Уникум Потеряева - Владимир Соколовский

— Лучше домой отпусти, гад проклятый! — визгнула Зоя. Рататуй осуждающе покачал головою, поднялся с кресла и двинулся к двери. Зоя рванулась за ним, — но стоящий сзади Коля Опутя приударил ее слегка в голову дубинкой-«демократизатором», — так, что она свалилась на бетонный пол, жалобно охнув, и принялась глотать воздух.

В коридоре хозяин заметил Опуте:

— Ты гляди, не очень-то с ней…

— Ничего, оклемается. Ты что, вправду за бугор ее хочешь везти?

— Куда везти? Ну, ты даешь!

— Дак ведь… Ну, положим, чего-нибудь напетрит она в этой картине. Дальше-то что? Ее ведь отпускать надо будет. Не боишься ее папаши, вместе с Васенькой преподобным?

— Учишь, учишь вас — а вы все как дети малые… Запомни одно: эта девка отсюда уже не выйдет. При любом раскладе. И не надо переживать по этому поводу: таких, как она, до Москвы раком не переставишь. И уж тем более не стоит волноваться об ее родных и близких. На свете много людей, и каждый со своим горем, — ну чем мы можем им помочь? Так, только посочувствовать.

КЛАД

Не пора ли нам, братие и сестрие, поговорить о том-сем, о кладах, о находках вообще? Ведь сколь удивительна эта штука! Завязано на ней несметное число мировых сюжетов. Причем и написаны-то они столь живо и страстно — словно богатства сияли перед глазами авторов, и был упоителен каждый шаг. Сочинителей можно понять: тоже ведь люди, и не без слабостей. Правда, от реальных сокровищ они одинаково далеки как в начале, так и в конце своих повествований.

Но есть еще жизнь. Она бывает удачнее всяких литературных мечтаний. Хотя — как сказать… Раз на раз тоже не сходится.

Интересная тема, не правда ли? И, если не кривить душой — автору тоже всегда хотелось найти какой-нибудь клад. И не сказать, чтобы ему не везло на этом пути: когда-то, будучи еще совсем молодым человеком, он нашел на дороге бумажник с двадцатью тремя рублями внутри. В те годы это были, в-общем, приличные деньги. И не пришлось за них работать, испытывать тяготы: лежат на тротуаре, — нагнулся и взял. А вот куда их потом девал?.. Мелькает в памяти что-то связанное с распитием большого количества болгарского вина «Тырново» — оно продавалось тогда в каждой лавке и стоило 2 рубля 30 копеек за «бомбу». 23 рубля — это же десять бутылок! Но как, с кем автор их выпил, о чем при этом шел разговор, была ли от тех дел какая-то польза — хоть убей, не помнит. Вот то, что была радость от находки — это точно. А любая радость украшает жизнь. Удлиннять, может, и не удлинняет, — но тут уже другая философия, другие умственные расклады.

Однако вопрос: был бы он так же счастлив, если бы нашел не деньги — а те же, допустим, десять бутылок с вином? Наверно, нет, потому что тут отсутствует свобода выбора, а значит — свобода как таковая: захочу, мо — куплю вина, а не захочу — могу, скажем, купить и новые туфлишки.

В этой проблеме много гитик.

Вот одна: можем ли мы находку, специально для нас не предназначенную, считать праведно нажитою?..

«Эк тебя метнуло!» — вскричит мудрый читатель.

И будет совершенно прав.

ИСТОРИЯ ПРО СЕМЕЙНЫЙ КЛАД КУПЦА ПУЗИКОВА, ПРО СЫНА ЕГО ФЕДУЛА, ОТВЕТСТВЕННОГО РАБОТНИКА ОБЩЕПИТА ТОВАРИЩА УТЯТЕВА И УТЛУЮ БАБЕНКУ АНЮТКУ

Случилось это дело в начале шестидесятых годов.

1

Жил тогда в одном сибирском городочке такой старый Гришака Пузиков. Жил-жил, да и собрался вдруг помирать. Сперва смурнел, топотал по избе, бубукал на внуков. Потом лег. Однажды подозвал среди дня внучонка, слабеющей рукою долго драл ему ухо; проскрипел:

— Бежи-ко за отцом…

Офонька заревел, убежал.

Федул Пузиков работал завхозом в ремесленном училище. Он явился, тяжко протопал к отцовскому лежбищу:

— Че, папаш?

— Помираю я, Федь, — заслюнявился старый Гришака. — Ты вот што: бласловлять буду…

— На колени стать, што ли? — уныло спросил Федул.

— Ставай… ставай, милок.

Федул обрушился на колени. С подоконника упала эмалированная кружка и забрякала по полу.

— Нагнись… нагнись сюды… — хрипел старик. Схватил сыновье ухо и начал драть, сладостно чмокая. Федул тоскливо вздыхал, глядя в окно.

Угомонившись, старик разжал пальцы и уронмл руку на одеяло. Долго лежал, прикрыв глаза. Что-то вспомнил, обернулся к сыну и три раза мелко перекрестил. Вздохнул облегченно. Федул хотел подняться, но отец слабо зашевелил пальцами, подзывая. «Опять драть будет», — подумал Федул, но — нагнулся. И услыхал слабый шепот.

— Слышь, Федя… ты дом наш помнишь?

— Э… какой дом?

— Ну, в котором мы до революции-то жили!

— Э… пошто?

— У-у, дурень! Обидел тебя Бог… Да дом-от наш в Малом Вицыне, Варваринской губернии, откуль мы с Колчаком сбежали!

— В Варваринской? А-а!.. Понял, батя. Того Варварина уже давно нет. Теперь замест его город Емелинск.

— Но… дак дом-от помнишь? Мало Вицыно, уезд, родина твоя, обалдуй!

— Чудной ты, батя! Ведь мне и отроду-то всего год тогда был!

— Во-она… — оаздаченно скрипнул дед. Память, видно, начала уже отказывать ему. — Ну, ето не беда. Главно дело — тамо наш дом должон стоять. Большой дом, каменной — не верю, што порушили ево нехристи!

— Но-о.

— Дак вот… там спальня была на втором етаже. В той спальне, под середней плахой, я двести золотых червонцев перед убегом-то затаил. Да ишшо кое-што… Не думал, што надолго ухожу. Я теперь в Бозе опочевать стану, а ты — езжай-ко за им, золотишком-то. План-от дома — вот он! — Гришака потащил, кряхтя, из-под подушки желтые плотные листы. — Сам… сам подрядчик чертил. Там крестик, на спальне-то… я поставил… Езжай, милок. Сильно с богачеством теперь не развернешься, конешно, ну да — как уж мозга пошевелится…

Старик захихикал, икнул, и — помер. Помер бывший купец третьей гильдии Гришака Пузиков.

Федул пошел на кухню, сел на табуреточку, закурил. Долго курил. Притопала с работы жена его, Фетинья.

— Ты пошто, лешак, туто сидишь?

— Да папаша… померли вот… — всхлипнул Федул. Фетинья всплеснула руками, приготовилась заголосить, но муж гаркнул свирепо:

— Цы-ыц!!!

Забегал, забунчал по дому: «Ты, Фетинья, старух теперь зови, покойника обмыть надо, повойте над ним, штобы все как у людей, а мне — найди-ко книжку сберегательну…».

— Так и рад на своего папашку все ухайдакать! — злобно крикнула Фетинья. — Полста сымай, а боле не смей, шиш тебе! Не больно много он туда положил.

— Дура ты, Макаровна, — спокойно сказал Федул. — Да я теперь, если хошь знать, все триста двадцать оттуль возьму, да дам тебе на похороны сороковку: делай как хошь.

— А остальные куды задумал, идолина проклятушшой?! — заголосила супруга.

— Надо бы мне в Емелинск поехать, — пыхтел Федул. — Не иначе, как богачество мне там открыться доложно…

— Оо! Не успел отец-от помереть, а сынок уж деньги-те — хвать! — да к гулеванкам наладился…

— Ррр… хать!!.. — гавкнул Пузиков. Фетинья притихла. — Ты меня в искус не вводи, а то — счас пятой угол почнешь искать! Сказано тебе: открыл мне родитель в свой последний час, — Федул опять замочил глаза, — што богачество им сокрыто, в потаенном месте. Вот я и поеду. Большое, баба, богачество! Избу новую состроим, двухетажную, да тюлю на окна навесим, да пианину для блеску заведем… во!

— Да-а… Знаю я тебя… врешь ты! Не успел помереть отец-от, а ты деньги — хвать! — да к гулеванкам, к гулеванкам почесал…

Федул скорготнул зубами и грохнул по скрипучему столу. Фетинья с воем побежала в сенцы.

2

Полдня убил Федул на то, чтобы найти дом, который занимал до революции его отец, старый Гришака. Нашедши, поохал в сторонку: «Да-а, хоромы!» Только вид у них не больно жилой стал. Двери хлоп-хлоп! Выбивают на улицу, или всасывают людей в красное двухэтажное здание. А отец рассказывал, как лежали наискосок от дома длинные торговые ряды. Развратно выгибаясь, орали с утра до вечера с лабазах тароватые приказчики-заманщики. А теперь — нету лабазов, бойко торгуют сорочками в доме напротив. Над дверью же, через которую выплывал когда-то богатый купец Пузиков, норовя зацепить палкою притулившегося зимогора, — топорщится вывеска: «Районный трест столовых».

Весь вечер шастал Федул вокруг заветных стен. И вызнал многое. Что приходит, например, туда в шесть часов уборщица — это уж когда народ схлынет. Уходит часов где-то около восьми.

Хм.

Ночью туда, как тать, лезть — едва ли годно. Ночью тихо, по улице сторож ходит, — ну как услышит, заметит, выследит? Опять же вопрос: как забраться? Днем и подавно нельзя. Остается одно: вечер. Промыкался Федул ночь на вокзальной скамейке; утром — опять возле дома заколобродил. Наконец, не выдержал, зашел. Поднялся тихонько на второй этаж, приоткрыл дверь, за которою раньше отцовская опочивальня была, смотрит… Стол у окна. Сидит за ним плюгавый мужичонко, в телефоны набрякивает. Раз позвонит: «Жур-жур-жур… Жур-жур… Ладно-ладно… Хорошо-хорошо… Сделаю-сделаю…». В другой раз позвонит — орет истошно: «ч-черт!.. Г-гад!.. М-мать!.. Да вы!.. Да я вас!! У-у-ы-ых-х!!..». Прикрыл Федул дверь, и только тут на ней табличку заметил, красную такую: «Управляющий трестом тов. Утятев». Ну и ну… Такого — прошибешь рази? Вон, страховитой какой!