Загадай число - Джон Вердон

Ее внимательное молчание окутало его через километры, давило на него.

— О чем ты говоришь? — переспросил он, чувствуя, как сердце начинает учащенно биться.

Он слышал в трубке ее дыхание. Понимал, что она сейчас на что-то решается. И когда она вновь заговорила, это снова был вопрос, такой тихий, что он его едва расслышал:

— Это из-за Дэнни?

Он чувствовал, как сердце бьется в шее, в висках, в руках.

— Почему? При чем здесь Дэнни?.. — Он не хотел слышать ответ, только не сейчас, когда столько всего предстояло сделать.

— Господи, Дэвид, — произнесла она. Он представил, как она грустно качает головой, готовясь продолжить эту труднейшую из тем. Если Мадлен открывала дверь, она не отступала, а шла вперед.

Она судорожно вздохнула и продолжила:

— До того, как Дэнни погиб, твоя работа занимала основную часть твоей жизни. А после она стала ее смыслом. Единственным смыслом. Ты только работой и занимался последние пятнадцать лет. Иногда мне кажется, что ты таким образом пытаешься что-то искупить, что-то забыть… с чем-то поквитаться. — Это прозвучало как диагноз.

Чтобы не потерять почву под ногами, Гурни уцепился за факты.

— Я еду в Вичерли, чтобы помочь поймать человека, который убил Марка Меллери. — Он слышал свой голос со стороны, будто он был чужой, принадлежал кому-то старому, испуганному, неповоротливому… человеку, который изо всех сил пытался звучать убедительно.

Она не обратила внимания на его слова и продолжила свою мысль:

— Я надеялась, что если мы откроем ту коробку, посмотрим на его рисунки… то сможем вместе попрощаться с ним. Но ты не можешь прощаться, правда? Ты ни с чем не можешь расстаться.

— Я не понимаю, о чем ты сейчас, — возразил он. Но это было неправдой. Когда они собрались переезжать из города в Уолнат-Кроссинг, Мадлен провела несколько часов, прощаясь — с соседями, с домом, с вещами, которые они оставляли, с домашними растениями. Его это раздражало. Он ворчал, что она слишком сентиментальна, что разговаривать с неодушевленными предметами ненормально, что все это только осложняет переезд. Но дело было не только в этом. Ее поведение задевало какую-то часть него, о которой он не хотел знать и которую Мадлен снова задела, — ту часть, которая ненавидела прощаться, не умела справляться с расставанием.

— Ты убираешь некоторые вещи с глаз долой, — сказала она. — Но они от этого не пропадают, ты же не отпускаешь их по-настоящему. Надо посмотреть на жизнь Дэнни, чтобы отпустить ее. Но ты не хочешь этого делать. Ты просто хочешь… чего ты хочешь, Дэвид? Чего? Умереть?.. — Последовала долгая тишина.

— Ты хочешь умереть, — повторила она. — Вот этом все и дело, да?

Он ощутил пустоту, которая, как он думал, бывает только в центре урагана. Чувство, похожее на абсолютный вакуум.

— Я делаю свою работу, — сказал он. Это была ненужная банальность. Можно было и промолчать.

Тишина затянулась.

— Слушай, — произнесла она негромко. — Ты же не обязан продолжать этим заниматься… — Затем, едва различимо, отчаявшись, она добавила: — Хотя, может быть, я ошибаюсь. Может, это моя напрасная надежда.

Он не знал, что сказать. И не знал, что думать.

Он просто сидел — глядя в одну точку, почти не дыша. В какой-то момент — он не знал, в какой именно, — связь прервалась. Он ждал в охватившей его пустоте и хаосе, что возникнет какая-нибудь спасительная мысль, подсказка, руководство к действию.

Вместо этого пришло ощущение абсурда — даже в момент, когда они с Мадлен были по-настоящему открыты друг с другом, их разделяло больше сотни километров, они были в разных штатах и были вынуждены слушать тишину в своих мобильниках вместо друг друга.

Он также понял, о чем не смог заговорить, о чем не нашелся как рассказать ей. Он не сказал ни слова о своей оплошности с маркой, о том, что это могло привести убийцу к их дому, — и о том, что это напрямую следовало из его одержимости расследованием. Эта мысль пришла болезненным эхом: похожая одержимость работой предшествовала смерти Дэнни пятнадцать лет назад, а может быть, и явилась ее причиной. Удивительно, как Мадлен сумела связать ту смерть с его нынешней страстью к работе. Удивительно и, приходилось признать, до ужаса точно.

Он понял, что надо перезвонить ей, признаться в своей ошибке, предупредить ее об опасности, которой он ее подверг. Он набрал номер, стал ждать ее теплого голоса. Телефон звонил, звонил, звонил. Голос наконец раздался, но это была запись его собственного голоса — немного неловкого, несколько строгого и едва ли дружелюбного. Затем прозвучал сигнал.

— Мадлен? Мадлен, ты слышишь? Пожалуйста, возьми трубку, если слышишь. — Он почувствовал тяжесть отчаяния в солнечном сплетении. Он не мог сказать ей ничего осмысленного за выделенную для сообщения минуту, ничего, что не навредило бы сильнее, чем могло бы помочь, ничего, что не создало бы паники. В итоге он просто сказал: — Я люблю тебя. Береги себя. Люблю. — Раздался гудок, и связь снова прервалась.

Он сидел, охваченный болью и смятением, глядя на полуразвалившийся овощной прилавок. Казалось, он мог бы сейчас заснуть и проспать целый месяц. Или целую вечность. Вечность была бы предпочтительнее. Это было очень опасное состояние — именно такие мысли вынуждали уставших путешественников в Арктике ложиться в снег и замерзать до смерти. Нужно было сосредоточиться. Двигаться дальше. Заставить себя шевелиться. Мало-помалу его мысли вновь собрались вокруг дела, которое ждало его в Вичерли. Убийца, которого следовало вычислить. Жизни, которые следовало спасти. Жизнь Грегори Дермотта, его собственная и, может быть, Мадлен. Он завел машину и поехал вперед.

По адресу, куда его в итоге привел навигатор, оказалось невзрачное здание в колониальном стиле, стоявшее на объездной дороге, где было мало машин и не было тротуаров. Слева, сзади и справа участок вокруг дома был окружен зарослями туи. Перед домом росли кусты самшита. Повсюду стояли полицейские машины — Гурни посчитал, что их было больше дюжины, они стояли под разными углами у кустов и местами перегораживали дорогу. На большинстве были наклейки полицейского управления Вичерли. На трех не было никаких особых знаков, кроме мигалок на крышах. Машин из главного управления Коннектикута не было — возможно, этого следовало ожидать. Возможно, это было не самым разумным или эффективным подходом, но он мог понять желание местного управления разобраться с преступлением самостоятельно, когда речь шла об убийстве кого-то из своих. Гурни начал парковаться на клочке земли, переходящем в асфальт, когда огромный молодой коп в форме вышел и жестами стал показывать ему, чтобы он уезжал. Гурни достал документы. Великан подошел к нему напряженной походкой, с поджатыми губами. Вздутые мускулы на его шее едва умещались в воротник и, казалось, упирались в самые щеки.

Он внимательно посмотрел на документы Гурни и наконец сказал:

— Здесь сказано, что вы из Нью-Йоркского управления.

— Я приехал к лейтенанту Нардо, — сказал Гурни.

Коп смерил его подозрительным взглядом. Из-под рубашки угрожающе выпирали накачанные грудные мышцы. Наконец он пожал плечами:

— Он внутри.

В начале длинного въезда, на столбе высотой с почтовый ящик, висела серая железная вывеска с черными буквами: «СИСТЕМЫ БЕЗОПАСНОСТИ ДЖИ-ДИ». Гурни прошел под желтой лентой, которой была обтянута вся территория. Как ни странно, именно ощущение холодной ленты, коснувшейся его шеи, заставило его впервые за день отвлечься от беспокойных мыслей и задуматься о погоде. День был сырой, серый, безветренный. Клочья снега, растаявшие и вновь замерзшие, лежали под кустами. На въезде виднелись черные участки льда на местах выбоин в покрытии дороги.

На входной двери висела более скромная табличка с названием компании. Рядом была наклейка, гласившая, что дом защищен бесшумной сигнализацией «Аксон». Гурни поднялся по ступенькам окруженного колоннами крыльца, когда дверь перед ним открылась. Это не было приглашением. Человек, который вышел из дома, закрыл ее за собой. Он бросил короткий взгляд на Гурни, раздраженно разговаривая по телефону. Это был крепко сбитый, спортивный мужчина на пятом десятке, с обветренным лицом и злыми глазами. На нем была черная ветровка с ярко-желтой надписью «полиция» на спине.

— Теперь слышно? — Он сошел с крыльца на побитый морозом газон. — А теперь слышно? Отлично. Мне, говорю, нужен еще один специалист, и побыстрее… Нет, не годится, он нужен прямо сейчас, пока не стемнело. Я говорю: прямо сейчас. Черт, какая часть этой фразы вам непонятна? Отлично. Спасибо. Очень обяжете.

Он сбросил звонок и потряс головой:

— Идиот хренов.

Затем он посмотрел на Гурни:

— Вы кто?

Гурни не отреагировал на агрессию в его голосе. Он понимал, откуда она взялась. Эмоции всегда бурлили на месте убийства полицейского — это была плохо контролируемая клановая ярость. Кроме того, он узнал по голосу человека, который отправил погибшего офицера к дому Дермотта, — это был Джон Нардо.