинствами, хотя он и вышел под редакцией и с предисловием известного поэта М. Кузмина[443].

И вот наш собственный опыт перевода пока еще отдельных стихотворений великой книги о чувственной любви мужчины и женщины, опирающийся на поэтику XX в. и на достигнутое в этом веке понимание текста. Недостатком всех научных переводов «Песни песней» является буквализм, стремление ничего не утратить в древнем тексте. В результате вместо поэзии появляется подстрочник, в котором нет поэзии и к тому же подчас отсутствует логика, ибо не только каждое слово «Песни песней» допускает несколько толкований, но и сама ее образная система является загадкой загадок. В поэтических переводах с новых языков, как показывает пример великих русских поэтов–переводчиков XX в., всегда от чего‑то приходилось отказываться и компенсировать утрату чем‑то своим. По этому пути пошли и мы, давая при этом в комментариях обоснование своей художественной гипотезе.

ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

1 (I, 5—6)Не смотри, что черна я малость.Мною солнышко любовалось[444],Одаряя меня загаром.Чуть светлей я шатров Кедара[445].С той поры, как по воле братьевЯ поставлена при винограде,Виноградные гроздья целы,А себя я сберечь не сумела.

2 (I, 7—8)Расскажи мне, души отрада,Где теперь ты пасешь свое стадо,Чтобы мне, как бывало когда-то,Не попасть к пастухам бородатым.Я б твоим насладился взглядом,Находясь с козлятами рядом.

3 (I, 9—11)Ты прекрасна, как кобылицаФараоновой колесницы[446],А из дев сравнить тебя не с кем.Библейские сказания и легендыНа щеках у тебя подвески.Мы скуем для тебя другие,Не железные, а золотые.

4 (1,12—14)Пока царь пировал до заката,Опьянял меня запах нарда[447],А когда он вернулся с пира,Соблазнила его я миррой[448].И сошлись кипрея[449] соцветьяС ароматом лозы Эн Геди[450].

5 (I, 15—17)Дай красой мне твоей насладиться,Ты прекрасна, как голубица.И любовь нам открыла недра.Наша кровля —ливанские кедры.Кипарисы стали стеною,Чтоб была ты только со мною.

6 (II, 1—7)Стал нарцисс из горной долиныВместе с лилией телом единым.И, когда они слились ртами,Переполнились медом гортани.Стало знаменем всех твоих пиршеств,Меня ветер любви колышет.Я от ласок твоих ослабла,Дайте ягод мне, дайте яблок.От любви я изнемогаю.Ему стала я дорогою.Рука левая под головою.Обнимает меня десница.Иерусалима девицы,Ради ланей степных и оленейСвоего вы дождитесь мгновенья.Не гонитесь за близостью ранней.Не будите, пока не нагрянет.

7 (II, 8—10)Голос милого. Словно газельюОн проносится по ущелью,И с лучом восходящего солнцаПо долам и горам он несется.И прекрасной порою весеннейОн в окно мое смотрит оленем.С каждым мигом звучит все призывней:«Прекратились зимние ливни,Птицы певчие возвратились,И смоковницы соком налились.Поднимается небо все выше,Голос горлицы стал мне слышен.Еще в дальнем ущелье горномВыходи, чтоб насытить взор мой.Ведь при свете весеннем ясномНикого нет тебя прекрасней.Невозможно земли ликованьеБез твоего воркованья».

8 (III, 1—5)Я искала любимого сердцем.От него мне некуда деться.В темноте городских переулковШум шагов разлеется гулкий.Ведь любовь моя не игрушка.Вдруг послышалась колотушка.Сторож ею воров пугает,О моем любимом не знает.Но едва я с ним разминулась:На любимого сердцем наткнулась.Повела его в дом материнский,Ведь любовь не ведает риска.Ради ланей степных и оленейСвоего дождитесь мгновенья.Не гонитесь за близостью ранней,Не будите, пока не нагрянет.

9 (III, 6) 12Кто это движется к нам,Ветром пустыни гонимый? —Мирра и фимиам,Земли не касаясь, дымом[451].

10 (III, 7—8)Дивно ложе царя Соломона,И держат при нем оборонуШестьдесят надежных мужей,Храбрых воинов и сторожей.Все у царя готовоК отражению страха ночного[452].Паланкин[453] царя Соломона.Из серебра колонны.Захочешь облокотиться —Спинка есть золотая.Иерусалима девицы,Соломон в своей багряницеЗовет вас, к себе приглашая.Для радости вашей сердечнойНаденьте убор подвенечный.

11 (IV, 1—7)Под белою этой фатоюТы стала самой красотою.Библейские сказания и легендыВолос кудрявое стадоСпустилось с высот Гилеада.Твои зубы снега белее,Твои губы заката алее,А шея как башня Давида,Та, что щитами обвитаВ память о славе громкой.Сосцы же как два олененка,Спящие среди лилий,Ждут, чтобы их разбудилиРуки вставшего рано,Те, что изведать успели,Что нет в твоем, милая, телеНи одного изъяна.

12 (IV, 8, 12—16)Из кедровых высей ЛиванаК нам в степи направь свой взор.Невестой спустись с Амана[454]И леопардовых гор.Сад, доступный..для меня,Сестра — невеста.Для других в садуТвоем нет места.Потаенный ключСреди гранатов,Напоенный ароматом.Утоляю жажду я водоюИ вдыхаю запахи алоэ,Мирры, и корицы, и шафрана,Благовоньями дышу Ливана.Ветры, зря по свету не гуляйте,Сад благоуханный овевайте.Пусть все разольются ароматы,И жених найдет дорогу к саду[455].

13 (VI, 1—3)Скажи мне: «Где твой любимый?Давно его что-то не видно.Никто тебя не обнимет.И мне за тебя обидно».Не беспокойся, подруга,В саду своем бродит милый.Его я чувствую руку,Блуждает она меж лилий.Всегда со мною любимый,И мы с ним неразделимы.

14 (VI, 3—7)Пленительна ты, как Тирца[456].Прекрасна, как Иерусалим.И страшно вдруг очутитьсяРядом с сердцем твоим.Волос твоих козье стадоСошло с высот Гилеада.Как овцы после купанья,Ты блещешь от чистоты.Дай прикоснуться губамиК щеке, что видна из фаты.

15 (VI, 8)Шестьдесят у меня царицИ восемьдесят наложниц,А прочих случайных девицИ сосчитать невозможно.Но ты сама чистота,Нетронутая голубица.Могла б ты в иные годаДочкой моей родиться.И восхваляют тебяНаложницы и царицы.

16 (VI, 11 — 12)Я спустился в ореховый садПосмотреть, чем растенья богаты,Распустился ли виноград,И как дозревают гранаты.Но ушла ты, мне душу сломив,Как победная колесница.Возвратись же ко мне, Суламифь[457],Чтобы мог я тобой насладиться.

17 (VII, 2—6)Ничто не может сравнитьсяС прелестью ножек.Дивный изгиб твоих бедерСоздал художник.Пупок твой — изящная чаша,Полон шербетом.Живот как сноп пшеничныйВ лилиях — лентах[458].Груди —детеныши серны,Как двойня газели.Шея — дозорная башняВ горном ущелье,Та, что пред ДамаскомВоюет с Арамом.Голова — вершина КармелаНад всеми горами.Очи — озера в ХебронеУ врат Бат — Раббима[459].Приди же, сидящий на троне,К своей любимой.

18 (VII, 7—10)А у моей сестрицыЕще не выросли груди.Может жених появиться,Что делать будем?Была бы стеной городскою,В камни бы гвозди вложили.Дверью была бы — доскоюСнаружи б ее забили.А я как оплот.Мои груди — башни.Пускай придет.Ведь мне не страшно.19 (VIII, 11 — 12)Без серебра не войтиВ сад у Ваал Хамона.Нищему нет путиК яблоням Соломона.Гнать за ворота бродягЦарские стражи привыкли.Сад мой не в дальних краях.Где же, о царь, твои сикли?

20 (VIII, 13—14)Был голос призывныйУслышан из сада:— Сокройся, мой милый,От чуждого взгляда.Никто из друзейТебя не догонит.Беги, как газель,На Холмы благовоний.

Примечания