Наследство - Елена Гайворонская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Господи…
– Пожалуйста, не уходи, останься.
– Не могу. – Она нырнула в свитер как в спасательный жилет. – Я привыкла спать одна.
– Кто-то говорил, что нужно избавляться от стереотипов.
– Я не уверена, что хочу избавляться от них. По крайней мере, сейчас.
– А потом?
– Что – потом?
– Потом ты сможешь остаться?
– Потом – суп с котом.
Он снова обнял ее, и она почувствовала, как силы, с которыми она собралась, снова начинают медленно, но верно покидать ее.
– Прошу, поедем со мной. Всего несколько дней…
– Не говори глупостей. Ты знаешь, что я не могу.
– Нет, не знаю. Почему не можешь?
– Не могу, и все, – отчаянно проговорила Нина. – Отпусти меня…
– Нет, – прошептал он, заглядывая ей в лицо. Его глаза были темными, как страсть. – Мне нужна не одна ночь. Я хочу, чтобы мы были вместе. Всегда. И я готов подождать.
– Подождать – чего? – Резким движением она высвободилась из огненного кольца его рук.
– Когда ты поймешь, что можешь быть счастлива со мной.
– Перестань… – Качая головой, она отодвигалась к выходу. – Это просто секс…
– Нет, и ты сама это знаешь. Это гораздо больше, чем секс. Это…
– Замолчи! – закричала Нина что есть сил, закрыв ладонями уши. – Замолчи, заткнись!
– Выслушай меня! – закричал в ответ Владимир, настигнув ее в два прыжка у самой двери. – Я люблю тебя, слышишь! С самой первой минуты! – Он встряхнул ее за плечи. – Ты не должна всю жизнь думать о прошлом, о своих родителях! Я знаю, что тебе больно, но ты должна простить и отпустить! Жизнь дается один раз, и она прекрасна! Ты должна быть счастлива за себя и за них! Выходи за меня!
– Отстань! – Нина оттолкнула его, ударила наотмашь по губам. – Я никогда не выйду замуж! Никогда, понял?! Тем более за тебя! Наивный дурачок! Это был всего лишь секс, курортный роман! Как у Алекса с Надеждой! Уезжай, ты больше мне не нужен! Завтра ты получишь свои деньги. Уезжай и не возвращайся! Мне никто не нужен! Я сама построю себе дворец. И яхту куплю сама, и парус повешу любого цвета. Только не алого. Потому что алый – цвет крови! Уезжай! – Крик зазвенел в лампочках.
Нина ударилась о дверь, которая, с треском распахнувшись, выплюнула девушку в полночный холод. Снег все же пошел. Но не белые хлопья, а противная манная крупа. Она забивалась между ресниц и там таяла, стекая по щекам скупыми мокрыми стылыми бороздками.
Красноватые отблески придорожной разметки расплывались уродливыми кляксами на лобовом стекле.
Бип!
Нина резко сдала вправо, боднув бортик, затормозила. Мимо с возмущенным ревом пролетел запоздалый автобус. Внизу, сразу за низенькой оградой, чернел кривыми корягами сосен обрыв, бесновалось, желая добраться до незваной гостьи, море.
После она пила водку в каком-то придорожном кабаке. Прежде она никогда не пила столько, но ей было наплевать. После очередной рюмки, когда свеча на столе медленно поплыла куда-то, а Нина попыталась ее остановить, хозяин вышел из-за стойки и принялся настырно расспрашивать, не позвонить ли кому-нибудь. Может быть, Нину кто-то ждет, волнуется и приедет за ней.
Хозяин был квадратным человечком из серии «метр на метр». Когда он говорил, его щеки колыхались, как у бульдога. Это выглядело ужасно забавно. Нина рассмеялась, но тут же взяла себя в руки. Не хотелось обижать славного владельца этой богом забытой забегаловки. Нина ответила, что ее никто не ждет. Она не нужна никому, и ей никто не нужен. Впрочем, неправда, ее ждет бабушка. Но слишком далеко, чтобы сейчас приехать. И она, Нина, ничем не может ее порадовать. Даже застрой она отелями полмира. Вот если бы внучка стала примерной домохозяйкой… Моталась по дому в халате и бигуди, ковырялась на огороде, нарожала детишек…
В небольших влажных, как у бульдога, глазках хозяина Нина прочла солидарность со всеми бабушками на свете. Конечно, он тоже считает, что место женщины на кухне и в постели. Убогий мужской шовинизм!
Он покачал головой и развел руками, давая понять, что не очень хорошо понимает по-русски.
– Пошел ты!
Но он прав. Ей действительно надо позвонить. Нина достала телефон. Она наберет номер Асима и скажет, чтобы тот сию же минуту рассчитал Владимира. Немедленно.
Зачем-то Асим долго выспрашивал, где Нина и что с ней. Болван. Она про Фому, он про Ерему. Плюнув, Нина дала трубку хозяину. Пусть объяснит, где его тошниловка. Может, Асим тоже хочет выпить? Тогда пускай приезжает… Она уронила голову на руки, закрыла глаза. Все в порядке. Ничего особенного. Просто нужно собраться с силами перед обратной дорогой по этому омерзительному серпантину. Ей совсем неохота слететь в пропасть…
Вокруг клубился сизый туман. Дорога дала развилку, и Нина, как сказочный богатырь, остановилась посредине, не зная, куда ей сворачивать. По одну сторону стоял отец, живой и здоровый. Он улыбался и махал ей рукой. Нина хотела броситься к нему, но увидела рядом Надежду. Значит, они снова были вместе. Надежда тоже улыбалась и что-то говорила Нине. Ее губы шевелились, но слов было не разобрать. Нина слышала лишь музыку. Музыку, становившуюся громче, ритмичнее…
«Слушай музыку, Ниночка… Слушай себя… Танец – это жизнь».
Наконец, она поняла, что это говорит Надежда. Нина обернулась, поглядела в другую сторону и увидела Владимира. Он стоял и смотрел. А музыка звучала все сильнее, перерастая в рев мотора, и вдруг все заглушили звуки выстрелов…
«Нет! – закричала Нина. – Нет, нет!!! Я не хочу! Пожалуйста, не умирайте!»
Кто-то твердил, подхватывая ее под руки:
– Все хорошо, идем…
Нина подняла голову и увидела Асима.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она. – Здесь, в моем сне? Тебя же могли убить.
– Все нормально, – сказал он, – идти можешь?
– Конечно, – оскорбленно кивнула Нина и свалилась вместе со стулом.
Асим подхватил ее под мышки, вытащил на улицу, усадил на заднее сиденье. Машина тронулась.
– Куда мы едем? – спросила Нина.
– Домой.
– Я не хочу в отель. Пожалуйста. Я не могу видеть этот проклятый мемориал. Лучше посади меня в самолет. Я хочу к бабушке, в Москву!
– Завтра.
– Ты оглох? Я не поеду в «Надежду»!
– Хорошо. Мы не поедем в «Надежду». Ты в состоянии объяснить, что случилось? Что тебе сделал Владимир?
– Предложение…
Внезапно горечь, скопившаяся внутри, выплеснулась наружу потоком слез, горьких и нелепых. Она уже не помнила, когда в последний раз плакала. Быть может, десять лет назад… Она знала, что нет зрелища более глупого и жалкого, чем нетрезвая женщина, рыдающая по своему оборванному детству, от боли бессонных ночей, от мук одиночества, от осознания собственного бессилия и желания задохнуться в этой любви-ненависти, чтобы больше не чувствовать ее никогда… Она понимала это, но не стирала слез, теплым дождем струившихся по лицу.
